Смотря по утрам на отражение своего осунувшегося лица в зеркале, Лайт думает, что еще никогда не был так счастлив. Он — натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть, но так же он — сгусток чистой энергии и азарта. И он считает, что все это: все, что он переживает впервые за неполные восемнадцать лет, — стоит того, чтобы сейчас находиться на грани.
Часть Ягами хочет вернуться к размеренной, рассчитанной на годы вперед жизни, но эта часть замолкает, как только Лайт смотрит на спокойное (практически мертвое) лицо L и понимает: ему наконец-то не скучно.
Лайт почти не ест и не спит, он потерял где-то четыре килограмма за последнее время, но он чувствует себя в правильном месте, он реализует свой потенциал так, как хотел лет с двенадцати, и это прекрасно. Это даже больше, чем он мог представить, если честно, потому что, блять, та жизнь, к которой он четко шел до этого, не была бы и в половину такой верной: Лайт всегда считал себя не просто талантливым, но и хорошим человеком, точнее, он всегда <i>старался быть</i> хорошим человеком, однако в глубине собственного сознания вечно — из раза в раз — находил странное безумие и одиночество, которым просто не давал выхода.
Теперь, когда он занял роли главного подозреваемого в массовых убийствах и члена команды расследования одновременно, Лайт чувствует, как воплощается в жизнь самая тайная мечта. Он уверенно пытается восстановить свою честь и честь семьи, но при этом Лайт не может не чувствовать трепета из-за того, как все обернулось. Конечно, <i>конечно</i>, во многом благодаря чертовому L, который организует изощренные психологические пытки, безумие вокруг Ягами в надежде вынуть его хребет и сломать у всех на глазах.
И то, насколько L психопатичен в своих методах, насколько честен во взглядах, насколько сильно одержим делом и Лайтом, дает Ягами ощущение боли и эйфории. Это как сессия, длинною в год.*
Лайт ненавидит L, Лайт презирает, ценит, понимает, осуждает L. Лайт смеется над шутками L и одновременно сжимает кулаки для удара.
Лайт испытывает слепую ярость и такую же слепую влюбленность.
Но L буквально приковал его к себе наручниками, так что Ягами считает, что все взаимно. Их связь с детективом не похожа ни на что, просто потому, что они сами не похожи ни на кого, но так похожи друг на друга. Ягами интересуется L точно так же, как и L интересуется самим Лайтом, и это не мимолетный интерес, это интерес к тому, кто с тобой одной крови.
И когда однажды Миса целует L в щеку, а тот то ли шутливо, то ли серьезно замечает:
— Я могу и влюбиться, — Лайту так сильно хочется рассмеяться.
Потому что за час до этого L с горящим взглядом в очередной раз признал перед всем штабом расследования, насколько хорош и опасен Ягами Лайт. И пусть это признание имело форму ловушки-подозрения, Лайт видит гораздо больше, и именно поэтому он отворачивается, когда Мацуда расцепляет их с детективом: ему невыносимо чувствовать, как собственное сознание разрывается на две части — на ту, что искренне возмущена подозрениями, и ту, которая наслаждается ими, словно солнечным светом.
Лайт видит, не может не видеть, как соперничество становится взаимной зависимостью.
И когда L говорит о возможной влюбленности в Мису (?), Лайт стоит, чувствуя на себе два взгляда: одинаково внимательных, но совершенно по-разному оценивающих обстановку. Ягами и больно, и страшно, и смешно, и ему так хочется произнести вслух: «А ты разве способен влюбиться?» И может быть, лишь может быть, он хотел бы услышать правдивый ответ от L, но он точно считает ситуацию забавной. Потому что детектив — бесполое свирепое чудовище, Лайт думает, велика вероятность, что L недоступна не только влюбленность, но и все ее проявления. Впрочем, кажется, физическую близость он вполне переносит, включая секс. С одной небольшой оговоркой: единственное, что способен ебать L — это мозги Лайта. Зато ебет он их долго и качественно, со вкусом.
