Примечание
Цветы в райских садах не означают ничего, кроме наивысшей физической боли и душевной скорби, запутавшейся когда-то маленьким осколком в сердце и выросшей в огромный чёрный кокон. В коконе — слезы, непролитая кровь и постоянные головные боли — он влияет на тело сильнее, чем мозг, сильнее души, которой бессмертные лишены. Цветы растут из алых глаз демонов за их излишнюю человечность и дозволенность, из плеч ангелов, непризнанных и даже людей. Они называют это порочной любовью, природной реакцией на одиночек, которые соулмейта так и не добились. Которые запутались в красной нити родственных душ и не получили взаимности.
У Александра кровь на посеревших пальцах сровне красной нитке — та протянулась ещё в 16, завязалась на запястье и постепенно поднялась вверх. У него была надежда — пойдёт за красным следом и найдёт свою судьбу, тогда в груди вспорхнут бабочки, тысячи осколков соберутся в одно целое, голову вскружит, и настанет душевное спокойствие с лёгким флером азарта и радости, все как в книгах Рэйчел, которые он не читал.
— Да что ты пристал ко мне, придурок?!
Для Александра разочарование было как удар в солнечное сплетение — солнце внутри померкло, застыло в темноте его души и погасло от непролившихся слез. Надежда потонула в них, рождая печаль и разнося ее по всем стрункам его тела. Кокон в сердце под пылким названием «любовь» сгорел от себя же, обратился в пепел и предрешил своему носителю ту же судьбу. Из пепла протянулся первый стебель с мелким оранжевым бутоном, оплелся вокруг кости и стал терпеливо дожидаться его конца.
Он ощущает фантомную леску на своей шее, уже въедающуюся в горло — она перерубит его, аки гильотина на казни того адмирона, нарушившего главный закон. Кто-то из непризнанных — бессмертные думать о плаче не должны, холодная голова чётко прописана в кодексе ангелов и демонов — сдерживал потуг отчаянных слез из-за такой несправедливости, а он даже не пришёл. Позолоченный цветочек прорубил себе путь из его зуба.
Он кричит и проглатывает горькие лепестки один за другим, те застревают в суженом нитью горле, и он задыхается, в попытках хоть как-то протолкнуть увядающие листья. Люциферу когда-нибудь надоест слышать его мольбы всем святым по ночам и стоны боли с серым восходом за окном — вырвет все цветы с корнем, вместе с кашей из рваных дёсен и зубной эмали, и кинет истекать его их природной водой — кровью. Нить все больше сжимается вокруг шеи — вот-вот стенки горла соприкоснутся, и он умрёт, счастливый, что не докучал другим. Только на похороны никто не придёт. Непризнанные биомусор — их не хоронят и не помнят.
Цветы засыхают к полуночи четверга, у него получается выплюнуть алые сгустки с безвкусной скисшей кровью и сказать севшим голосом Люциферу спасибо. Тот только морщится на болезненный вид и сухую благодарность с привкусом увядших кровавых бутонов, шепчет под нос, что смерть для Александра все же выход. Любовь его взаимной все равно не будет.
А через день у него из колена прорывается наружу нарцисс, и он понимает, что это конец. Он чувствует корешки, вплетенные в коленную чашечку, соединённые с венами, жилами и нервами, оплетающие сухожилия. Вокруг все только глядят с открытым безразличием к судьбе серого непризнанного и спешат по своим делам. Он в немом крике стучится итак в запертую дверь знакомой комнаты, как будто это поможет, освободит от обязательств и дарует чувство того, что он пытался. Шею сдавливает от неимоверно натянутой красной нити, а Александр не видит уже ничего, только ощущает, что даже разум впадает в бессмысленный бред. Только произносит холодными губами, что второй slutliga¹ в сотню раз больнее.
