Ярко-жёлтые диванчики

Карантин хоть и отменили, но маски и перчатки носить рекомендовалось. Тем более при походе в библиотеку.

Леля, вздохнув, нацепила на нижнюю часть лица мягкую чёрную маску и стала натягивать перчатки, при этом думая, что, блин, как будто банк иду грабить, а не учебники сдавать. Почти полностью чёрная одежда — футболка, джинсы и кроссовки — усиливала этот эффект. Даже волосы по цвету не отличались. И почему она выбрала чёрный, если на улице такая жара?

Девушка зашла в немного обшарпанное, непонятного цвета здание и стала подниматься на третий этаж. Охранник не остановил, только спросил, с какого она факультета, а из других людей в коридоре была только, разве что, статуя почти у самого входа, безмолвно наблюдающая за посетительницей. Было прохладно, благо недавно купили кондиционеры, и не было такой гигантской очереди, как когда учебники забирали — в тот день они стояли на улице под солнцем, не скрываемом облаками. Из звуков были только лёгкое эхо шагов и жужжание вышеупомянутых кондиционеров.

Вот девушка на третьем этаже. Перед ней стоят ярко-жёлтые диванчики, два стеллажа с какими-то грамотами и растение. Фикус, подумала она, но в растениях она разбиралась также, как пекарь в судостроении, поэтому и нельзя утверждать, что это именно фикус. Вот она достаёт учебники из портфеля, легко от них избавляется, передавая библиотекарше, и счастливо идёт на трёхмесячный летний перерыв.

Вернее, она представила, как это проделывает, всё также оставшись стоять перед входом в библиотеку. На душной улице. Всё такой же безлюдной. Но уже раздумывая, чем бы заняться по приезду домой.

Рюкзак давил на плечи обыденной тяжестью, и фантазия, неугомонно работающая где-то с середины самоизоляции, давала о себе знать, недоумевая, почему у девушки ещё лежат учебники в этом самом рюкзаке. Фантазия была уверена, что они уже всё сдали. На том самом этаже с ярко-жёлтыми диванчиками.

— О, Лель, привет, — послышалось откуда-то со стороны, где была калитка — проход с бульвара в маленький дворик. Девушка посмотрела туда. Заметив, что библиотека тоже жёлтого цвета. Только, скорее, грязно-жёлтого. Как в старой палитре. Память на секунду улетела вспоминать, почему её имя сокращают именно «Леля». Вроде бы что-то связанное с богами. Кстати, когда там новый фильм про него будет? А в августе выходит…

Так, стоп, как это вообще связано?

В маленьком дворике появилась одногруппница. Та самая, с которой Леля почти не общалась, но очень, очень хотела бы проводить больше времени. Потому что она была интересной, всегда помогала в трудную минуту и была окружена другими людьми, в отличии от Лели. Даже во время ссор класса она толкала самые вдохновляющие речи, снова умудряясь взывать к взаимоуважению.

А ещё потому, что она не притворяется.

— Привет, Жень, — поздоровалась в ответ девушка. Далее, несмотря на все советы находиться друг от друга на расстоянии полутора метров, они обнимаются. Приветствие такое. Устоявшееся. А Леля думает, что их стоит поменять именами, потому что, по её мнению, как раз девушка по имени Женя будет носить чёрное, не быть уверенной, считают ли её друзья своими друзьями, и прятать ранимую натуру. Потому что, по её мнению, девушку, которая носит светлую одежду, вечно улыбается и не зло спорит с учителями, должны звать Леля.

Но это же только моё мнение, да?

Женя что-то рассказывает о карантинном времени и планах на лето, попутно узнавая ту же информацию у одногруппницы. Леля же рассматривает Женю. Получается немного сверху вниз, так как разница в их росте примерно десять сантиметров. Леля рассматривает довольно короткие волосы Жени, когда-то с подкрашенными кончиками, сейчас же обычного тёмного цвета. Рассматривает её очередную пастельно-жёлтую футболку с дурацким, но таким милым принтом кактусов по всей ткани. Очередную, потому что среди года она носила десятки похожих по стилю кофт. Леля рассматривает лицо Жени и пытается понять, что же изменилось за эти три месяца. И понимает — взгляд более радостный, не сдерживающий боль внутри.

