Ночь в Башне Золотого Карпа никогда не наступала по-настоящему — везде, на каждом углу, стояли жаровни и висели фонари. Этот свет пробивался сквозь щели в ставнях и мешал Яньли спать. Она ворочалась на шелковых горячих простынях в тщетной попытке словить немного сна. Хотя винить бездушные вещи, которые просто выполняют свое предназначение, повинуясь человеческой руке, было глупо. Если в чем и искать причину бессонницы, терзающей ее, так это в мыслях. Темных, горьких, жгущих больнее рваной раны на спине от когтей лютого мертвеца.
Она даже не могла носить траур по своему А-Сяню. Ее брат, чудесный, светлый, улыбчивый и неунывающий брат умер, а весь мир, вместо белого окрасился самыми яркими одеждами, самыми громкими криками, самым хмельным вином. Заклинатели праздновали смерть кровожадного монстра Старейшины Илина, Яньли оплакивала своего младшего брата Вэй Ина.
Отчаяние вперемешку с рыданиями рвали сердце. Мир желал смерти Вэй Усяню, загонял его в угол, как дикого зверя, колол дротиками из ядовитых слов и страшных преступлений, заставляя обезуметь и ринуться к краю. Но убила брата она. Протянутой для помощи рукой столкнула вниз. Не уследила.
А-Сюаня доставили с тропы Цюнци едва живым, бледным, дышащим то хрипло, то совсем не слышно, но живым. Рука Призрачного Генерала прошла в опасной близости от позвоночника, едва не пробила сердце, но повредила только легкое и сломала пару ребер. Сильное золотое ядро, лучшие лекарства, должный уход — и ее муж снова бы встал на ноги, он бы поправился. Однако за пределы Башни Золотого Карпа ушла иная весть.
«Старейшина Илина Вэй Усянь потерял контроль и убил наследника клана Ланьлин Цзинь, а так же около сотни адептов».
Яньли узнала об этом случайно, когда пошла к целителям за новой порцией обезболивающего отвара для А-Сюаня. Охранники не заметили ее, скованную ужасом, и продолжили обсуждать казнь остатков клана Вэнь, собрание глав в Безночном городе и планирующуюся осаду Погребальных Холмов. От пьяных глумливых слов сердце сжало такой яростью, какой Яньли в жизни не чувствовала.
Горе и скорбь захлестнули, когда сгорел дом, когда Вэни лишили ее и братьев родителей.
Хрупкая надежда теплилась в сердце три месяца, что пропадал А-Сянь. Вэни утверждали, что он умер. Яньли чувствовала, хотела верить — нет. Она не могла потерять еще и его.
А сейчас кровь разносила по телу яд злости. Как кто-то может так отзываться о ее А-Сяне? Как они вообще смеют говорить о нем своими грязными ртами!
Клан ее мужа предал А-Сяня. Пока Яньли выхаживала А-Сюаня, свекор методично отбирал у Вэй Усяня все, до чего мог дотянуться — хитрыми речами разлучил с семьей, манипуляциями, не постыдившись лжи, отнял людей, которых А-Сянь поклялся защищать. И намеревается убить его самого. Ради безделушки, дарующей могущество, ее любимого младшего брата обрекли на страдания.
Руки до побелевших костяшек сжали подол одежд, скромных, белых, золотая вышивка по рукавам и подолу была совсем не видна из-за тени, в которой скрывалась Яньли.
Она ненавидела.
Громко заухала ночная птица, сиплое карканье ворона вторило ей, отвратительная беседа затухала, пьянчуги упились вусмерть и только похихикивали, вспоминая гордый взгляд целительницы Цишаня, что на костер шла, как на трон поднималась.
Яньли уже хотела было шагнуть в пятно света, показав лицо. Как молодая госпожа Цзинь она имела право жестоко наказать и за безделье, и за алкоголь во время службы. Но шелест одежд и темный промелькнувший меж павильонов силуэт отвлекли ее. Алая лента в тяжелой копне волос ей точно не привиделась.
Дурное предчувствие накатило волной. Кому, как не Яньли знать, насколько чувствителен младший брат, сколько противоречивых эмоций скрывается за его улыбкой. Сколько он слышал? Сколько видел? Разговор о казни, планы Цзинь Гуаншаня, разглядел ли ее саму — бледную, — она опустила взгляд на одеяния, так похожих на траурные, и чуть не разрыдалась. Картина, которую увидел Вэй Усянь являла собой воплощение всех его тревог, подтверждала всю ложь.
