Судьба изъясняется, как старый нью-йоркский китаец,  

потерявший протез: язык, вроде бы, нормальный,  

а поди хоть пару слов разбери.  

Немыслимый труд.

Макс Фрай, «Чуб Земли»

     В пять часов вечера 12 июля 1483 года карета со знаком парижского епископата въехала в город Санс, что примерно в тридцати лье¹ от Парижа, и остановилась у дворца архиепископа², примыкавшего к собору.

     Как только Фролло сошёл на землю, его мигом обступили слуги и принялись стаскивать багаж. Он предупреждал, чтобы они особенно осторожно несли некоторые из сундуков, а навстречу ему уже спешил дворецкий. Архидьякон опередил его прежде, чем тот успел проронить хоть слово:

     — Его Превосходительство сейчас во дворце? Я должен встретиться с ним. Ему должны были доставить документы от Его Светлости, епископа де Бомона, и доложить о моём приезде.

     Дворецкий чуть склонил голову:

     — Да, всё так… Но простите, господин…

     — Архидьякон.

     — Да, господин архидьякон, Его Превосходительство будет отсутствовать ещё дня два или три. Признаться, он не ожидал, что вы прибудете так скоро.

     — Хорошо. Тогда проводите меня в мою комнату.

     Ему было неприятно признавать это, но поездка отняла много сил. Без малого три дня трястись в карете по этим ужасным дорогам оказалось весьма изматывающим мероприятием.

     Комната, которую ему любезно предоставили, не шла ни в какое сравнение с тем, где привык жить он. В таком обилии роскоши он чувствовал себя неуютно. Ему было куда привычнее среди серых стен, простой мебели и без украшений. Его нынешние покои были почти что средоточием изысканных вещиц, начиная с кровати и заканчивая искусной резьбой на стуле. Особое же место во дворце занимали ковры: личное детище архиепископа — его ковровые мастерские.

     Примерно через полтора часа в дверь постучали: это был неизменный дворецкий, сообщивший, что ванна готова. Фролло сухо поблагодарил его и двинулся за ним по коридору. Слуги всё приготовили и покинули эту комнату. Ванна в виде огромной деревянной лохани, куда с комфортом могло поместиться двое или даже трое человек, была вся застлана простынями, а от воды исходил горячий пар. Рядом с ванной на столике лежала мочалка, кусок венецианского мыла и полотенце. Вода приятно пахла ромашкой.

     По возвращении его ожидал прекрасный ужин и, конечно, вино в стеклянном бокале. Чего ещё можно было ожидать от архиепископа? Чего угодно, но никак не монашеской сдержанности. Оно и понятно. Этьенн-Тристан де Салазар³ был с ног до головы обласкан королевским вниманием. К чести архиепископа, не на пустом месте: не каждому удаётся спасти жизнь королю Франции.

     На следующее утро всё было по-прежнему. В обед, после службы и очередной проверки документов, он покинул дворец. Полуденное солнце приятно пригревало после охладившего город утреннего дождя. Около двух часов он бродил по городу, предаваясь размышлениям. Он вновь и вновь перебирал воспоминания, а ещё думал о том, куда отправиться дальше. Конечно, в Париж он не вернётся. Оставаться здесь тоже нельзя. Быть может, поехать на юг, или напротив, на север…

     Он думал и о том, что этой поездкой порывает со своей прошлой жизнью, оставляя там и резко повзрослевшего в лето 1466 года юнца, в один день ставшего сиротой с братом на руках, и сурового архидьякона, и безумца, готового всё бросить к ногам одной-единственной женщины. Он оставляет всё это позади, чтобы у него появился шанс начать всё заново.

     Из раздумий, в которые он с готовностью погрузился, его выдернул до боли знакомый голос.

     — Господь, помоги, — прошептал он, — я схожу с ума.

