Примечание
Шото холодно. Причуда сковывает правую половину тела по рукам и ногам. Она расползается по коже тонкой коркой, морозит внутренности, заползает в сердце и гнездится там, превращая Шото в одну большую глыбу льда.
Семья у Шото есть, но в то же время ее нет – все они разрозненные, переломанные жерновами и перемолотые в крошево, так как отец, на котором должна держаться их крошечная ячейка общества, напрочь игнорирует свои обязанности родителя, опоры и поддержки для жены и детей. Все, что есть у Шото – это бесконечные мучительные тренировки до кислого привкуса желчи на основании языка, до пронзительного хруста ребер и ненависть к пламени, ластящемуся к нему изнутри.
Шото не собирается использовать огненную сторону своей причуды – он всеми силами противится отцу, который хочет сделать его великим героем ради удовлетворения своих амбиций. В его силах взойти на вершину только благодаря себе – и Шото собирается достичь этой цели, чтобы показать всему миру, на что он способен.
Шото проглатывает соленые слезы и клятвенно обещает отомстить. Лед надсадно трещит и тонко звенит, наполняясь доселе невиданной мощью. День сменяется ночью.
Шото жарко. Пламя лениво течет по венам раскаленной лавой. Оно становится надежной защитой, ведущей себя свободно и независимо от желания владельца, но вместе с этим может быть игривым и ласковым, как котенок, и подчиняться ему с завидной легкостью.
Пламя – его воля, его желания, его стремления – было с ним с самого рождения и останется до самой смерти, будь он где-то тут или где-то там. Здесь нет всего того, от чего он так и не смог убежать раньше – ни утрат, ни грязи, ни крови в привычном понимании этого слова. Нет нужды видеть больше, чем все остальные, и при этом руководить всеми вокруг железной рукой, игнорируя истеричные крики души.
У него больные разноцветные глаза, прямые двуцветные волосы, шрам на лице и семья-не-семья, где каждый ее член стоит как бы отдельно от других, запуганный тиранией главы. К чему стремится Старатель, Шото не знает – ему, человеку, который всю жизнь положил на то, чтобы его семья была в целости и сохранности, дико видеть такие взаимоотношения.
Его удел – ночь. Когда одна душа засыпает, на ее место приходит другая, все остальное время наблюдающая за миром вокруг краем глаза. Удивительно жить спокойно, без угрозы умереть в любой момент – сделай или умри – Шото не сразу привыкает к тому, что Небо над его головой мирное и светлое, покрытое россыпью искрящихся звезд. В ночи тихо, абсолютно умиротворяюще, можно лежать в кровати и смотреть в потолок, а можно вывалиться в окно и пойти гулять – никто не узнает, никто не запретит, потому что всем плевать на Шото.
Шото жадно глотает свободу ложками и прислушивается к звону в своей голове. Пламя ластится к его рукам и растекается под ребрами цветочным медом. Ночь сменяется днем.
Шото холодно. Руки мелко трясутся, когда по холодной коже расползается ледяная корка. Сила его матери – единственная причуда, которая у него есть, и он ни за что не собирается разменивать ее на ужасающую силу отца, даже если за эту веру ему придется замерзнуть насмерть.
Друзей у Шото нет. Он привык к тому, что всегда один, что ему никто не нужен, что ждать помощи неоткуда. Каждый раз, когда внутри распускается робкий цветок мягкого пламени, Шото старательно глушит его ледяным глыбами, на корню задавливая желание погреть о него замерзшие ладони, и игнорирует раздражающую трель на периферии сознания, равно как и холодным высокомерием уничтожает стремление других людей завести с ним знакомство.
Тренировки с годами не становятся легче. Отец выжимает из него все до последней капли, вымещает на нем бессильную злобу, когда Шото в очередной раз отказывается использовать свою левую сторону, и не единожды ломает ему кости, оставляет на коже уродливые ожоги и смалывает внутренние органы в кашу. Фуюми и Натсуо не смотрят Шото в глаза даже тогда, когда помогают обрабатывать раны – им страшно, что отец обратит внимание и на них, поэтому молчат и не пытаются вмешаться.