Нерадивые адепты оказались моментально забыты.
Она не сомневалась, что А-Сянь, полный безнадежности, сломленный виной и раздавленный известием о смерти дорогих людей, отправился в Безночный город. Все, что нужно было Яньли — остановить брата. Спасти, удержать, укрыть, рассказать всю правду.
Она не вернулась к беспамятному А-Сюаню, госпожа Цзинь позаботится о нем. А Яньли позаботится о брате.
Еще не доходя до Безночного города, Яньли услышала лязг железа, рев мертвецов. И флейту. Та угрожала, та боялась. Чэньцин плакала в руках Вэй Усяня, выражая его боль. Яньли поняла ее в тот момент, когда увидела ворота. Их страшное украшение. Полсотни повешенных людей. Именно людей, не псов Вэнь, которых все так ненавидели, против которых развернули кампанию Выстрел в Солнце. Женщины, старики и старухи в тряпье, никак не напоминающем богатые алые расшитые золотыми солнцами одеяния клана Вэнь. Смерть не смогла стереть с их лиц печать усталости и перенесенных невзгод. За что страдали эти люди? За что страдал ее А-Сянь.
Текущие по щекам слезы Яньли не могла остановить, да и не пыталась. Ей хотелось вытащить А-Сяня из этой кровавой бойни, сказать, что Цзинь Цзысюань жив, обнять, пообещать, что все будет хорошо, что она заберет своего милого А-Сяня домой и никто не посмеет причинить ему вред. Вместе — она, А-Чэн и А-Сянь справятся.
Без сомнений Яньли ринулась в гущу боя, заметалась меж зловонных трупов и разъяренных заклинателей.
— А-Сянь! Где ты, А-Сянь! — ее крик был таким слабым, таким беспомощным среди остальных звуков. Но его хватило.
Человек в черном, играющий на флейте на крыше, открыл горящие алым глаза. Посмотрел недоверчиво, будто сомневался, что Яньли не плод его помутившегося от иньской энергии рассудка. Яньли удалось мягко улыбнуться сквозь слезы, взмахнуть рукой. Вэй Усянь моргнул, отнял от губ инструмент. Чтоб в следующий миг прижать обратно, извлекая из Чэньцин резкий отталкивающий звук. Он соединился с болью, полосами разошедшейся по ее спине.
— Шицзе! — Цзецзе! — услышала Яньли с двух сторон.
Саньду рассек напавшего на нее мертвеца надвое, сильные руки брата бережно обхватили Яньли, не задевая рану, устроили аккуратно на коленях
— Вэй Усянь! — в голосе Цзян Чэна был страх, был гнев и смятение.
В серых широко раскрытых глазах подоспевшего Вэй Усяня плескались те же чувства. Только весь гнев он обратил на себя самого.
Спину пекло огнем, в голове шумело, но сильнее болела душа. Яньли не узнавала в изможденном человеке с темными кругами под глазами своего младшего братишку. Его волосы, прежде такие красивые, непослушные, но гладкие, превратились в нечто сухое, ломкое, как и сам хозяин. Штопанные-перештопанные одежды не скрывали истончившихся запястий и общей худобы тела.
— А-Сянь, — пробормотала она, борясь с поглощающей виной. Не досмотрела, не уберегла, ослепленная собственным счастьем забыла о нем. — Прекрати это все, А-Сянь, прошу.
— Сейчас, шицзе… Извини. Сейчас…
Вэй Усянь закивал судорожно, острый кадык заходил под неестественно белой кожей. Он потянулся было к Чэньцин, но потом мотнул головой и достал из рукава тигриную печать Преисподней. Цзян Чэн позади выдохнул сквозь зубы:
— Вэй Усянь… Что ты…
Фраза оборвалась, когда первая половина печати рассыпалась пылью. Напоенный запахом крови ветер тут же подхватил невесомые песчинки, смешивая их с пеплом от сожженных талисманов.
Яньли ободряюще улыбнулась брату. Вэй Усянь сжал в ладони вторую половину. Вот так, все правильно, пора это прекратить.
— Ты!.. — Цзян Чэн дернулся, ненароком задевая рану, и Яньли отвела взгляд от изогнутой вещицы, стоившей ее брату счастливой жизни.