И даже сейчас, когда Лайта раздирает неуместное веселье, L с наслаждением завербовывает Мису, внимательно следя за реакцией Ягами. Двойственность, постоянно преследующая Лайта, хватает его за горло и теперь — желание защитить невинных, чувство справедливости вступают в схватку с восхищением и детской радостью. L даже не пытается притвориться, что ценит Мису, что прибегает к ее помощи с учетом всей опасности, грозящей обрушиться на нее, он открыто манипулирует Аманэ и тайно — Лайтом, но и то, и то Ягами видит, сжимая кулаки. Флер участливости такой тонкий, что он не может не знать — L издевается. L делает шаг в расследовании, убивая трех зайцев одним выстрелом, и получает искреннее наслаждение.
Согласно биологии, оргазм зарождается внутри черепной коробки. И если это действительно так, Лайт готов поклясться, только что L кончил, потому что невозможно с таким удовольствием пытать Ягами, снова трахать его мозг и <i>не</i> кончить.
Но внешне L лишь поворачивается к Мисе и скалится, обнажая зубы:
— Ягами будет вести расследование отдельно. Вместе со своим отцом. Поэтому, Миса, мы с тобой будем вдвоем, — эта улыбка — маленькая и быстрая — кульминирует пьесу, в которой Лайт так успешно <i>проигрывает</i> желаемую роль.
Глаза L не улыбаются.
Легко догадаться: он не позволит Ягами вести расследование отдельно, но они оба прекрасно знают, что Лайт согласится участвовать, чтобы максимально обезопасить Мису. Он стоит напротив L и ждет своей реплики, сигнала, субтитров, суфлера, ждет, когда Миса возмущенно воспротивится очевидной лжи:
— Нет, я так не согласна!
Чтобы сказать предрешенное:
— Я тоже так не согласен, Рюдзаки. Ты просто вынуждаешь меня присоединиться к тебе! — он говорит с бесконечной невинностью и честностью на лице, просто чтобы расползающаяся вера в мораль, справедливость и честь собралась воедино снова. Ягами сшивает ее белыми нитками каждый раз, когда L манипулирует людьми ради (случайно) общей цели. L, легко идя по головам и сердцам, разрушает вылощенную правильность Лайта, рвет кокон безумия внутри: из-за L Лайт ежесекундно теряет части того, что так долго взращивал в себе. И возможно, (маловероятно, говорит он себе, когда в очередной раз <i>не</i> смотрит на L) обретает нечто гораздо более потрясающее.
Лайт знает: он достаточно силен, чтобы L не смог уничтожить его, но также он чувствует, что с L он становится чем-то большим, чем был до этого. И если сначала L казался похожим на стилет**, то сейчас, после всего, Ягами представляет L как кривое, почти самостоятельное отражение, по канонам триллеров медленно выходящее за пределы зеркала и сливающееся с самим Лайтом.
Но L слишком лют и бесчеловечен, чтобы это слияние не пугало. За безукоризненной вежливостью, азартом и нескладностью он прячет готовность убрать любого ради победы. И отголоски этого в себе самом Лайт с ужасом слышит с каждым днем отчетливее.
— Не-ет, это исключено, — в обычной манере переигрывая, тянет L.
Удобный эксцентричный образ на грани детской непосредственности открывает перед ним огромное количество больных, садистских вариантов. Разумеется, фальшивая открытость тут же сменится угрожающей сталью в голосе, как только за ними закроется дверь. Лайт знает, не может не знать, что за личиной L кроется свирепый, жадный, жаждущий монстр — а еще Лайт не может не восхищаться этим. Ягами хотелось бы быть максимально далеко по шкале безумия от стадии детектива, но правда в том, что он, возможно, даже немного безумнее.