Странное ощущение, будто он упускает какую-то часть своей жизни, Шото отбрасывает в сторону. Пламя скулит и трется о ребра, пытается что-то сказать, но Шото загоняет его в самый дальний угол и оставляет там за преградами изо льда, которые стабильно пропадают из раза в раз. У отражения в зеркале в радужках иногда мелькают тусклые золотые искры.
Шото не жалеет себя, но желание жить с каждым разом становится все слабее и слабее. Лед воздвигает над ним нерушимые преграды и туже затягивает на шее морозный ошейник. День сменяется ночью.
Шото жарко. Пламя бурлит под кожей и загорается в ясных глазах янтарными всполохами. Оно счастливо мурлычет каждый раз, когда прорывается наружу, и укутывает тело мягкой пеленой, обещающей сохранность, надежность и веру, но при этом запросто может спалить наглеца, который посмеет зайти за четко очерченную линию.
Полной грудью дышится легко и свободно. Шото снова ощущает себя так, словно ему пятнадцать, он молод, силен, перед ним открыты все двери, а мир услужливо расстилается под ногами и дает ему нерушимое право самостоятельного выбора. Здесь нет никого, кто смог бы надавить на него, использовав нужный рычаг, дав правильный стимул; Шото сам может решить, кто он и чего он хочет.
Ночью огонь распускается в ладонях изящными лепестками прекрасного цвета и льнет к рукам, жаждая внимания. Фуюми, которой он развлечения ради дает себя заметить, таращится на него так, словно у него выросла вторая голова, а мягкая улыбка ее вовсе не успокаивает, когда она с нескрываемым ужасом на лице сбегает из кухни. Шото тихо смеется – даже если Фуюми попробует кому-то рассказать, ей все равно никто не поверит. Ему хотелось бы встретиться со Старателем, переговорить с ним с глазу на глаз, но хорошие про-герои по ночам сладко спят в кроватке, а Старатель – хороший про-герой.
Шото смотрит в небо спокойными янтарными глазами и гуляет сам по себе там, где хочет. Пламя добродушно рокочет над ухом, перемежаясь с пронзительным звоном в голове, и жалуется на то, что ему не хватает своей второй половины. Ночь сменяется днем.
Шото холодно. Лед угрожающе поскрипывает блестящими шипами. Они направлены прямо в его сердце, которое, казалось бы, должно было быть проморожено насквозь уже десятки лет назад, тогда, когда мама облила его кипятком, когда Фуюми и Нацуо отстранились от него, когда отец приватизировал все свободное время Шото и начал его терроризировать.
Руки становятся тяжелыми, а ноги – ватными с того момента, как у Шото пропадает желание жить. Лед вешает на него тяжеленные кандалы – не выбраться, не согреться – и устрашающе рокочет над ухом. Шото больше не его повелитель, – промерзая насквозь, он с каждым днем все больше и больше сдается на поруки своей стихии, которой он не в силах теперь управлять.
Отец приходит в ярость, брызжет слюной, но Шото плевать – он устал настолько сильно, что из него, кажется, вынули стержень, который держал его в равновесии все это время. Шото оступился и камнем рухнул вниз, разбившись о реальность, в которой он никому не нужен и никто не нужен ему. Он пуст и совершенно беспомощен, и барахтаться в этом мире у него больше нет смысла.
Перед тем, как лечь спать и обессиленно закрыть глаза, Шото вымученно думает о том, что он мог бы попытаться согреться у крохотного костра.
Шото больше не просыпается.
Шото жарко и холодно одновременно – это тот идеальный искомый баланс, которого ему не доставало все это время. Лед скользит под кожей прохладными потоками и обещает абсолютную защиту, пламя бурлит в венах и уверяет в том, что послужит идеальным оружием, гиперинтуиция тонко звенит в висках, трепетно обласкивая разум картинами возможного будущего.
В полумраке ночи глаза таинственно мерцают расплавленным золотом. На правой ладони послушно вспыхивает яркий язычок огня, а на левой появляются искристые кристаллы льда. По губам расплывается мягкая улыбка – с такой он когда-то благодарил союзников, с такой он когда-то сносил головы врагам.
Ночь сменяется днем, когда Шото выпрыгивает в окно и воспаряет к небу.
Шото никому не признается, что в прошлой жизни его звали Тсуной.