Кенма никогда не тяготел к путешествиям и не слишком любил летать. Все нужное он мог получить, не покидая не то, что страну, – комнату. И все же сейчас он стоял у терминала «Сантос-Дюмон» в свободных шортах до колен, соломенных сандалиях и с легким рюкзаком за плечами. Поток людей организованно обтекал его, пока он поглядывал периодически то на один, то на другой входы.
Он не видел Шоё чуть больше года и, прислушиваясь к себе, мог сказать, что не очень-то и скучал. Люди так не скучают, наверное? В их жизнях что-то меняется, ломается, тянет и напоминает о себе, Кенма же просто ждал. Его ожидание не имело конечной точки, но и не тяготило. Так было даже интересней – чувство бесконечно приближающегося праздника, который всегда с тобой.
Перелет, первый в его жизни, прошел спокойно и буднично. Он успел купить холодной газировки и теперь лениво разглядывал взлетную полосу за большими стеклянными стенами. Пара капель расплескалась на пол – от вибраций, передающихся по шасси, слегка подрагивали руки. Самолет взлетел и теперь о нем напоминал только далекий сливочный след в небе, но легкая дрожь никуда не ушла.
― Кенма, ― знакомый, слегка запыхавшийся голос раздался совсем рядом, и к дрожи добавился целый табун мурашек, разом ухнувших вниз по спине, ― прости, ты давно ждешь?
Непривычно было слышать голос Шоё так близко – впервые за год не искаженным помехами и посторонним, врывающимся в трубку гулом. В аэропорту шума было не меньше, но он мягко обтекал их, будто фигуры в стеклянном рождественском шаре.
Кенма обернулся – теперь уже совершенно спокойно.
― Ты и впрямь ниндзя, Шоё, ― улыбнулся он. ― Совсем тебя не заметил.
― Я через цоколь проскочил, так быстрее, ― ярко улыбнулся тот в ответ, знакомо пожав плечами.
Сейчас, глядя на него, Кенма мог сказать, что он очень изменился – и в то же время не изменился ни капли. Конечно, ржаво выцвели на солнце короткие волосы, карамельным загаром светилась кожа, плечи раздались вширь – это было и неудивительно: Шоё ему все уши прожужжал про свои тренировки и часы в зале после долгих смен.
В его образе теперь было столько непривычных, чужих деталей – это неприятно укололо, но Кенма быстро отмахнулся от непрошеной досады. Он был не из тех, кто считал, что вправе чего-то требовать от других; не из тех, кто пытался всему дать название. Глаза Шоё по-прежнему светились спокойной подкупающей радостью, и ему этого вполне хватало.
Обычно Кенма сам выбирал, впускать ли его в свое личное пространство. Для этого нужен был всего лишь маленький шаг – задеть плечом, иногда хватало и взгляда, но сейчас Шоё не стал дожидаться обычных сигналов и, не удержавшись, взял его за руку. Совершенно буднично и естественно, и Кенма слегка сжал его пальцы в ответ.
― Классно, что ты приехал. Даже не знаю, что тебе сперва показать: статую Христа? Съездить на Сахарную голову? Или может сразу на пляж? ― затараторил Шоё. ― Или ты, наверное, отдохнуть хочешь сначала?
Они неспешным шагом вышли на парковку. От легкого ветра свободная, накинутая поверх футболки рубашка Шоё надувалась парусом. Забываясь, он широко размахивал рукой, но тут же одергивал себя.
― Да, я бы сначала номер снял, а потом уже решим. Возьмем такси? ― задумчиво спросил Кенма, поудобнее перехватив руку Шоё, который тут же крепко переплел их пальцы.
― Зачем номер? Педро не против, что ты остановишься у нас. Мы даже прибрались, ― рассмеялся он. ― И такси не нужно, я на скутере.
― Я вполне могу снять себе номер. Не хочу тревожить твоего соседа, да и мне так будет комфортнее.
Они остановились у ярко-зеленого скутера с логотипом доставки, в которой подрабатывал Шоё.
