что с тобой,
мой дорогой человек?
это такие синяки
или тени для век?
дайте танк (!)
Серёжа встретил смерть в шесть лет.
Его первое воспоминание: он и остальные дети улицы Мира весной хоронили кота. Белого, бродячего. Он застрял в карьере со сломанной лапой и сдох от голода. У него были невообразимые глаза — жёлтые, будто в искажённых линзах, и очень, очень уставшие. Мальчики окрестили его Удачей, девчонки вырезали из бумаги цветы, и они похоронили его в коробке из-под маминых туфель между железной дорогой и солнцем. Заткнулись на минуту. Даже сняли вязаные шапки, пока никто не увидел и не настучал по неразвитым головам. А потом оставили кошачьему духу ириску и побежали играть в казаков-разбойников.
Серёжа и не вспомнит уже точное место захоронения, но Витя говорит, что там в мае должны расти ландыши. Кот их любил.
— Тамби, — зовёт Серёжа, раскачиваясь на расшатанной табуретке. — Эй, Тамби. Слушаешь? Сбоку кажется, что тебе уже шестнадцать.
— Мне двадцать два.
— Я знаю, — лыбится Серёжа. Ему столько же. Дожил же как-то, гордиться можно.
Кухня пацанов пахнет шампунем для девочек.
Здесь всегда хаос. Либо шум, либо эхо. Скатерть вся в пёстрых пятнах, угол стола разбит (носом Серёжи), разложенный диван прижат к балкону. И к раковине. И к холодильнику. И к любой другой штуковине, потому что кухня маленькая и хаосная. Тамби шуршит продуктами, Серёжа качается на табуретке, скрипя резиновыми тапками. Витя дрыхнет на диване, его почти не видно.
Серёжа скребёт волосы, сбритые под пять миллиметров, и делает всё, чтобы не рухнуть в кружку с изображением далматинцев. Сопит. Упирает кулак в щёку и спрашивает у Тамби:
— Чё готовишь?
— Сырники.
Он минуту размышляет над ответом, упираясь глазами в значок СТС на телевизоре, а потом серьёзно хмурится:
— Это творожники.
Тамби, казах-антигерой любого крохотного конфликта, аж дёргается. Закатывает глаза. Он терпеть не может перепалки, поэтому Серёжа набрасывается исключительно на него. Тамби возвращается к шаманству над плитой и бросает:
— Не начинай.
— А вон там, над подставкой с мылом, висит вехотка.
— А у тебя сейчас под глазом появится жарақат.
Серёжа чуть не давится восхищением от того, что умудряется получить ответ, да ещё и злобный, да ещё и на казахском. Витя из-под одеяла только усугубляет его радость:
— Я вас сейчас укокошу, отмудохаю, отметелю и вздрючу.
Серёжа перестаёт качаться, вжимая макушку в розетку. Тамби трёт глаза и вяло признаётся:
— Я понял только одно слово.
— Это значит, что он нас убьёт, — тут же поясняет Серёжа. — Принести блокнот?
— Нет, — отмахивается Тамби. — Обойдусь без этих слов.
Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках.
Их пацанская квартира пахнет шампунем для девочек, потому что они полные нули в хозтоварах, а Маришка и Алиса не желают с ними водиться, если они не будут напоминать людей. Вот и жертвуют им свои шампуни и бальзамы. Водиться-то на самом деле хочется. Хуже всего приходится Тамби. Он не привык ни к чудесным запахам девочек (клубника и пломбир), ни к самим девочкам. Скромняга в два метра ростом.
— Готовь быстрее свои сырнитворожники, — ворчит Витя с дивана. — Есть от головы что-нибудь?
Тамби не глядя роется в аптечке (коробка из-под шоколадного торта), а Серёжа довольно щурится:
— Похмелье?
— Хуёвая погода.
«Мы стареем», — думает Серёжа. Допивает мутный чай. Всё, что ему нужно, это поперхнуться и завалиться в кружку с изображением далматинцев.
Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках. Они не устают от жизни, хотя она, сука такая, еженедельно делает им хуже и хуже.
Будучи детьми, они не боялись умереть. Серёжа падал с гаража, разбивая голову и смеясь сквозь слёзы. Его затылок уродует кривой шрам, поэтому Серёжа коротко бреется. Витя быковал на всё и всех. Его живот был перерезан горлышком бутылки, поэтому Витя любит ходить без майки. Тамби крал деньги у собственных родственников. Его обожжённые, разбитые щиколотки неправильно срослись, поэтому Тамби закатывает штаны до колен.
