На северной половине планеты — солнечный зимний день. В маленьком посёлке одной маленькой области одной большой страны есть дом. В этом доме есть пятый этаж, а на пятом этаже есть небольшая квартирка с маленькой кухней, в которой стоит крохотная девочка, которой весь этот маленький мир кажется очень огромным. Она очень любит этот мир и надеется, что мир любит её в ответ (не будем огорчать её преждевременно).

Это — я.

Мне девять (или десять?) лет. У меня тонкие тёмные косички, такие же тёмные веснушки и большие наивные глаза (можешь попытаться угадать, какого цвета).

Я мою посуду.

На окне пышно цветут декабристы, а за окном висит промёрзший кусочек сала на верёвочке. Его раскачивают синицы, и их оголтелый щебет врывается в помещение через приоткрытую форточку.

Мысли неспешно ползут по рукам, как мохнатые гусеницы, просачиваются в мыльную воду, поднимаются в воздух невидимыми пузырьками и лопаются, натыкаясь на птичий щебет.

Синички, синички… 

Что-то с ними связано, что-то из более раннего детства.

Детский сад, подготовительная группа. На дворе такой же зимний день, и «Лучики» показывают перед родителями постановку на новогодней ёлке.

Я — белка из волшебного леса, а Настя — синичка. У неё чудный золотисто-зелёный костюмчик с крылышками, который ей связала мама. Настя торжественно читает:

“Синь-синь-синь-синичка! Красивенькая птичка...”.

А что же было дальше?

Кажется, что-то про волшебный лес, какое-то приглашение…

Не помню.

За окном раздаётся особенно громкий писк, и я смотрю, как две синицы вцепляются в кусочек сала под воинственное чириканье остальных.

“Синь-синь-синь-синичка!

Красивенькая птичка!

На окошечке сидит,

в раму клювиком стучит”…

Строчка появляется сама по себе, как будто я читаю её с листа. Мысленно удивляясь, напряжённо думаю, чем бы можно было закончить получившийся стишок. Новая строчка возникает в воздухе, будто только и ждала моего приглашения:

“Тук-тук-тук, тук-тук-тук!

Дай ты крошек мне, мой друг!”

Я мысленно кручу маленькое стихотворение со всех сторон, пока оно не начинает вязнуть на зубах, как конфета-ириска. 

Звучит здорово и выглядит тоже здорово! 

Спустя минуту до меня доходит, что я придумала его сама.

“Ого” , — думается мне.

Весь день я хожу сама не своя — какое-то волнение заполняет грудь, будто придуманным строчкам душно в тесноте под рёбрами, и они просятся наружу, как птички из клетки.

К вечеру в квартире снова отключается свет, и мама привычно расставляет по комнате свечи. Одну высокую свечку она ставит мне на стол, и я понимаю, что волнение становится совсем невыносимым. Я нахожу клочок бумаги и в неярком пламени свечи тороплюсь записать своё первое в жизни стихотворение. Мне кажется, что если я не успею, то всё забуду и потом не смогу показать маме.

На бумаге стихи (я впервые позволяю себе уважительно назвать их «стихами») выглядят ещё более внушительно и важно — целых шесть строчек представляются огромным числом, непостижимой высотой, которую я каким-то случайным образом сумела постичь.

Я мну листочек в руках, отчего-то жутко стесняясь показать его маме. Я понимаю, что это глупо, потому что стихи — всегда замечательно, но мне всё равно стыдно и неловко, как будто я сделала что-то плохое. Наконец, набравшись смелости, я чуть подрагивающей рукой протягиваю маме листок. Сердце колотится, как сумасшедшее. Мама хмурится и вчитывается в мои каракули. 

Спустя полминуты мучительного ожидания, она спрашивает:

— Это ты написала?

Я киваю и рассказываю про посуду и синичек. Мама говорит, что я молодец, и возвращает бумажку — она смотрит с недоверием, и это одновременно очень льстит и сильно обижает. 

Наконец, решаю, что она обязательно поверит, когда я напишу что-нибудь ещё (что это «что-нибудь ещё» обязательно будет, я почему-то не сомневаюсь), и с тихим восторгом снова перечитываю свою «Синичку».

Я не думаю о судьбе поэтессы и даже не пытаюсь примерять на себя чьи-то чужие судьбы или громкие имена — в конце концов, мне только девять (или десять?) лет. Но когда ночью я засыпаю в одной небольшой квартире одной большой страны, мои сны наполнены тонким щебетом маленьких птиц, и где-то в глубине детской души зарождается крохотная искорка надежды, что из всего этого может получиться нечто очень хорошее…