Только чтобы заметить блик занесенного меча. И ничего не успеть сделать. Ни оттолкнуть, ни предупредить.
— Ты убил моего брата, чудовище! А я убил тебя! Я… Я убил Вэй Усяня!
Совсем молодой, младше ее братьев, у мальчишки дрожали губы. Но руки твердо и уверенно вонзили клинок и давили, пока не проткнули насквозь. Темно-алый кончик меча показался из груди Вэй Усяня.
Отчаянный крик застрял в горле, сдавил все тело.
Нет. Нет. Нет! Не так. Так не должно было быть!
— Шицзе? — робко спросил Вэй Усянь. Он покачнулся и посмотрел на Яньли беззащитным, немного обиженным взглядом. Он выглядел как обманутый родителями ребенок, которому пообещали сладкое после обеда, а потом забыли.
Эти растерянные глаза виделись Яньли каждый раз, когда она закрывала свои. Все произошедшее дальше она помнила урывками. Как А-Сянь падает коленями на землю, мокрую от его собственной крови. Как Ханьгуан-цзюнь с лицом белее своих одежд поддерживает легкое тело, начинает делиться духовными силами с уже мертвецом. Помнит брата, сжимающего Чэньцин в кулаке. Не помнит ликующих возгласов, их она вдоволь наслушается на последующих торжествах.
Она должна была спасти А-Сяня, а привела к гибели. Отвлекла его, отвлеклась сама. Да лучше бы весь заклинательский мир сгинул под трелями проклятой флейты — не жалко! Лишь бы А-Сянь был рядом, улыбался, смеялся, дразнил А-Чэна, играл с А-Лином.
Картинки беззаботной жизни жгли сердце каленым железом, непроходящая боль потери поливала сверху разъедающим уксусом. День за днем, ночь за ночью.
Ее брат умер в двадцать один, не попробовав ничего, кроме безжалостных угощений войны; не было у него любовных побед — ненависть, страх и презрение свалились на плечи.
Яньли поднялась с кровати, поняв, что уснуть сегодня снова не удастся. Слишком свежа рана в душе. На теле уже давно зажила, оставив лишь четыре розовых рубца, но и они со временем пропадут, а та, внутренняя, кровит и кровит.
Оделась, как подобает молодой госпоже Великого клана, несмотря на глубокую ночь. Только вместо тяжелой заколки убрала волосы простой шпилькой. В соседних покоях в окружении нянек посапывал А-Лин. Яньли остановилась у приоткрытой двери, разглядывая румяное пухлощекое лицо сынишки. Она бы хотела, чтобы он спал с ней, ее милый малыш. Доверие к обитателям Башни Золотого Карпа давно ушло, сменившись подозрительностью. Но госпожа Цзинь настаивала, что Яньли необходимо полностью восстановиться, прежде чем браться за заботу о Цзинь Лине, и приходилось смиренно отступать, бросая взгляды на павильон целителей, где медленно поправлялся муж.
Яньли была женой и матерью, но молодой госпожой Цзинь себя не чувствовала. Ее тянуло прочь, в родную Пристань Лотоса, в Храм Предков, где стало на одну табличку больше… Она уже решила, что после выздоровления А-Сюаня, они всей семьей уедут в Юньмэн. Надолго. Лучше бы навсегда. Подальше от бьющей в глаза вычурности, от тошнотворного приторного запаха пионов. От вечно горящих фонарей.
От такого количества светильников за ней следовали с десяток теней, меняясь местами. Яньли любовалась их замысловатым танцем, пока ноги бездумно несли ее по многочисленным дорожкам. Из-за угла вынырнула служанка с бумажным фонарем на длинной палке в руках, склонилась в ожидании.
— Спасибо, не нужно, — мягко отказалась Яньли, с трудом удержавшись от фырканья. Куда еще один, и так светло, как днем.
Она пробродила долго, проведала А-Сюаня, но будить не решилась. Полюбовалась на пруд с лотосами. Сейчас было не время цветения, однако воспоминания… Они всегда оставались с ней.
— Молодая госпожа, — окликнул ее чистый, но чуточку напуганный голос.
Видение А-Сюаня, заляпанного в серой грязи и протягивающего ей нерасцветший бутон лотоса, рассыпалось. Яньли обернулась на зов, ожидая увидеть еще одну служанку, но позади, переминаясь с ноги на ногу, стоял миловидный мальчишка.
