Приспринг. 1-е Прощания Дайнэ, третьего месяца весны.

Солнце заходило долго, увязая жёлтым пузом в тёмных облаках. До чего медленный парень — за тот час, что они прозябали в проклятой таверне, спустился ниже оконной рейки лишь на полногтя. Время текло впустую, а Демет всё ещё не знал, зачем они ждут сумерек. И не хотел знать, если уж начистоту. Пытаться понять безумную — затея трудная в исполнении и заведомо проигрышная.

— Так. — Он встал. Полы плаща разметались, на миг приоткрывая немногочисленным местным пьяницам резные ножны гвардейского меча. Какой-то бородач подавился пивом. Пусть полюбуется, чего. Наверняка больше ничего толкового за свою жизнь и не увидит. Дельный человек один не пьёт. — Мать, что мы делаем?

Та посмотрела с укором, сквозившим из каждой острой черты лица. Потом перевела взгляд на хромой табурет, с которого он поднялся. «Сядь», — прошелестела. Да, чего бы и не посидеть просто так? Нет уж.

Демет упёрся ладонями в столешницу.

— Ты сказала, тебе письмо прислали из столицы, нужно с кем-то потрещать о былых деньках. Ждём-то мы тогда чего?

Мать глядела в пол. Её сухие пальцы методично и бессмысленно прищипывали ткань юбки у колен и то и дело поправляли лямку извечной холщовой сумки. Самбия Синарик была осторожна до мнительности, а сейчас её вдобавок ещё и что-то беспокоило — Демет видел это, пускай и не знал о причинах. Ему и не нужно было. Достаточно того, что он прекрасно знал, какими обычно бывают последствия и кто их разгребает.

Сломанная в детстве нога начала уже побаливать, но Демет так и не сел, а опёрся спиной о стену и скрестил на груди руки, ожидая ответа. Мать вздохнула. Колыхнулась у лба зеленоватая, похожая на старое золото, прядка.

— Ничего такого, милый. Нам, дурам старым, лучшей гулять по холодку, — сказала она с ироничной улыбкой и печалью в синих глазах. Но Демет с детства чувствовал ложь.

— Чего боишься? Что, опять по пути уши возле баб развесила и испугалась? Ну, что они там брешут? Новый король — размазня, равентенцы — палачи, людей режут за уродливые рожи? Они сами это видали? Только и могут — россказни слушать, трястись и ныть, падаль. Ждут, когда кто им за их нытьё пектов златых отсыплет и похлёбку сварит, бедняги.

Мать нахмурилась:

— Болван ты, милый, в отца пошёл. Смазливый, умный, а заместо языка — помело.

Отец, значит? Ах, вот оно чего. Демет самодовольно оскалился. Неуклюже оправил плащ, накинул заплечный мешок, пошёл к выходу. Мать заволновалась. Схватилась за сумку свою, вскочила торопливо, бросила на стол пару серебряных монет — плату за четыре ломтя чёрствого хлеба и дрянную похлёбку.

Она нагнала Демета, когда тот уже миновал Площадь Попрошаек. Сухая фигура сотрясалась от частых вдохов, растрепавшиеся пряди змеями клубились около лица:

— Куда ты?

— Я не дурак, мать. Из столицы бумагу тебе мог послать только мой папаша. А я — не в духе.

— Чего «не в духе»?

— Махаться со стариком. Я тебя до города довёл? Довёл. Дальше сама. Закончишь трепаться — приходи к Тадору. Я буду там. Вернёшься — сразу идём обратно в Лейкхол. Поняла?

Мать молчала, размышляя. Наконец, её оплетённая сетью вен тонкая рука выпустила из хватки его плащ. Забавно они, верно, смотрелись вместе: мать и сын. Она была сухонькой и низкой, он — высоким и широким в плечах.

Мать снова тяжело вздохнула.

— Ну хоть под ногами мешаться не будешь, — выдала наконец.

Это кто кому ещё мешает. Демет хмыкнул и, не оборачиваясь, двинулся по знакомому с детства маршруту.

Вязкая тишина столицы разлеталась, разбитая стуком его грузных, неторопливых шагов. Сознание поглощали едва тронутые прошедшими годами виды, в груди всё приятно и прохладно замирало от воспоминаний, и даже губы невольно шевелились, напевая старую детскую песенку, что они с другом Мерлеком когда-то вычитали в книгах старого Тадора:

— Славься страна, благородная, ладная,

Где даже в чаще не страшно поспать,

Где заря — самая-самая ранняя,

Где родила меня милая мать…

Голос был низким и, исполняющий подобную чушь да ещё и настолько фальшиво, показался бы забавным и нелепым, если бы кто-то в него вслушался. Но жители затаились, никто даже не высунулся из окна с приказом замолчать. И песня прервалась как-то сама собой, на недопетой ноте, затянутая непривычным даже для этого времени суток безмолвием. Суетливая и визгливая столица, какой она запомнилась, канула в небытие, оставив после себя лишь каменные коробки домов.