― Да брось, Кенма…
― Нет, ― отрезал он. ― Я сниму номер.
― Ладно, как хочешь, ― согласился Шоё с легкой досадой. ― Но посмотришь хотя бы, как я живу?
― Куда же я денусь, ― с улыбкой ответил он, усаживаясь на скутер и укладывая ноги на пассажирские подножки.
С оживленного шоссе они довольно быстро свернули на чистую дорогу, змеившуюся меж узких улочек. Шоё ехал уверенно и, кажется, знал здесь каждый ухаб. Кенма обнимал его – сначала за крепкие твердые бока, потом – устроил руки на теплом животе, а теперь и вовсе – уложился подбородком на плечо, уткнувшись носом Шоё в самую шею. Тот дернулся, рассмеявшись:
― Щекотно!
К запахам пыли и бензина теперь примешивалась резковатая отдушка стирального порошка, мыла и где-то глубоко – едва ощутимый запах кожи. Кенме не с чем было его сравнить: он не был навязчивым, но не был и слабым. Горький и сладкий одновременно, едва уловимый, но Кенма не спутал бы его ни с чем. Так пах Шоё, так пах воздух в комнате, когда он вспоминал о Шоё, так пах голос Шоё за тысячи километров.
Он вжался носом сильнее, вдыхая и запоминая, и живот Шоё под его руками напрягся в резком выдохе.
― Кенма, ― мягко позвал он, ― чего ты хочешь? Сейчас не лучшее время.
Кенма промолчал, только сильнее сжав пальцы, и забираясь ими под рубашку, под пояс свободных шорт. Кожа там была горячей и нежной, и ему захотелось нырнуть рукой глубже, но Шоё перехватил её, локтем прижав к своему боку.
― Кенма! ― повторил Шоё с укором, но все-таки не выдержал и прыснул, когда тот укусил его за ухо.
Все это было так ему несвойственно, что Кенма будто с удивлением наблюдал за собой со стороны.
Развернуться на узких улицах было трудно, но Шоё это удалось, он нырнул в еще один проулок (сколько их здесь было?), притормозил и оглянулся вокруг.
― Что с тобой сегодня? ― спросил он озабоченно, при этом потеснив Кенму к самой стене.
Явно не в интересах человека, который прямо сейчас собирался на встречу с соседом, быть так близко и смотреть так неотрывно, внимательно и ласково.
Кенма отвернулся. И правда, что с ним сегодня?
Шоё еще раз украдкой осмотрелся – вокруг не было ни души, но он все равно прикрыл Кенму собой от случайных глаз и после короткого вопросительного взгляда поцеловал.
Это был не первый их поцелуй, но так Шоё не целовал его никогда. Он всегда был порывистым, но в то же время и осторожным. Сейчас же он смел Кенму – жадностью, натиском и жаром, от которых в животе разливалась тяжелая дрожь. Все это вдруг сменилось медленной тягучей нежностью – как буря затишьем. Шоё обнимал его за талию, а Кенма кружил рукой от его бедра к ягодице и обратно.
Где-то у его зажатого между ними плеча колотилось сердце Шоё. Кенма открыл глаза, разглядывая его лицо – скуластое, загорелое, с подрагивающими короткими ресницами. Поцелуй вышел на знакомую нежную нотку. Шоё в последний раз прошелся кромкой зубов по его нижней губе и нехотя отстранился.
― Ты все еще хочешь ехать к статуе Иисуса? ― спросил Кенма с улыбкой.
― А ты? Мне-то, конечно, все равно, но ты ведь впервые в Рио, ― сконфуженно начал Шоё.
Кенма был не из тех, кто любил путешествовать. Не из тех, кто был склонен по кому-то откровенно скучать. И уж точно не из тех, кто любил развешивать на все ярлыки – инвентаризировать эмоции и всему непременно давать свое имя.
Но из каждого правила были исключения.
― Мне на Рио глубоко наплевать. Я прилетел к тебе, ― сказал он.
И для каждой эмоции находилось свое имя.
― Шоё.