Примечание
— Ой-ой, он идет прямо сюда!..
Голоса учеников смолкают, захлебнувшись на полуслове, все взгляды упираются в пол, пока идеально прямая фигура неспешно шествует через двор, словно плывет в тумане, повисшем невысоко над землей.
— Доброго утра, второй господин Лань! — выкрикивает самый бойкий голос. Излишне громко, от чего его обладатель нервно мнется и опускает голову еще ниже.
Лань Чжань сдержанно кивает, и это единственная реакция, которой он отвечает на формальное приветствие, потому что иной и не ждут. Никто в Облачных Глубинах не решается смотреть ему в лицо, и даже просто стоя рядом, люди чувствуют себя неловко из-за того, как он выглядит. Он проходит мимо с самым сосредоточенным видом, не обращая внимания на обжигающее молчание и охватившее всех напряжение, и все это неизменно повторяется изо дня в день ровно до той поры, пока...
— Эй, с тобой поздоровались! Так трудно ответить? Кем ты себя возомнил?
С этого момента Облачные Глубины всколыхнулись и больше никогда не были прежними.
***
Вэй Ин всегда, с самого первого дня, прямо смотрит ему в глаза. Даже когда он вернулся спустя столько лет после своей смерти, с иным лицом, привычка держаться оставалась неизменной настолько, что лишь по ней одной его можно было узнать. Сколько бы ни проходило времени, этого наглеца не отпугивает ни грозная репутация младшего нефрита, ни шрамы, появившиеся на некогда прекрасном лице. Он один смотрит на Лань Чжаня без отвращения, сочувствия и болезненного любопытства. Он один широко и дружелюбно улыбается.
— А я-то думал, тут сейчас никого нет... — тянет Усянь, неторопливо появляясь из-за угла. Потягивается и жмурится на солнце с просто неподобающе счастливой физиономией. — О! А почему ты ешь один?
В этом вопросе, в его взгляде, во всем его образе столько непосредственности, что Лань Чжань теряется и не знает, что ответить. Не в первый раз уже, даже не во второй — у Вэй Ина просто талант ставить его в тупик, как будто и не специально, а самого ответа он даже не ждет. С размаху плюхается рядом, достает из-за пазухи краюху хлеба и принимается жевать. Лань Чжань так и не находит слов — ни чтобы прогнать его, ни чтобы поддержать разговор, когда он начинает болтать о какой-то чепухе, только сердито хмурится, потому что это так раздражающе неправильно. Вот только по-настоящему злиться Лань Чжань уже не может, и даже когда бывший Старейшина Илина выкидывает очередную глупость, в душе отзывается теплом единственная мысль: снова жив. Что бы он ни творил, он жив.
А потом Вэй Ин берет в привычку приходить к нему каждый день.
— Но мы же такие старые друзья, — удивленно моргая, отвечает он на прямой вопрос. — Почему друзья не могут есть вместе?
И младший нефрит вновь не знает, что возразить. У Вэй Ина слишком честный взгляд, чтобы принять его слова за шутку, но каждый в Облачных Глубинах знает — Хангуан-цзюнь избегает людей и ни с кем не дружит. Он холодный и замкнутый, а с тех пор, как четыре ужасных шрама изуродовали его лицо, и вовсе стал нелюдим. О нем говорят лишь за спиной, да и то шепотом, его стараются избегать, потому что слухи ползут о том, как испортился его характер за последние годы. Но есть ли Усяню хоть какое-то дело до тех разговоров?
***
Когда безупречный нефрит оказывается рядом с сумасбродом из Пристани Лотоса, мир начинает трещать по швам от их ссор, но когда они вдалеке, то все становится еще хуже.
Вэй Ин спорит с ним, начиная с самой первой встречи, и этого упрямого мальчишку ничего не может остановить, но в то же самое время Вэй Ин остается единственным, кто говорит с ним так, будто всех этих шрамов нет.
Лань Ванцзи любит загадки, и до сих пор ему не попадалось ни одной, которой он не мог бы одолеть, но новой нерешаемой загадкой становится для него Усянь. Слишком непредсказуемый, слишком шумливый, слишком... Всего в нем слишком. Может, как раз поэтому Лань Чжань и не может отвести глаз, когда встречает его, а не просто, как сам говорит, присматривает за поведением. Может, поэтому думает о нем все время, поэтому сбился с ног в его поисках и дошел до всего этого? Но Лань Чжань поджимает губы и не произносит ни слова вслух.