     Клод отшатнулся к стене, закрыл глаза и стал молиться. Но голос никуда не исчезал — он всё так же выводил протяжную испанскую мелодию с причудливым кружевом слов. Фролло перекрестился; мелодия закончилась и плавно перетекла в другую, не менее красивую. Он, словно зачарованный, пошёл вперёд по улице, одновременно и опасаясь, и страстно желая встретиться с источником песни.

     За то время, что его не было во дворце, площадь перед ним успели облюбовать цыгане. От количества блёсток и монеток в их одежде и волосах, подсвечиваемых щедрым бургундским солнцем, жгло глаза. Они резко выделялись своими пёстрыми нарядами на фоне тусклых горожан. На одном ковре плясали две девчушки лет двенадцати, не больше. Им подыгрывал тучный цыган с пышными усами и в смешной шляпе. Но песня шла не от них. На втором ковре сидели несколько девушек и женщин. Все, кроме одной, неслышно переговаривались, а та одна пела.

     Фролло медленно приблизился к ним.

     Они и впрямь были разношёрстной толпой. Несмотря на то, что на улице было тепло, они сидели укрытые платками так, что их тел нельзя было различить: среди этого разноцветного буйства красок можно было увидеть только голову, шею и, время от времени, руки. У той, что пела, нельзя было разглядеть ничего, кроме головы.

     Одна из цыганок на втором ковре краем глаза заметила монолитную фигуру человека в чёрном и шикнула остальным — и все замолкли.  

     — Подходите, господин, — нараспев тянула одна из них, показывая на подушки, наваленные здесь же, — всё расскажу…

     — Не ты, — холодным голосом прервал её Фролло, — она, — он указал на ту, что пела.

     — Она совсем маленькая, не умеет ещё ничего, не знает…

     — Неважно. Она — или я ухожу.

     Цыганка нутром чуяла, что у этого мужчины в чёрном плаще, под которым не видно ни глаз, ни рук, водятся деньги, а упускать их ой как не хотелось. Потому она нацепила ещё более услужливую улыбку и обратилась к той:

     — Эй, Мирела, этот господин хочет, чтобы ты ему всю-всю правду рассказала, что его ждёт дальше, — и шепнула уже ей на ухо: — Только попробуй оплошать — два дня есть не будешь.

     — Садитесь, господин, — она положила самые мягкие подушки ближе к Миреле и отползла в сторону, ожидая, что же сейчас будет.

     Та, не поднимая головы, взяла его руку, и Клода прошиб ледяной пот: это она! Она развернула его ладонь тыльной стороной вниз и принялась водить пальчиком по линиям на его руке. Он не слушал всю ту чушь, что она говорила: он и без этого прекрасно знал, что говорят простакам в таком случае. Вместо этого он вслушивался в звук её голоса, смотрел на маленькую ручку, что водит пальцем по его ладони, и всё больше убеждался, что не ошибся: это она!

     — Эсмеральда… — шепнул он.

     Девушка встрепенулась, подняла голову и посмотрела на человека, чьё лицо было почти полностью скрыто под чёрным капюшоном плаща.

     — Кто вы? — дрожащим голосом спросила она.  

     Клод нехотя убрал свою руку с её и отодвинул капюшон.

     Эсмеральда коротко вскрикнула от ужаса, закрыв рот одной рукой и выставив другую вперёд. Она испуганно взирала на того, кто — как она думала — остался далеко позади. Прошлое настигло её.

     — Вы!.. — со смесью ужаса и злости выдохнула она, когда к ней вновь вернулся голос.

     — Мирела? — крикнула цыганка, отвлёкшаяся от разговора с остальными. — Ты чего раскричалась? А ну заткнись! Ты нам всех распугаешь!

     — Эй, Мирела, всё в порядке? — к ней подошли двое парней и застали чудную картину: девушку, онемевшую от страха, и мужчину в плаще, больше похожего на статую.

     Клод с интересом ждал её ответа, но его лицо не выражало ровным счётом ничего.

     Тем не менее, она нашла в себе силы кивнуть:

     — Да, всё хорошо.

