еще читая классиков, не чурающихся всячески изгаляться над своими детищами, я привык выносить вердикт собственному творчеству — «бери от жизни всё». если сейчас жизнь бьет ключом, да гаечным, да по голове — так тому и быть; в конце концов, всё для дела сгодится да в хозяйстве пригодится. почему бы не использовать имеющийся материал [а то есть тревогу/скорбь/грусть/негатив/агрессию] для вдохновенного написания того, к чему душа повернется?

на удивление, не работает.

это для меня не работает; и только сейчас я начинаю понимать, почему.

изначально [доконечно] и книги, и писательство были моим побегом от собственных переживаний в чужие: моих ли, книжных ли персонажей — не суть важно; чем дальше, чем незнакомее была мне трагедия, разворачивающаяся на станицах, тем комфортнее читалась (и писалась) книга.

со временем мне стало не хватать эмоционального насыщения в своих же историях; еще бы, откуда бы ему взяться, если эмоции в текст вносятся как нечто чужеродное. так я подошел к ответственному решению провести в текст личные про- и пере-живания; проводить слова — через, сквозь себя. и вот здесь я напоролся на тупик. всё. ступор. чистый лист, хотя сюжет готов и персонажи готовы — на, бери и режь — не хочу. но нет. просто потому что не к тем установкам я сам себя приучил. проживание своего собственного опыта на бумаге оказалось для меня непосильной ношей.

или посильной; и думается мне, даже терапевтической. [однажды?]

в любом случае, проблема не_написания давно обдумываемых вселенных выведена: планы я могу составлять сколько угодно, могу расписывать пошаговые синопсисы... но стоит делу дойти до непосредственного художественного расписания ощущений персонажа, как всё останавливается.

а теперь я заварю себе чашечку зеленого чая и пойду дальше прокрастинировать начавшуюся учёбу заставлять организм переваривать сырые эмоции в готовый текст.