Вэй Ин долго смотрит на него, когда впервые видит без ставшей уже привычной белой маски, и вдруг напрямую спрашивает, откуда взялись шрамы, как будто ему совсем не ведомо чувство такта. Впрочем, ведь это так и есть — Лань Чжань убеждался уже много раз, поэтому он лишь хмурится и бросает "не твое дело", но сколько же в этой фразе скрытой боли, затаенной обиды, злости! Он прячет все это за ледяным взглядом, посылает Вэй Ина "заняться работой", но по обиженному взгляду того уже без слов понятно, что тема не закрыта. Усянь никогда не отступается, и, если уж что-то взбрело ему в голову, то доводит это до конца. Он докапывается до правды рьяно и безжалостно, а в Облачных Глубинах хоть и не любят говорить о произошедшим со Вторым Господином Ланем, но большой тайны тоже не делают, и вот он, раздобыв где-то вина, уже вовсю расспрашивает молодых учеников, которые только рады почесать языками.
Он находит Лань Чжаня, когда тот погружен в чтение древнего научного трактата, но такие мелочи Усяня не волнуют, и вот приятную тишину библиотеки разрывает сбивчивая речь.
— Мне рассказали, как ты в одиночку уничтожил шестирукого яогуая! А ведь я и не сомневался, что за этими шрамами должна стоять потрясающе-героическая история, как раз в стиле Хангуан-цзюня!
Лань Чжань морщится, невольно уступая воспоминаниям, которые прогонял все это время. Не из-за самого яогуая, а из-за того, что привело его в то злосчастное место. И это было бегство. От себя, от осознания потери или за призрачной надеждой, но бегство, в котором он не мог остановиться целых тринадцать лет. Он искал дух Вэй Усяня, искал хотя бы малейшую возможность его вернуть, а все те монстры, что встречались на пути и были уничтожены, все те сражения — все это не имело для него значения, являлось лишь частью пути, ведущего в никуда или почти в никуда.
— Ты спас женщину и ее дочь, это достойный поступок, так что тебе незачем стесняться... — Усянь кивает на маску, что лежит на столе возле книги. Лань Ванцзи носит ее почти год, но она все еще мешает ему. Постоянно возникает желание сорвать этот посторонний предмет с лица, и только осознание того, что нужно сохранять приличный вид ради репутации клана, всякий раз удерживает его руку.
Его — но не Усяня. Тот садится рядом, бесцеремонно сдвигая книгу, чтобы опереться на стол локтем, и пальцем касается лица Лань Чжаня так, как этого не делал еще никто — проводя вдоль самого длинного из шрамов, тянущегося от виска до крыльев носа. Затем по другому, на скуле...
— Прекрати! — Лань Ванцзи резко отстраняется, потому что ощущает дикое смущение. В библиотеке они совершенно одни, лицо Вэй Ина оказывается слишком близко, и то, о чем они никогда не говорили вслух, теперь назойливо вертится в мыслях. Однако что у Лань Чжаня в голове, то у Вэй Усяня уже на языке.
— Знаешь, ты все равно красивый, даже со шрамами.
Это звучит настолько неожиданно, что даже смысл слов поначалу ускользает, размывается, а потом огорошивает и переворачивает мир с ног на голову. Лань Чжань рвано выдыхает от этого признания, потому что и его выдержки не хватает, чтобы заставить сердце биться ровнее.
— Я шел туда не спасать кого-то. Я... искал тебя, потому что ты мне очень дорог.
Вэй Ин улыбается, и от этого Лань Ванцзи борется с мимолетным желанием стукнуть его за то, что даже в такой момент не может быть серьезен, а потом тот произносит:
— Я знаю. Ты такой скрытный, я уж думал, так никогда и не произнесешь! — Улыбка становится еще шире, так бесстыдно и заразительно. — Ванцзи, ты всегда так старался ради меня и защищал. Пожалуйста, позволь мне тоже что-нибудь сделать.
Это звучит смешно и абсурдно. Разве Хангуан-цзюнь когда-либо нуждался в помощи, а уж тем более помощи кого-то вроде избравшего темный путь Старейшина Илина или неугомонного раздолбая Усяня? Тот самый Хангуан-цзюнь, на которого все равнялись, непоколебимая опора Гусу Лань?