— Сюаньюй, верно? — вспомнила она. Недавно Цзинь Гуаншань признал еще одного бастарда, надеясь, что молодой человек окажется столь же способен, как Гуанъяо.
Мальчишка кивнул, шмыгнул отчего-то красным носом, казалось, еще немного, и он заплачет.
— Молодая госпожа хорошо знала Старейшину Илина? — спросил Сюаньюй и потянулся за пазуху.
У Яньли сердце зачастило, стоило услышать это прозвище. Насилу скрыв злость, парнишка ведь не виноват, она поправила:
— Вэй Усянь мой шиди. — без «был».
— Тогда вот… — ей в руки сунули белую, в каких-то местах испачканную в пахучем красном соусе, тряпицу. — Возможно, он хотел, чтобы это было у вас. Простите за беспокойство, молодая госпожа.
Сюаньюй дрожал всем телом, пока говорил. И внезапно показался так похож на заклинателя, убившего А-Сяня… Яньли даже не спросила, что в свертке, прижала его к груди и развернулась в сторону своих комнат.
Мальчишка за спиной все-таки расплакался.
***
В тряпице Яньли нашла бумагу, совсем дешевую, желтую, в некоторых местах она была тонкой, почти прозрачной, а в других наоборот топорщилась плотными буграми.
— «Моя дорогая шицзе», — было выведено в заглавии каждого письма знакомыми корявыми иероглифами. Уж и не сосчитать, сколько Яньли пыталась исправить почерк А-Сяня, и ничего не помогло, ни уговоры, ни угрозы, даже суп из корня лотоса не заставил брата писать хоть чуточку аккуратнее. «Зачем, если и так понятно?» — говорил он, обезоруживающе улыбаясь, и она соглашалась.
Ставшими вдруг неловкими пальцами она перебрала все листы, это действительно были письма Вэй Усяня, написанные там, на Погребальных Холмах. Яньли пришлось закусить рукав, чтобы не взвыть в голос от раздирающей все существо боли.
Все, что ей осталось от брата — эти желтые письма.
Немного успокоившись, она взяла в руки самый верхний лист. Не удержавшись, провела по первой строчке, словно могла почувствовать прикосновения человека, писавшего иероглифы.
— «Моя дорогая шицзе! Я знаю, что больше мне не позволено так обращаться к тебе, но, может хоть в этом письме, которое никто и никогда не прочтет?..
Я ранил Цзян Чэна, и мне очень жаль. Это было необходимо, знаю, но все равно хочется сломать руку и себе. Хах! Если это прочитает Вэнь Цин, то она и правда мне что-нибудь сломает! Ее забота очень специфична. Но это забота, честное слово!
Наверное вы не понимаете причину моего поступка. Бросить все, спасти горстку отверженных. Если бы я мог, я бы рассказал, шицзе».
Яньли звучно хлопнула себя по щекам, дочитав. Всего пара строчек дали её ощущение присутствия брата рядом.
— Если бы только рассказал, А-Сянь… — прошептала она и подхватила следующий лист.
— «Моя дорогая шицзе, я бы хотел рассказать тебе об А-Юане. Он замечательный ребенок! Маленький, но совсем-совсем не плачет. Пока он называет меня „Вэй-гэгэ“, но, думаю, скоро мы перейдем на вариант „папочка“. Ах, шицзе, думала ли ты, что я стану родителем раньше тебя? Я вот никогда!
Но мне нравится.
А-Юань такой забавный, он верит, что дети растут в земле, как редиска. Просит у меня братиков и сестричек. Редиску не просит, она всем нам уже надоела. Хотя не нам жаловаться.
А только мне! Вэнь Цин избила меня за то, что я закопал А-Юаня в грядку, а потом отправила стирать его одежду. К счастью, тетушка Вэнь Шэнъи остановила меня, а то бы бегать малышу голышом.
Вэнь Нин все еще не очнулся. Я пообещал Вэнь Цин вернуть его, но не знаю, как. Мне бы только подсказку…
Думаю, тебе бы понравились Вэнь Нин и Вэнь Цин. Если бы мы встретились в другое время, в других обстоятельствах. А-Нин очень добрый и застенчивый. А Цин-цзе… Ах, она тоже очень добрая, и руки у нее золотые. Но тяжелые».