Но когда Миса жизнерадостно восклицает:
— Что ты говоришь?! Лайт тоже с нами! — Ягами чувствует искреннюю жалость к ней и всем, кто втянут в это дело. Сейчас его окружают честные, справедливые, смелые люди, такие, каким он всегда старался быть. За исключением L.
И при всем при этом, есть что-то близкое и кровное в ублюдке за литерой. Что-то, что Лайт может объяснить лишь на половину.
Наполненный сочувствием к членам расследования и Мисе, он пытается отстоять свою точку зрения, обращаясь исключительно к Аманэ. Ожидаемо, L не усвоит почти ничего из слов Лайта, но Ягами правда хочется поддержать модель, дать понять, что она не просто пешка, что он не хочет подвергать ее опасности:
— Я не с вами, я вообще против твоего участия в этом деле, — и обращаясь к L веско добавляет: — Это слишком опасно.
L ожидаемо не реагирует, зато Миса в молитвенном жесте складывает руки и певуче отвечает:
— Лайт… я так рада, что ты заботишься обо мне, спасибо. И все-таки разреши, я так хочу быть тебе полезной. Чтобы ты любил меня еще сильнее. И знай: ради тебя я готова на все, даже умереть! — ее голос полон надежды, и, кажется, это заставляет сердце Лайта трескаться от сожаления, потому что в пустых глазаx L Ягами находит подтверждение своей мысли: говорить что-то еще не имеет никакого смысла, кажется, L даже не слушает, как Аманэ распирается насчет заботы и смерти, он лишь пристально смотрит на Лайта и тянет за цепь наручника. Веское признание Мисы в любви бьется о железную цепь, тянущую Ягами за L.
Лайт не общается с ним до ночи — говорит лишь на рабочие вещи и беспрестанно размышляет о том, как максимально обезопасить Мису.
Он давно понял, каков L на самом деле, и новый шаг в расследовании не разочаровывает и не бьет. Лишь подтверждает вечно блуждающую на задворках сознания мысль: они вдвоем могли бы стать чем-то сильным и правильным, чем-то несокрушимым, но их души изранены до черна очень по-разному. Лайт знает, что ничего не выйдет — он сам не до конца понимает, почему, но иногда он видит что-то похожее на эгоистичное сожаление в глазах L.
И пусть Лайт большей частью молчит весь вечер, изредка кидая на L напряженные взгляды, он не обижен — это не обида (тут нет места подобным вещам), это долгая пауза в разговоре, которая завершается, как только за ними закрывается дверь в спальню:
— Ты чудовище, — яростно выплевывает в спину L Лайт, обрубая перерыв в споре.
Если подумать, они с L перманентно находятся в состоянии конфронтации, бросаются друг на друга, рвут в клочья день за днем, прерываясь только из-за нежелательной публики. Странное соотношение личных качеств L с собственными качествами и моралями Лайта заставляет Ягами цепляться и кусать. Он не привык считать себя конфликтным человеком, но поступки и слова L задевают открытые раны — вплоть до физического насилия (он практически не прибегал к этому до L, но, блять, если в мире и есть человек, которого Лайту стоит бить, то он перед ним). Вся личность L не просто спорит с Лайтом, но и оспаривает все его существо.
Даже сейчас динамика их тел резонирует достаточно, чтобы при реакции L на выпад, Лайту хотелось подойти и выгрызть ему глотку. Между тем L лишь поднимает взгляд к потолку и тихо спрашивает:
— Ты так считаешь?
Совершенно неразумно и дико испытывать то, что испытывает Лайт к L. Интеллектуально, поведенчески они могли бы быть отличным тандемом — сильнее, чем можно себе вообразить, но эмоции: азарт, ярость, страх, влечение, раздражение — бросают Лайта в огромную пропасть. И самое страшное то, что летит он в нее не один.
Но вместо выкачивания крови из L, Лайт лишь заявляет:
— Да, черт возьми, я так считаю.
L резко поворачивается к Лайту лицом и так же резко подходит ближе:
— А ты сам?