Будучи детьми, они не боялись умереть.
Будучи молодыми, они не боятся жить.
Витя сонливо дерёт глаза и оглядывается:
— А где Чайковский?
Вот это зря, конечно. Без предупреждения нельзя разом произносить эти буквы.
Тамби отскакивает от плиты, Серёжа сбрасывает резиновые тапки и быстро прислоняет ноги к животу, потому что ньюфаундленд бежит по кухне, прыгает под стол и набрасывается на Витю. Чёрно-белый Чайковский размером с дракона. Он лижет щёки, по которым рассыпаны точки от аллергии, скулит. Его хвост вот-вот пробьёт диван.
— Вот ты где, — смеётся Витя, — моя крошечка, самый маленький и красивый. Хочешь молока?
Серёжа крутит кружку с изображением далматинцев и замечает:
— Я не настаиваю, но ему, возможно, нужно съесть целую деревню.
Вите приходится постараться, чтобы обхватить башку Чайковского и заткнуть ему уши.
— У Чайки ранимая душа, — шепчет он, — и чудовищная пасть. Усёк?
Серёжа вслепую находит тапки, а Витя добавляет для растерявшегося Тамби:
— Усечь что-нибудь — значит принять к сведению.
— Эй, слышь, не смей вычищать себе карму моим методом, — шипит Серёжа, и Витя весело поднимает руки. — Тамби, солнышко, я разбираюсь в словах лучше этого подонка. Витя обманщик с хитрым ебалом. Начнёшь к нему прислушиваться, и тебе каюк. Каюк — это...
— Я в курсе, — на выдохе перебивает Тамби; он держится за плиту и раздражённо качается на пятках. Его сланцы безбожно скрипят. Надо их выбросить тайком. — Что за крюк?
Этим утром в квартире не шум, а эхо.
По СТС крутят повтор фильма, в квартире пахнет творогом и шампунем. Серёжа, Тамби, Витя и Чайковский гнездятся на диване. Пересчитывают бюджет. Последние запасы были потрачены на сигареты, какао и кассету с записью ужасного боевика, потому что они ёбаные дебилы. Поголовно. Могли бы и получше фильм выбрать. Серёжа уже хочет удавиться от скуки, Тамби хмурится, а Витя просто похож на веснушку.
— Кто будет жертвовать органы первым?
— Не смешно, — цокает Тамби.
— Я же не говорю продавать их, — продолжает Серёжа. — Мы их сожрём. Да не бесись ты, казашка наша, прорвёмся. Витя притворится Цоем, и всё наладится.
— Тамби больше похож на него, — зевает Витя.
— Точняк. Боже, реально же похож.
Тамби устаёт хмуриться и упирает затылок в спинку дивана. Ему нельзя доверять выбор фильмов. «Кажется, мы его достали», — хмыкает Серёжа, поднимается и шарится в поисках одежды. Напяливает ветровку, ищет кроссовки. Говорит:
— Если сегодня мне не выплатят зарплату, мы сварим кусочек казаха.
Веснушчатая рука Вити выскальзывает из-под шерсти Чайковского и показывает большой палец. Тамби сдавленно мычит:
— Но я сделал вам сырники.
— Не реви. Я избавлю нас от проблем. Если всё сложится удачно, я предлагаю заморить шашлычка.
Серёжа распутывает наушники, включает трек про орбит без сахара и тащится в отстойный торговый центр Новосибирска. Сегодня суббота. Сегодня квинтэссенция воровства и жары. Серёжа работает охранником комиссионного магазина, где миллион шуб, подделок Нокиа, тряпья и обуви. Комиссионка гигантская. Народу — тьма. А Серёжа быстро бегает.
— Привет, Нина.
Нину он помнит с детства, но кроме её имени и любви к синему цвету не знает о ней ничего. Она его ненавидит. Люто. Нина надевает жилетку работницы комиссионки, заплетает хвост и уходит вглубь помещения. Стерва. Ещё и красивая, светленькая.
Серёжа разминает руки, потягивается и чешет затылок. Кожу колят стриженные волосы. Серёжа переодевается в форму и пропадает на пару часов, иногда выбегая покурить. Перекусывает в подсобке бутербродом и кофе в компании работников и стервозной Нины, разрабатывает стратегию того, как им втроём не вылететь из квартиры. Они явно облажались. Тратить деньги на боевик неразумно и весело, но никому не пришло в голову, что им, возможно, придётся поголодать. Опять. Серёже платят больше всех, а он работает долбаным охранником. Тамби готовит блины, а Витя торгует симками.
