Если кто спросит — кровь кетчупная, «прости, мама, мы немного заигрались в детективов».
У Мукуро в предках итальянцы и, кажется, сам Дьявол. У Мукуро в предках туманники и Эстранео. Дьявол, — по доброте душевной, хах, — отпускает заблудившегося потомка из Ада, — на первый раз. Эстранео, — по безумию и жажде власти, — страданий потомку причиняют больше Дьявола. Мукуро такого не забывает. Без сочувствия, со злым восторгом и торжеством уничтожает вторых и, снимая невидимую шляпу, издевательски, но благодарно кланяется первому. (Ад сотрясается от смеха — похоже, придется отпустить потомка из Ада и во второй раз)
Если кто спросит — разбросанные по дому пальцы из силикона, «так сейчас у всех мальчишек во дворе».
От Мукуро и Пламени его пахнет мышьяком и плесенью покинутых коридоров, а еще горелым мясом и забытыми кошмарами. От Мукуро и Пламени его пахнет смертью и Адом. Туман лучше всего поет колыбельные мертвым детям, — тем, чьи имена не напишут на надгробиях, — и сводит с ума, — тех, что убийцы этих детей. Его Туман вообще своевольная штука. Он шепчет Мукуро на ночь сказки с плохим концом и в предрассветном зареве невесомой дымкой целует щеки, он победоносно ревет при виде чужой крови и урчаще зовет танцевать с противником на ниточке из собственных умений и опыта, протянутой над пропастью смерти.
Если кто спросит — на тарелке не мозг, а лишь торт в виде него, «мы пробовали такой у тети Роберты».
Мукуро чувствует себя просто отвратно, он кажется себе разбитой глиняной вазой и не знает с какого кусочка начать склеивать сосуд, и надо ли вообще? Сначала пытается, — когда осознает себя подопытным, когда находит в лаборатории друзей, — режется об острые края и неумело спаивает стыки, а потом плюет и лишь безразлично смотрит на осколки, раздавливая мыском стопы то, что уже собрал, — когда ни один из них не возвращается, когда не остается надежды на спасение. Мукуро взмахом руки сметает бесполезные глиняные частички в мусорный бак — он сам станет своим спасением.
Если кто спросит — под диван закатился игрушечный глаз, «это кукла Молли потеряла его».
Дал бы кто возможность — Мукуро еще миллион раз со всей жестокостью, воспитанной в нем Эстранео убил бы того, кто подумал, что ему не нужны вкусовые рецепторы, почка, цветное зрение и пара костей, а стрелять себе в голову — замечательный способ переходить из тела в тело. Но Мукуро не жалеет, — не научили, не умеет просто, — воссоздает в голове вкус еды, вспоминает цвет растений и собственных волос, обманывает организм иллюзией недостающего, привыкает к боли от выстрелов, и вот, он почти нормален. Почти, потому что не может создать и убедить себя в том, чего он не помнит из тех времен, когда был нормален без проклятого «почти». В новых оттенках, новых людях, новых привкусах. Мукуро, кажется, помимо мафии, начинает ненавидеть все новое.
Если кто спросит — трупа никогда не было, «кот, наверное, складирует мертвых мышей на чердаке, оттого и несет мертвечиной».
Мукуро в чужих глазах — псих, преступник, враг, иногда, — только для троих, — спаситель, лишь единожды — несчастный ребенок, но никогда — союзник, он ведь ходит во врагах у полмира и Вендиче в придачу, и никто из них в здравом уме не станет даже бездействием помогать ему. На этот случай у Мукуро есть Туман, которому ничье согласие не нужно, и каждый, кто заочно отказывал, теперь едва не со слепой щенячьей радостью исполняет его приказы. У Мукуро нет союзников, но что-то идет не так, когда он впервые видит мальчишку — вонгольского наследника, он такой же черно-белый, как и все новое, но отчего-то Мукуро знает, что глаза его оранжево-огненные и, как у него самого, Пламенем набитые под завязку. Что-то идет не так, когда оранжево-огненное ограждает сине-дымчатое от тюремных цепей. Что-то идет не так, когда у Мукуро все-таки появляется союзник.
Если кто спросит… нет, некому спрашивать.