Пока весь мир обсуждал толпы мертвецов, поднятых Старейшиной Илина, его гарем, куда женщин забирали силой — брат закапывал в землю маленького ребенка и получал нагоняи от девушки. Улыбка сама собой тронула губы Яньли, стоило только представить эту картину.
— «Моя дорогая шицзе! Я встретил Лань Чжаня! Здесь! В Илине! Я считал, что на его прекрасном лице не бывает эмоций, но видела бы ты его ошеломленный взгляд, когда А-Юань вцепился при всем честном народе в его ногу и заплакал. Ах, думал, надорвусь от хохота.
Да, я потерял ребенка, и у меня чуть было не остановилось сердце, стоило подумать о каре в лице Вэнь Цин… Шучу. Конечно, я переживал за А-Юаня.
Лань Чжань сказал, что ты выходишь замуж за Павлина… это мое письмо, которое никто не прочитает, так что могу называть Цзинь Цзысюаня так, как захочу! …что же, я рад. Надеюсь, ты хорошо подумала. И, клянусь, если он вздумает тебя обидеть, то я приду и хорошенько разукрашу его миленькое надменное личико. Узнаю, если это произойдет!
Мне так жаль, что я не попаду к тебе на свадьбу, не увижу тебя в чудном красном… Уверен, ты будешь самой красивой невестой во всем свете. Моя шицзе самая лучшая.
Тут без „если бы“. Я никогда бы не отказал Вэнь Цин в помощи. Это стоило дорого, но иначе поступить было невозможно. А сейчас они мне как семья. Очень большая и дружная семья. Любят меня, а я их.
Прости, что не попаду на твою свадьбу.
Вэнь Нин очнулся. Думаю, благодаря Лань Чжаню. Он — чудесный человек. А я нет. Но он все равно нам помог, пусть и ненавидит меня. Наверное, теперь не так сильно. По Лань Чжаню не понять. Почти пригласил его навещать нас чаще. Только представь — сиятельный Ханьгуан-цзюнь на Погребальных Холмах. Смешно, но почему так душат слезы, шицзе?»
— Лань Ванцзи не ненавидит тебя, А-Сянь, — сипло выдохнула Яньли.
Она видела затухающие глаза Ханьгуан-цзюня, пока Вэй Усянь умирал у него на руках. В них было так много разных эмоций: нежность, желание, любовь, отчаяние. А потом осталась лишь пустота. Светлый янтарь вмиг обратился стеклом. И не забыть никогда, как бережно Ханьгуан-цзюнь прижимал к себе тело. Сам, раненый и усталый, отнес на мече Вэй Усяня в Пристань Лотоса, да там и свалился с истощением. Разве это ненависть, А-Сянь?
— «Моя дорогая шицзе… Мне сложно писать, руки дрожат, а иероглифы пляшут. Спасибо тебе! Я представлял тебя в свадебном наряде, но ты оказалась еще прекраснее! Цзысюань должен быть благодарен, что ты-таки приняла предложение его павлиньей задницы!
И за честь назвать ребенка… Спасибо.
А-Юаню очень понравился твой суп. Вэнь Нин постеснялся сказать, но он не может есть.
Я тут подумал, А-Юань смог бы стать отличным братом малышу А-Лину.
Если бы все сложилось иначе.
Они бы сначала поставили вверх дном Башню Золотого Карпа, разнесли Пристань Лотоса, а потом бы отправились доводить до сердечного приступа старейшин Гусу Лань!
Чудесные мальчишки. Мечтаю познакомиться с А-Лином. Обещаю быть таким же хорошим дядюшкой, как и отцом.
Хотя Вэнь Цин может поспорить с этим утверждением. Я нечаянно показал А-Юаню весенние картинки, хаха. Он маленький и ничего не понял, но нас застала Вэнь Цин. И опять побила меня.
Думаю, ей бы тоже пошел свадебный красный. Цзян Чэн подошел бы ей идеально, они бы ругали меня по очереди и, в конце концов, поженились.
И наша семья стала бы больше».
Все, что нужно А-Сяню — семья. Он так стремился к ней. Бедный ребенок, рано потерявший родителей; юноша, которого так и не признала приемная мать — Яньли знала, он любил Мадам Юй, старался угодить. Да так и не удалось.