***
Сэм смотрит, как в саду растёт сирень, слишком высокая даже по меркам небес. Он чистит белые крылья от пары пылинок и несуществующей крови, чувствует, как жидкость протекает вдоль перьев. Иллюзия сводит его с ума, он только закрывает глаза, чтобы мозг свыкся с неприятным фантомным чувством. Люцифер говорил, что он зарубит себе всю жизнь, стоит только красной нити появиться. Нить не появилась, а жизни он сломал две.
У сирени металлический запах — проникает внутрь и заставляет сожалеть ещё больше. С недавних пор он боится желаний — уже несколько лет хочет раскромсать черепа бездушных белесых ангелов, выжечь серафимов в пепел и подарить Шепфа прах его детей. А потом принудить глотать цветок за цветком, заставляя ощутить, какого умирать от безответных чувств в его же системе любви.
Он точно не любил — не любил же, правда? — Александра Нильсена, но он не хотел смотреть, как этот богатый дурак с глупыми шуточками и искрящимися позитивом глазами задыхается в прогнивших любовью создателя лепестках и безразличии толпы. Сэм смотрел на колено — из колена вырвался витиеватый стебель и оплелся вокруг Александра. Сэм смотрел на руки — на руках прожжённый след от нитки — он всегда проявляет себя. Сэм смотрел в глаза — на него смотрели два серых куска ваты — с внешней стороны чистейшие и безжизненные, с внутренней впитавшие в себя всю желчь этого святого мира.
Безликий жук садится на веточку сирени, а та ломается под весом этой божей твари. Вдали хлесткие движения и искры от соприкосновения металла. Сэм видит тренирующихся маленьких ангелов под присмотром Михаила — их научат быть стороной одной стальной медали, покрывшейся ржавчиной, но подающейся как весомое доказательство превосходства.
— Доброго дня, Архангел Сэмюэль.
Имя неприятно режет слух, Сэм ненавидит этот набор слогов больше такояки, которые они, ещё беззаботные такие, ели в земных японских ресторанах. У Сэма воспоминания вызывают дрожь по телу и мурашки на тонких руках, он дёргается, на всякий случай проверяя — не появилась.
— Доброго, Архангел Михаил, — этикет на небесах — основа всей чередующейся цепочки, похожей на уменьшенные кандалы. Цвет только золотой — ржавчина, порождённая слезами казнённых рабов и бессовестных нахлебников.
Сэм окунается в глаза лицемерного создания и видит там лишь собственное бессилие.
***
Ости сталкивается с ним в главной башне. У неё два изумруда — что в глазах, что в ушах — сверкают благородством и содержат в себе ровное пламя, разгорающееся каждый раз, когда та злится. Сэм испытывал на себе её сильные эмоции — когда от Александра остался только труп, оплетенный вырвавшимся нарциссом, в первую очередь отпаивали его Ости и Люцифер.
— Ты слишком зациклен на прошлом, Макото, — она держит в руках обсидиановый топор под цвет чёрного одеяния — оружие её ближнего боя, на котором наверняка много запекшейся крови грешников из всех девяти кругов ада, — уж наш Великий Шепфа постарался, чтобы из небытия не выбралась ни одна прогнившая душонка, — Ости эти слова шепчет, почти на ухо, ради своего же блага. Чтобы потом не повторить судьбу батюшки, будучи приговорённой к каторге в подземной тюрьме.
— Я в курсе, Ости. Пожалуйста, давай больше не будем поднимать эту тему.
У неё взгляд уставший проходится по всему лицу Сэма, останавливается на глазах, она наверняка хочет просмотреть его воспоминания уже который раз.
Ости кивает мыслям и топор резко поднимается на плече ради удобства — она готовится уйти разламывать головы грешникам и простым провинившимся, как маленькие арбузы — вытечет такая же красноватая жидкость и запачкает белые ногти.
— Все ещё удивляюсь, как ты до сих пор цветами не харкаешь.