Демет мотнул головой в попытке отогнать мрачные мысли. Люди лгут, правду способны сказать лишь собственные глаза. Голод, бедность, морозная зима — у бездельников и нытиков вечно что-то не в порядке, но Демет никаких разрушений, никаких непокорных, висящих на крестах, или рек крови по дороге не заметил. Как и варваров-равентенцев, кстати.  

До этого постепенно сбавлявший шаг, на углу квартала ремесленников Демет совсем остановился. Было уже недалеко до главной площади, но он застыл именно здесь, перед этим самым кособоким домиком, и глядел на потемневшие ставни, будто бы что-то надеялся найти. Кто в своём уме станет искать доброе в старых и грязных домах?

Демет тихо выругался, споткнувшись о порог, и уставился на медленно раскрывающуюся вовнутрь дверь. Неужели откинулся бывший лорд Роак Тадор? Сколько ему сейчас? Около шестидесяти? Самое время, так-то. Но у него же дочь была, жена… Неужели и их голод доконал?

Он вошёл. Из глубины дома сразу же пахнуло сыростью и затхлостью. Жилая часть была наверху, сейчас Демет находился в лавке Роака — небольшой комнатке, в воспоминаниях скалящейся горлышками изящных тёмных бутылей с вином. Но бутылей не было. Точнее, их не было в том виде, в каком должно. На многочисленных полках нехотя переливались острыми краями осколки, под подошвами хрустело стекольное крошево, а содержимое растеклось по полу бурыми пятнами. Появилось всё это, видимо, не сегодня и не вчера.

Демет положил ладонь на камин. Неприятно прильнула к коже пыль, покрывшая каменную кладку толстым слоем. Из мёртвых углей, недовольно поведя сморщенным носом, высунулась крыса, уставилась на нарушителя покоя со стервозным ожиданием, но, получив от того лишь ошалелый взгляд, зарылась обратно. Вот же пакость.

— Господин Тадор!

Демет на ответ не особо надеялся, поэтому даже немного вздрогнул, когда наверху всё же что-то громыхнуло, выдавая человеческое присутствие. Он уставился в потолок и двинулся к лестнице, на всякий случай уцепившись за резную рукоять меча. Наткнулся на низкий прилавок, обошёл его стороной. Затем, задев старое кресло-качалку, протиснулся в арку. Под тяжёлыми шагами гнулись и возмущались ступени круглой деревянной лесенки, и Демет знал, что эти всхлипы невозможно не услышать. Но его никто не встречал.

Второй этаж был погружён в кромешную темень. Свет давали только щели между запертыми ставнями и отблески тихо тлеющего слева очага. Роака, лежащего на кровати за этим очагом в выцветшем бордовом камзоле, Демет увидел только когда распахнул одно из окон — тот тяжело шевельнулся, прикрывая маленькой морщинистой рукой глаза.

— Все бочки забрали в том месяце… Да-да, к приезду ваших почтенных нисов. И Эми… Эминора… У меня нет больше ничего. Совсем ничего… — донеслось с кровати. Волосы Роака напоминали свалявшуюся солому, маленький нос ещё сильнее ссохся.

Демет не мог придумать, что на это сказать. Наставник это был, кажется, не его. И дом другой совсем. На крохотном, с два подноса размером столике справа лежала маслянистая обтрёпанная скатерть и одиноко возвышался несколько раз склеенный фарфоровый чайник. Из двух стульев, стоявших около этого стола, остался лишь один, а второй валялся щепками в углу.

— Я Демет Синарик. Вы мне читали в детстве.

— Да-да… Демет и Мерлек. Я… припоминаю… припоминаю?

Демет и Мерлек, верно. Был ещё Мерлек, сын гончара, живший за рекой. Демет попытался вспомнить черты когда-то лучшего друга — не выходило. Вздёрнутый у него был нос или загнутый? Глаза — зелёные или карие? А волосы?.. Нет, не помнил. От лучшего друга за годы осталось всего лишь бестелесное имя, смутный и лживый силуэт, как и от всего, что он знал в этом городе.

А Роак всё не унимался:

— Давно, глубоко… Да-да… В этом городе больше некому читать книг… Тьма. Из Тьмы вышли вариры. Тёмные. Отделились от неё! И глаза их угли! Доспехи — отсветы пламени! Их нет! Не может быть!.. Как Эми…

Роак приподнялся резко на постели и тут же вновь обмяк и заметался, сильнее запутываясь в одеялах. У него явно был бред.

— Господин Тадор!.. Слышите голос мой? Нету тут вариров…

Морщинистый лоб на ощупь оказался горячим и влажным от испарины. Взгляд метался по комнате, мысли бессмысленно бились изнутри о череп, но Демет так и не мог решить, что ему делать. Он не лекарь, он вообще тяжело больных не встречал лет так двадцать. Единственное, до чего додумался — так это смочить чистую тряпицу застоявшейся водой из бочки и положить старику на лицо. Чуть позже догадался влить немного воды и в сморщенный рот.