Леля тихо, но облегченно выдыхает и улыбается. И помнит, что скрывать — не притворяться. Так говорил кто-то. Да Женя особо и не скрывала эту боль. Просто никто не обращал внимание.

— Ну что, пойдём? — спрашивает она, идёт внутрь, следуя за Женей, и даже не замечает, что кондиционеры и вправду новые, а статуя действительно стоит почти у входа.

Учебники сдали быстро. Задержались прямо там, у тех самых ярко-жёлтых диванчиков и стеллажей, чтобы… Чтобы что-то. Плевать, если можно сказать то, что накопилось, зная, что за лето её слова всё равно забудутся. Ну или просто поговорить, как весь этот год хотелось.

— У тебя заразительная улыбка, — говорит Леля почти неосознанно, когда Женя смеётся над какой-то шуткой. Даже не важно, какой, для Лели главное, что одногруппница улыбается. После её реплики она продолжает улыбаться, только немного смущённо и, можно сказать, неловко. Леля хочет рассказать Жене, как долгими занятиями она смотрела на неё, сидевшую в пол-оборота, что-то рисующую на полях, и пыталась понять, чем её так привлекла одна-единственная улыбка.

Я безумно не хочу, чтобы эта улыбка вновь стала всего лишь маской, скрывающей проблемы.

— Ты можешь не знать, но именно твоё присутствие на парах приносило мне хорошее настроение, — улыбаясь, продолжает Леля. — Всегда хотела это сказать, — и неловко потирает шею. — Что хочу обнять и не отпускать, потому что тогда тебя никто не обидит. Просто обнять. Навсегда.

Женя смотрит на неё со смешанными чувствами. Непонимание, к чему это было сказано (или почему так поздно). Недоверие, что кто-то искренне может такое ей сказать (или просто сказать в принципе). Страх, что если это не совсем по-дружески, то она сделает кому-то больно (или сделают больно ей, если всё-таки это по-дружески). По крайней мере была надежда на последнее. В глазах Лели.

— Я не хочу, чтобы ты веселила других только для того, чтобы они не испытывали боль, — Леля в порыве чувств обнимает её и вспоминает все-все моменты, когда хотелось пристукнуть одногруппников за обидные шутки и просто забрать Женю от них, отвести в соседний торговый центр в кафе и успокоить, сказать, что она рядом, что она сможет защитить её сердце. Или хотя бы будет сильно стараться. Очень сильно.

— Может, в кафе сходим? — предлагает Леля, всё также заключив в объятьях Женю. Та уже прижимается в ответ неуверенно, будто бы не разобравшись, что с этим делать. Хотя даже Леля не знает, что будет делать после этого. Наверное, зароется лицом в подушку и будет думать об этом минимум два дня.

— Давай попробуем, — отвечает Женя на ухо, пощекотав его дыханием. В такие моменты хотелось её обнять не только руками, но и ногами, чтобы отгородить от мира, и просто смотреть на небо, на дома, на машины. Смотреть и быть уверенной, что Женины раны заживут.

Вернее, разыгравшаяся и беспощадная фантазия подсунула почти весь разговор Леле, в итоге пропустив благодарность за «заразительную улыбку».

— Ну, я пойду, — сказала Леля спустя время.

«Я с тобой», — подкинула фантазия.

— Хорошо, давай, — ответила Женя в реальности. Они снова обнялись, — как прощание это работало тоже — и задержали друг друга в объятиях чуть дольше, чем требовалось.

Этого было достаточно, чтобы фантазия стала навязывать надежды сердцу, сделавшему сальто. Сердцу, которое, как выяснялось, заботится о Жене не совсем по-дружески.

Чёрт, я же так не хотела в тебя влюбляться. 

Этого было достаточно, чтобы, наконец, разобраться, какой вид любви испытывает Леля. В библиотеке, которая была грязно-жёлтого цвета, на диванчиках ярко-жёлтого цвета, рядом с той же Женей в футболке пастельно-жёлтого цвета. Почти как у долбанного Достоевского.

Жаль только, что ей потребовался целый год, чтобы это понять.