     Парни ушли обратно к перекрёстку, а Эсмеральда, осмелев, обратилась к неподвижно сидящему напротив неё Фролло:

     — Вы! Как вы…

     Он перебил её:

     — Мирела?! Вот как… Эсмеральда, что ты здесь делаешь? Ты хоть представляешь себе!.. — вскричал он и схватил её за плечи, но почти сразу отпустил. — Неважно. Мы поговорим потом. Можешь попрощаться со всеми, мы уходим.

     Страх сменился яростью, она влепила ему пощёчину:

     — Уйдите! Оставьте меня! Оставьте в покое!

     — Ты умом тронулась, дрянь?! — цыганка подскочила и хотела уже дать ей оплеуху, как вдруг её руку словно сжали тисками.

     Клод успел заметить, как Эсмеральда при крике цыганки сжалась в комок, зажмурив глаза.

     — Возвращайся к своим подругам, — прошипел он, опуская её руку вниз. — И даже не думай ещё хоть раз коснуться её даже пальцем. Тебе всё ясно?

     Та испуганно кивнула и поспешила убраться на своё место.

     Эсмеральда горделиво подняла голову:

     — Не стоило.

     — Поднимайся, мы уходим, — повторил он, наклоняясь к ней.

     Клод схватил её за руку, намереваясь рывком поднять её с места, но она ахнула, выдернув её, и схватилась обеими руками за живот.

     Он едва не рухнул рядом с ней: вот почему она была вся укрыта платками!

     — Что? Ты… — от шока он не мог говорить. Прошло несколько мгновений, прежде чем к нему вернулось подобие спокойствия: — Идём. Вставай.

     Она плюнула ему в лицо:

     — Идите вон! Оставьте меня наконец! Я никуда с вами не пойду! Неужели вам было мало?!

     Он вытер щёку рукавом сутаны и сказал ей на ухо:

     — Вставай сама, не вынуждай меня помочь тебе сделать это.

     Эсмеральда бросила на него гневный взгляд, но начала подниматься, он поддерживал её под локти.

     — Можешь попрощаться с этими людьми, ты больше к ним не вернёшься.

     — Да как вы смеете! — она пыталась вырвать руку из его хватки, но у неё ничего не получилось. — Не указывайте мне!..

     — Прощайся с ними и идём, — ледяным тоном отрезал он.

     Цыганки заметили резкую перемену на другом краю ковра. Всё та же бойкая тётка подбежала к ним:

     — Эй, вы что это делаете? Вы что, арестовываете её? За что?

     — Она больше не будет жить с вами. Она уходит со мной.

     Та вскипела от злости:

     — Что значит — «уходит»? Она в нашем таборе живёт!

     — Уже нет. Чего вам надо? Денег?

     — А вы думаете, чего? Объятий на прощание? Знаете, сколько мы потратили на неё за эти месяцы?

     — Полагаю, это, — он вложил в руку цыганки две золотые монеты, — возместит все ваши расходы.

     — Она болела… — промямлила цыганка, с удивлением смотря на монеты.

     — На эти деньги можно вылечить и накормить весь ваш табор, — сухо ответил Фролло и, дёрнув Эсмеральду за руку, повернул в сторону ближайшей улочки.

     Она упиралась, отчего идти ей было ещё сложнее. Наконец, он нашёл тихий узкий переулок, свернул туда и втолкнул Эсмеральду в угол между двумя домами. Она смотрела в пол, часто дыша от негодования, а он безмолвно нависал над ней. Она первой нарушила тишину:

     — Вы что, выкупили меня, как корову?

     — Это всё, что тебя волнует? У меня к тебе больше вопросов, и, поверь мне, они куда интереснее.

     — Я ничего вам не скажу! — она вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

     — Замечательно. У меня есть ещё день или даже два до приезда архиепископа. Все эти дни я свободен. Но, пожалуй, это не лучшее место для столь долгого разговора. Идём.