И все втроём воруют. Паршиво, но это правда.
Месяц назад Витю размотали так, что их девочкам пришлось безвылазно сидеть рядом с его вывернутым телом, пока Тамби и Серёжа искали деньги. Всё дело в одной полудохлой магнитоле. Витю заштопали, но ему пришлось удалить пару зубов. Одним ухом он не слышит.
Забавно, что Серёжа, таскающий воришек за шкирки, трижды был на грани смерти из-за краж. Видимо, кот по кличке Удача ходит за ним по пятам.
— Ты, — вдруг зовёт Нина, и Серёжа дёргается. Она скрещивает руки на груди и говорит: — Тот парень. Видишь? Светлый, с рюкзаком. Он положил в карман часы. Почему это заметила я, а не ты? Куда смотришь?
— На тебя.
— Отвали, — фыркает Нина и уходит.
Серёжа улыбается ей вслед, но отворачивается и упирается виском в стену. Прищуривается. И тут же замечает, как мишень, указанная Ниной, корявым движением берёт дурацкий брелок, разворачивается и тяжёлым шагом бредёт к выходу. Как на ходулях. Он плохо выглядит. Серёжа почему-то чувствует, как ему больно наступать. Ноги стёрты в кровь?
Тем лучше.
Серёжа неожиданно ловит его взгляд, похожий на снежинки, брошенные за шиворот, и так же случайно улыбается. «Попался». Парень едва глаза открывает. «Никуда не денешься». Они распахиваются не до конца, будто бы у сломанной игрушки. «Только начни бежать».
Раз, два, три.
Серёжа срывается с места на секунду раньше и буквально слышит, как трещат ходули, когда парень рвётся из комиссионки.
Догнать мишень получается за пятнадцать секунд. Как ребёнка. Как кого-то очень слабого. Но не бесхребетного, потому что Серёжа получает превосходный удар в нос. Локтем, вроде. Острее бритвы. Парень умудряется впопыхах попасть и выбить из носа кровотечение. Достойно, что аж бесит. Серёжа цепляется за полинявшую футболку (совсем как у него, Тамби и Вити), и они вместе валятся вниз.
— Не вздумай рыпаться, — говорит Серёжа, придавливая парня к земле. — Не нравится?
— Слезь с меня, — тихо – апатично – просит он. Какой спокойный голос. Аж жутко.
— А вот мне сто процентов понравится выбить этой пластиковой хернёй твои зубы. Живо выворачивай карманы, или тебе каюк.
Парень выгибается, стараясь перевернуться, поэтому Серёжа хватает его за светлые, почти белые волосы и вжимает в землю.
— Как зовут?
— Мулькис.
— Чё? — переспрашивает Серёжа, шарясь по джинсам и вынимая дешёвые часы. — Ещё раз.
— Тимур Мулькис, — почти выблёвывает. — Щас отрублюсь. Не в больницу.
— Слушай, мне как-то не хочется возиться с трупом, так что не смей умирать и вставай. Моя смена закончилась. Эй. Эй? Мулькис? Кис-кис-кис. Слышь, подъём. Не придуряйся, не так уж и сильно я тебя стукнул. Блять. Нина меня прибьёт.
Мулькис не просыпается ни от ругани, ни от пощёчины. Серёжа думает, что может запросто вскрыться его костями, торчащими из-под чёрной выцветшей футболки. Он прикасается к мокрой прядке волос и блестящему лбу. Медленно убирает руку.
У него ужасный жар. Трава вокруг может сгореть. Впервые за долгое время Серёжа по-настоящему хмурится:
— И что с тобой делать?
Серёжа дотаскивает Мулькиса до подсобки и забрасывает его на красный пластмассовый стул. Пытается отдышаться. Всё, чего он хочет, это проспать пару вечностей в кружке с изображением далматинцев и съесть шашлык. Или вытащить этого бледного ублюдка из отключки и лично впихнуть обратно в бессознательность. Ему всё будет в радость. Нина заходит к ним с салфетками и водой, изгибает бровь:
— Обморок?
Серёжа невесело салютует:
— Я в порядке, солнце, пока держусь.
— Я не про тебя, а про этого.
— А. Это Мулькис. Борис, кажется. Нет, Тимофей. Не помню, — он пялится на парня. — Кто же ты?
— Держи, — Нина пихает ему салфетки, — вытри сопли.
— У него их нет.
— Я не про этого, а про тебя. И утаскивай его отсюда, как проснётся. Всё теперь в крови.