Ей стало так обидно — они, его семья, отвернулись от А-Сяня в самый тяжелый момент жизни, предпочли свое спокойствие его проблемам. Но нашлись люди, которые поддержали. Когда-то она бы ужаснулась — А-Сянь зовет вэньских псов родными, однако письма перед ней показывали этих людей с совершенно другой стороны.
Если бы только они с А-Чэном тогда не струсили, был бы сейчас А-Сянь рядом? Играл бы его сынишка с А-Лином? Яньли отказывалась принимать любой другой ответ, кроме «да».
— «Шицзе! Цин-цзе прибиралась на моем столе, пока я спал, и прочла предыдущее письмо. Она воткнула мне с десяток игл в спину за сводничество с Цзян Чэном. Бедный Сянь-Сянь, бедный, и никто-то не пожалеет, ведь милая шицзе так далеко, она теперь молодая госпожа Цзинь. До сих пор не могу поверить.
Вэнь Цин почти порвала то письмо и посоветовала о себе задуматься.
Только кому я нужен.
Как думаешь, а Лань Чжань женится? Из пяти красивейших господ пока только Цзысюань обзавелся семьей, хотя по списку он должен был стать третьим. Цзэу-цзюнь и Лань Чжань стоят выше.
Наверняка у Лань Чжаня на свадьбе была бы скука смертная. Из еды — трава, из выпивки — вода. Вот если бы он пригласил меня!..
Я хочу побывать на свадьбе Лань Чжаня, шицзе. Он замечательный. Самый лучший, даже если ненавидит меня и презирает. Это ничего, что я ему не нравлюсь. Все равно желаю его дружбы. Чтобы он смотрел на меня. И откликался на зов.
Если бы не война, я бы его добился. Однако теперь… Теперь все потеряно безвозвратно».
Ее А-Сянь такой глупый. Нет, скорее наивный, откуда ему было набраться опыта. Яньли читала торопливые строчки и видела не дружбу, а влюбленность. Робкую и хрупкую, как первый весенний цветок, но способную пережить внезапный заморозок.
Она уже ненавидела это встречающееся в каждом письме «если бы». Больнее раскаленных шипов вонзалось оно в сердце, рвало на кровавые клочки. Мечты ее брата. И его искренняя страшная вера в то, что это никогда не произойдет.
Последний лист был странный. Без обращения, иероглифы напрыгивали друг на друга, иногда соединяясь в нечитаемые группки. Яньли ощутила иррациональное желание сжечь бумагу, не смотря.
— «Нахожу успокоение в письмах к тебе, шицзе. Ты никогда их не прочтешь, я бы не хотел. Адресую тебе, а пишу себе.
Тьма очень холодная внутри меня, шицзе.
Мне больно.
Днем, в окружении Вэней, тьма ненадолго затихает. А ночью терзает в отместку сильнее. И тогда я пишу тебе, представляю твои объятия и голос. Так хорошо, шицзе.
В последнее время все холоднее и больнее, руки дрожат все сильнее. … но отведенное время подходит к концу. Нужно успеть позаботиться о защите семьи. Отослать их подальше.
Думаешь, Лань Чжань согласится принять А-Юаня в свой клан? Он ведь ребенок, ни в чем не виноват и не должен платить за мои грехи.
Я сам заплачу. Разрушение тигриной печати Преисподней убьет меня.
Ирония судьбы… Она спасла мне жизнь однажды, а теперь отнимет ее.
Желаю тебе, твоему мужу и ребенку счастья, милая шицзе. Люблю тебя и Цзян Чэна».
Единственное письмо с датой. Оно было написано за пару дней до первой луны А-Лина. В Башне Золотого Карпа тогда активно обсуждалось приглашение Вэй Усяня на праздник.
Сухие рыдания сжали спазмами горло. Яньли задыхалась. Ее А-Сянь… Они все, никто — не заслужил его. Что может быть хуже человека, добровольно идущего на смерть…
«А ведь он собирался умереть там, передо мной» — осознала она. Вэй Усянь решил остановить мертвецов не мелодией Чэньцин, он разрушил свой артефакт. Одну его половину.
А вторая? Осталась в руинах Безночного города?
Перед глазами промелькнул лисий прищур Цзинь Гуаншаня.
Яньли аккуратно сложила письма в том порядке, в каком они были, завернула в ту же тряпицу. Ей нужно найти Сюаньюя и тщательно расспросить, как к нему попали эти бумаги…