Усмешка стекает по его пальцам.
Тело Ягами тихо переполняется возмущением, заставляя кровь прилить к щекам. Это стандартная пикировка — всего лишь, и с каждым разом переносить ее легче. Если подумать, не очень хорошо, что он привык к вечному оскорблению своей чести и нарушению личных границ, однако, такова ситуация в его жизни, а потому полный благочестия тон практически пуст на настоящие эмоции, когда Лайт говорит:
— Я? Ты не можешь называть меня чудовищем из-за преступлений Киры, я <i>не</i> Кира. Даже если ты меня подозреваешь, это не дает тебе право на…
— Я не говорил про Киру! — L прерывает его, изменяя своей вечной меланхолии, и что-то яростное и яркое загорается в его взгляде, — Лайт-кун, ты сам вне моих подозрений гораздо опаснее, чем хочешь казаться.
Эти слова бьют Лайта сильнее, чем когда-либо смогут кулак или ступня L — они, словно внутривенное впрыскивание самого сильного яда, кислоты, кислорода, афродизиака. Лайту смертельно здорово.
L, чертов ублюдок L, всегда самый главный ублюдок в жизни Ягами,<i> видит</i> его. И не просто <i>видит</i>, а <i>наблюдает</i>, жадно ловит каждый шаг, и говорит о том, что увидел. С легкой радостью натуралиста L так же, как и сам Лайт, ловит кровь оппонента по капле. И это изумительно.
Это настолько очаровывает и возмущает Лайта, что он бьет L в скулу. С наслаждением. Пусть каждая их драка и ощущается Лайтом как прилив, как что-то неизбежное и эмоциональное, эта, после великолепного признания L, кажется истинно важной. И принципиальная взаимность лишь все усиливает. Извращенный катарсис, открытость, близость делают каждую драку соитием, но на самом деле все аспекты взаимоотношений с L похожи на постоянное ментальное соитие — иногда изнасилование.
В ответ L предсказуемо подлетает к Ягами и пригвождает того к стене. Лайт ждет удара, удушающего приема, выдранного куска мышц, летального исхода, но не получает ничего из этого.
L быстр, как и всегда, со всей яростью, что кроется за его кожей, со всей жадностью и жестокостью, он хватает Лайта за шею и целует.
Ягами больно, жарко, смешно. Ему не хватает воздуха то ли из-за руки на шее, то ли из-за эмоционального взрыва внутри, но он отвечает на поцелуй.
Теперь, только теперь Лайт готов признать, что переступил черту, за которой находилась воображаемая добропорядочная жизнь. Он стоит, кусая губы L, чувствуя, как разлетается на сотни осколков, чтобы впиться в кожу тех, кто его окружает, зная — после этого они просто обязаны сдохнуть.
Нельзя расшириться до размеров Млечного Пути и не умереть.
Несмотря на то, сколько всего в себя вмещает этот поцелуй, он короткий. Ягами представляет его как всплеск в двух, рядом стоящих сосудах: вода-кровь-энергия окончательно перемешиваются, уже не по капле, как было раньше, но сильными волнами. L целует Лайта и это — последний рубеж, а потому больше похож на пробежку. Они вгрызаются друг в друга с силой и тут же отступают, задержав дыхание.
Хватка L ослабевает — он опускает руку, но не отходит. В комнате темно, воздух между ними холодный, зато сами они раскалены до бела.
И все, что может видеть перед собой Ягами — глаза L.
Теперь Лайт кладет руку на шею L, — медленно и легко, — чуть сжимает и слушает чужой пульс, стаккато вторящий собственному: словно они — одно, единое существо.
— Каково это: целовать кого-то, кто может тебя убить? — тихо спрашивает L, смотря в глаза с расстояния в несколько сантиметров.
В ответ Лайт тихо усмехается:
— Осторожнее. Ты можешь и влюбиться.
И L снова его целует.