— Не будь такой язвой, Нина. Ему вроде реально хреново.
Она вдруг смотрит на него ясными глазами. Чуточку опешившая, даже удивлённая. Губы в облепиховом блеске искривляются, и Серёжа не сразу осознаёт, что видит её улыбку.
— Ты назвал меня язвой?
Но Нина тут же перестаёт улыбаться и говорит:
— Проснётся — уводи его. Ментов не вызывай, лучше припугни и отведи в больницу.
— Я бы не отдал его ментам, — оскорбляется Серёжа, падая на стул. — Он мой.
Нина цокает и уходит из подсобки, Серёжа дотягивается до чайника и чайных пакетиков. У Мулькиса есть семь минут, чтобы воскреснуть, иначе Серёжа либо отдаст его другому охраннику (а другой охранник — чистейшее зло), либо вышвырнет на улицу. Впрочем, он не знает, что из этого лучше. Лучше для самого Мулькиса. Серёже как-то плевать.
— Как же тебя зовут-то?
У Серёжи складывается впечатление, что он поймал кота, похороненного шестнадцать лет назад между железной дорогой и солнцем. Оба какие-то бродячие и невозможно белые.
Через семь минут Серёжа повышает лимит до десяти. Ждёт, скрестив руки. Что поделать, если он любит вторые шансы.
И когда Мулькис открывает глаза, Серёжа щёлкает пальцами:
— Тимур. Вот кто ты.
Тимур Мулькис, артист в воспалённой лихорадке, который смотрит на Серёжу, как на дурака, заторможенно откидывает голову и спрашивает:
— Долго рассматривал?
— Кто сказал, что только рассматривал?
Мулькис морщится, кашляет в кулак и шмыгает носом, и всё это с какой-то театральностью, хотя лицо выражает полнейшее безразличие.
Это поправимо.
— Чай будешь?
Вот и цепляется на крючок. Мулькис почти до конца открывает глаза, швыряя за шиворот невидимые снежинки и петарды, и морщиться приходится Серёже.
— Какой?
— У меня обычный, у Нины зелёный.
— Давай твой.
Серёжа неторопливо заваривает чайный пакетик на двоих, пока Мулькис кашляет и сопит сбоку. Кошмар.
— Ну, — вздыхает Серёжа, усаживаясь на стол; лицом к лицу, — рассказывай, почему мне нужно отпустить тебя с целыми руками-ногами. Я готов. Только одну правду.
— Я лжец.
— Так солги, — невозмутимо предлагает Серёжа.
Он, в общем-то, не соображает, почему говорит так. Серёжа ни капли не добрый. Ему нельзя быть добрым. Смешным — пожалуйста, убийственным — ладно, но без всякого альтруизма, которым он сейчас нелепо занимается. По его венам бежит замешательство, как бацилла. Но Серёжа всё равно продолжает допытываться:
— Чего это с тобой? Болеешь? — Мулькис кивает мокрой головой, и Серёжа клацает: — Так отлежись дома.
Мулькис, сокрушающийся и безнадёжный, не меняется в лице. Тянется за кружкой, дует, чтобы чай подостыл, язвит вслух:
— И как же я не подумал об этом?
— Всё нормально? — туповато спрашивает Серёжа.
Мулькис молчит пару секунд, а потом хрипит лаконичным:
— Ага.
Внутри Мулькиса будто что-то вывихнуто. Он это не прячет, но эта разгадка непонятная, отколотая от детства, нечитаемая и насквозь изувеченная.
Серёжа подпирает подбородок кулаком и задумывается:
— И правда лжец. Нормально, блять, ему. А мне вот тошно смотреть на то, как ты помираешь здесь и истекаешь соплями. Любишь ходить с температурой?
— Не в первый раз, — он пожимает плечами. — Но ты первый, кто говорит мне об этом. Тошно, блять, ему.
— Мне нельзя беспокоиться за кого-то?
— Ты не кажешься особо дружелюбным.
— Эй, это ты мне нос разбил. Слышь, не отрубайся, э-э, как там тебя. Кружку хоть убери. Ну же, глаза открой. Мулькис прокис, — шипит Серёжа и встречается с заплывшим взглядом. Тоскливо. Но хоть откликается на фамилию. — И что, тебе совсем некуда идти? Ладно, сиди. Сейчас сгоняю за деньгами, и пойдём к нам.
— К вам? — скомканно переспрашивает Мулькис. — Плохая идея.
— Любишь шум?
— Нет.
— А собак?
