Пьяный разум выцепляет среди общего гомона одно слово, такое, казалось бы, неуместное, но именно оно звенит эхом в голове, пуская по спутанным мыслям его на повторе, словно круги на воде.

— Когда…? — Бормочет Хино, едва ли разборчиво и очень тихо – только для себя, чтобы вернуть фокус и поток мыслей в этом направлении. Действительно, а когда он влюбился?

"Я всегда буду рядом"...

В этом был заложен весь фундамент начала большого и крепкого, на чем зиждется искреннее чувство. Искреннее, и, главное, взаимное. Каждый из вас знает это слово. Но не каждому на земле было и будет дано любить так, как любят они.

Стоило одному повстречать на своем пути другого, как нити их жизней сплелись так, что уже невозможно было распутать ни их начала, ни конца. Да и они этого уже не пожелали, главное — присмотреться друг к другу поближе, даже если сперва гром-птице очень хотелось подраться, а дракону — раздразнить посильнее. В то время как их души подобно двум мотылькам летели к свету.

Шутка ли — ограбить самого влиятельного монстра если не всего мира, то страны так точно? Ещё более смехотворно звучит сама фраза: "залезть в его особняк и украсть диадему, что тот всегда имел при себе". Не смешно даже — это вообще безумие. На такое согласился бы лишь самый отпетый авантюрист и безрассудный тип, один на весь мир.

Колоски качались на ветру волнами. И ничего кроме них. Бескрайнее сизое небо и темнеющий бархат этого простора необычайных растений, подобных пшенице с характерным запахом, что отчасти напоминал нечто лимонное и мятное разом. Дрим знал, что это в иных мирах звали огненным солодом. В других его окрестили дурманом ящера. И в редких местах — драконьим хмелем.

Казалось бы, он должен был думать о том, как прошел первый рабочий день. Вспоминать маленькие взлеты и падения, коллег, их голоса, шутки и слаженность команды, но... Вместо этого были лишь кадмиевые глаза, такие блестящие, что словно бы отражали собой весну цветущих вишен.

Катарсис — духовное и нравственное очищение, просветление, обычно возникающее в процессе сопереживания и сострадания при восприятии произведения искусства... И этим произведением искусства Хино считал своего брата...

Касание к его костям вызывало у него смутное чувство нескончаемого беспокойства и волнения с лёгким оттенком эйфории. Будто бы бархат, коснувшись которого он терял перед глазами картинку, размыв всё в карусели кружения, наливающей оловом каждое нижнее ребро. О дыхании и вовсе можно было забыть, оставив жалкие короткие вдохи через раз, необходимостью повторять их, чтобы так сильно не немели фаланги. Но если он касался его в ответ, то сознание пьянело окончательно, сделав бессвязной даже речь.

Кросса всегда манил океан — то бушующий и безумный, то умиротворённый и ласковый. Непредсказуемый. Волнующий... Слишком заманчивый, чтобы не удостоить его взглядом. И потому совсем неудивительным было его пристрастие и стремление попасть в его власть любым доступным методом.

Что есть страх? Это... слабость. Непонимание себя, словно есть некая брешь в душе, за гранью событий которой спрятана пугающая неизвестность. Шагнешь — и сойдёшь с ума, потеряешься безвозвратно или утратишь нечто важное, а потом и не вспомнишь даже, что именно исчезло, было убито, стёрто или уничтожено... Если только не появится кто-то, способный прогнать их светом собственной души, загородив собой от тени.