Сэм выдыхает, разочарованно так, и говорит быстро, торопясь, смотря на готический часы на стене с идеально выставленным временем до миллисекунд:
— Я и сам не понимаю... Послушай, я в порядке. Я тороплюсь на собрание, сама понимаешь.
— Иди, Макото. И следи за ручонками, мало ли. Сам понимаешь, будет неприятно, если кто-то вдруг увидит её раньше тебя.
Сэм бежит вперёд не оглядываясь на Ости, даже уже не замечая её свинцовые синяки под глазами и мозоли на скрытых перчатками руках, когда та ходит с ним и Люцифером по людским лесам после службы. Люцифер, как почти правитель ада, может позволить им такую роскошь.
***
По венам проходится болезненное давление, голова кипит от информации и запутанного Древнеангельского. У книги невероятно хрупкий переплёт — Сэм касается кончиками пальцев, пергамент ужасно шелестит под ногтем, когда он проводит им по нужной строчке. Он и не смел отказываться от этой работы — она поручена их Великим Шепфа, так важно для всего небесного мира расшифровать старый блокнот. Сэм бы отдал листы Люциферу, пошёл бы по своим делам смотреть на простых людей, таких счастливых и не знающих, что может ожидать их после смерти. Или на Агату — её надгробие самое высокое на всем кладбище, украшено белыми цветами и чёрными чаинками — Эллиа недавно приходил.
Жаль, что Люцифер знает только диалект Diablo. Древнеангельский выучить не позволил закон.
На Сэма из нарисованного угольным грифелем рисунка смотрят два совершенно разных глаза — оттенок краснеющих роз в саду Дино, который тот скрывает даже от отца, и капли воды, попавшие на траву с островов в небе, такие похожие на глаза живого Александра. Рассвет и закат. Сгорание заживо и утопление.
Сэм зазубривает имя Мальбонте, хоть по отдельности каждую составляющую часть, главное сохранить во дворце памяти, чтобы владеть хоть чем-то. Прочитывает пророчество по словарю, ах, не стоило показывать себя лучшим учеником потока. Стремится уйти отсюда поскорей и заснуть в единственном чистом белом свете — сиянии луны, чтобы в тайне грезить о желанных переменах, написанных от руки казненного несколько лет назад адмирона Винчесто.
***
Когда настоящее разбивается на одни обрывки обыденности, Сэм понимает поздно — пьет чёрный кофе для забвения, чтобы в очередной раз, когда непризнанный на задании неподалёку перейдёт черту, не испытывать горького разочарования на языке, а потом бродит по лесам со спустившими листву деревьями, где летают магические твари и пару земных птиц. Он даже замечает одну чайку, так пристально глядящую, сидящую на ветке. Ей наверняка хорошо — она никого не теряла и не растрачивала итак побитые нервы на горе.
Чувства нахлынывают с головой, рвут сердце на ошметки, а он просто ревёт от бессилия. Дверь запрета надежно — никто не зайдет и не увидит его, такого жалкого, поддавшегося чувствам Архангела, чтобы доложить лично Шепфа, кого из своих приспешников стоит убрать. Он почти ощущает бутоны в животе, но ничего там нет — кровь да органы. Душа сгнивает уже когда они ступают на первое свое белое облачко.
Сэм лишился души, а у Александра и тела с разумом нет. Забавно.
Сэм рукой вытирает соль с лица, щурится яркому свету, а из окна ему улыбается белое солнце, такое мёртвое уже. Оно бы было живо, как и множество таких влюблённых бессмертных, если бы Шепфа был хоть немного милостивей. Сэм чувствует, что ему дарован шанс понять этот прекрасный мир, вскопнув внешнюю гниль и попасть в апогей яда.
По бокам скользит выжигающая ярко-красная нить, завязывается на шее, напоминая шибари, о котором с упоением ему рассказывал Александр, как казалось, в одну глупую шутку. А в зеркале такое же лицо, с двумя яркими огнями в злых глазах — голубым и красным.