— Нет.
— Тогда ты обалдеешь от того, насколько тебе у нас не понравится.
Серёжа быстро переодевается в повседневную одежду, чувствуя, как за ним рассеянно наблюдают. Находит Нину, раздающую зарплату и недобрые взгляды. Надо заскочить в магазин за сгущёнкой и молоком. Серёжа возвращается в подсобку и едва ли не тащит на себе уставшего Мулькиса. Тот безостановочно что-то бормочет, прикусывает язык и запинается. Вымораживает и пугает. Серёжа рычит:
— Крестик в зубы запихать?
Мулькис горячо кашляет, выдыхает:
— Лучше ствол.
«Придурок, ещё и падает, двойной дебил, — думает Серёжа, втаскивая их во двор. — Только не умри».
Тамби осторожненько замечает:
— Ты сказал, что избавишь нас от проблем, и привёл в квартиру одну сплошную катастрофу.
— Красавчик, — Витя вытягивает руку, и они с Серёжей стукаются кулаками. — Мы сделаем из него шашлыки?
— Возможно, — уклончиво отвечает он.
Серёжа, Витя и Тамби сидят на табуретках, рассматривая тело с холодным полотенцем на лбу. Никто не удивлён. В их квартире вечно какой-то движ. То незнакомые девчонки в одних кофтах и трусах, то друзья с друзьями левых знакомых, то ещё кто-нибудь. Все друг друга забалтывают, выводят из себя, развлекают. А Мулькис тупо лежит. С полотенцем на башке (вместо звезды во лбу) и Чайковским под боком.
Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках. Дерзкие, трезвые, поломанные. Не совсем хочется быть такими, но им приходится.
Серёжа, вжатый в розетку из-за тесноты, липнет взглядом к окну и тянет:
— Я тут подумал, что у нас дохрена свободного места в квартире, а денег — пшик. Нам нужен сосед, а этому мертвяку нужна крыша. Сечёте?
— Он спиздил брелок в комиссионке, — напоминает Витя. — Впрочем, мне пофиг. Работы не мало. О, он, кажется, очухался.
— Проснулся, — переводит Серёжа, и Тамби скромно кивает.
Все втроём переползают поближе к дивану. Чайковский водит носом по расцарапанной руке и поскуливает. Мулькис разлепляет глаза. С дохлым энтузиазмом осматривает кухню и натыкается на Серёжу. Моргает. Спрашивает:
— Где я?
— Любопытство сгубило кошку, Борис.
— Я не Борис.
— Нет? — искренне удивляется Серёжа. — Бля, такой пафосный момент испортил. Тимур? Точняк, Тимур.
Тимур Мулькис трёт лицо ладонями, будто пытаясь содрать, и судорожно кашляет. Все втроём отползают от него, а Серёжа открывает окно и впускает мягкую прохладу. То-то же. Тамби ищет в аптечке (коробка из-под шоколадного торта) таблетки. Витя брызжет спреем в заложенный из-за аллергии нос. Мулькис вдруг подрывается и впивается взглядом в этот спрей от насморка. Витя вздыхает. Бросает лекарство на диван, и Мулькис коряво, но довольно искренне благодарит его.
Серёжа ждёт, когда Мулькис немного придёт в себя. Мешает чай погнутой ложкой, бросает малиновое варенье, отдаёт кружку в чудовищно разодранные руки. Говорит:
— Я так понимаю, у тебя проблемы. Поэтому добро пожаловать в квартиру пацанов с кислым прошлым и не очень-то прекрасным будущим. Ты найдёшь работу и будешь здесь жить. До старости. Или пока тебя кто-нибудь из нас не прикончит.
И получает неожиданно спокойный, странный ответ:
— Ландыш.
— Чё?
— Ладно, — переиначивает Тимур Мулькис.
Витю распирает от скепсиса, тщательно смешанного с интересом. Серёжа всё ждёт, когда тот начнёт наезжать и набрасываться, как обычно поступает с любым новичком в его жизни. И дожидается. Витя по привычке давит мочку неработающего уха и объявляет:
— Ты здесь, потому что мы ебанутые. Посмотрим, такой ли ты ненормальный, чтобы задержаться у нас.
Серёжа рассеянно кивает, потому что это правда. Смотрит, как Тамби подливает кипяток в кружку, из-за чего косточки малины раскручиваются и всплывают наверх.
И понимает, что Мулькис реально похож на кота, умершего шестнадцать лет назад.
И в детстве они облажались с именем.
Потому что его зовут Неудача.