Полегчало Тадору не сразу. Он всё бредил и бредил: о неожиданной смерти короля Файсула, о звеневшем впервые за триста пятьдесят лет колоколе. О новом короле, о равентенском после. О бойне на дворцовой площади, о мифическом разорении варирами города и о каком-то таинственном Ордене Верных, про который Демет впервые слышал. Потом затих. Но глаз так и не открыл и так и не понял, видимо, кто сидит у его кровати.

— Ты не боишься, Эстад, мой маленький друг? Неужели совсем не боишься того, что происходит? — произнёс он слабо.

Демет понятия не имел, при чём здесь Эстад — нынешний гриденский лорд, — поэтому и отвечать ничего не стал. Он лишь влил старику в горло ещё один стакан и сел обратно на большой сундук, устало потирая переносицу.

— Чего ж бояться? — зачем-то пробормотал Демет вслух.

Роак, что удивительно, отозвался.

— Короля, Эстад. Вариров… Гераниса… Война. Будет война. О… Я так не хочу войны…

— Чего бояться гераниса, если он в Равентене? — заметил Демет тихо. — Он даже о том, что мы есть, не знает. И вариры, с королём этим… тоже не знают. Если не лезть никуда, то и не огребёшь.

— Вариры… Равентенцы… они неправильные. Обычно они прибывают… и уходят. А тут… Законы издают. На север собираются. В Колдом. Забирают всё… всё, что захотят. Люди появляются, бунтовщики. Человек, худой со шрамом на лбу… Он сказал, будто моя Эми… Эминора… что жива, что он её видел! И если я к ним…

— Брешет он. Бунтовщики — частенько так. Видал я их в Лейкхоле. Им лишь бы дураков побольше собрать, чтоб не так тоскливо было… — он выразительно провёл пальцем по горлу, но этого, конечно, никто не увидел. Взгляд Роака и до того бессмысленно блуждал по потолку, а теперь и луна где-то затерялась, и последние угли в очаге угасли. Солнце давно уже зашло.

Демет стал искать, чем разжечь камин. Заняло у него это прилично времени, но в конце концов, каменное нутро всё-таки наполнилось кусками хвороста, останками почившего стула и ещё чего-то, не поддающегося опознанию. По немного влажной древесине пламя заплясало нехотя, недовольно фыркая, но затухать вроде как не собиралось. Уже что-то.

Роак закутался в одеяла. Демет передвинул сундук, на котором сидел, от его постели ближе к камину. Холод волновал не сильно и ощущался лишь смутным сквозняком — Демет к таким ночам привык, за свои-то почти три десятка, да и одежда была рассчитана на путешествия, где пронизывающие ветра каждую ночь донимают странников. И пусть сам он странником не являлся и ночей холоднее этой, в каменном склепе Роаковых стен, не пережидал, но так пелось в балладах, а Демет им верил… Отчасти.

Пламя бросало на немногочисленную мебель изменчивые отсветы. Старик лежал смирно, притворяясь, что всё так и должно быть, грязный и неухоженный… Интересно, а что будет делать Демет, если Самбия не вернётся? Ведь Шазилия, последняя из его возлюбленных, — жрица банши Идирэ, а потому вряд ли умеет готовить нормальную земную пищу. Он заёрзал на жёсткой крышке сундука, прошёлся взглядом по скрытым мраком углам, пытаясь выкинуть эту ерунду из головы. Но зацепиться было не за что. Лишь неровный свет очага чуть тревожил однородную тьму, да мигало несмелыми огоньками в окне.

Игры правителей его интересовали мало. Мир Демета был прост и понятен: если он может поиграть в карты с товарищами из казармы, спеть в их компании пару-тройку старинных баллад, потравить байки и найти приключений для новых, выпить немного эля и сносно поесть, то жизнь в таком случае — лучше и желать нельзя. Неважно, какой безумец в это время протирает своим королевским задом резной стул в далёком замке… Если не надумает вдруг его, Демета, снова казнить. Или его любимую. Или мать.

Наверняка всё далеко не так страшно, как расписал в своём бреду старик. Демет, конечно, в политике не разбирался, но был уверен, что людям короля есть чем заняться вместо того, чтобы нападать на мирно бредущих по своим делам жителей. Насчёт его собственных намерений ещё можно было усомниться — вид лейкхольский гвардеец имел внушительный, — но мать на угрозу совсем не тянула, если не брать в расчёт её душевного недуга.

И всё же матери не было. Это начинало немного беспокоить. Ничего. Пред взором Демета словно наяву предстали плавные изгибы тела его прекрасной жрицы Шазилии, её мягкий взгляд. Изящные ладони стекали от висков к подбородку по скулам, по шее, по плечам. И тепло, и зябко от каждого касания. Демет выпрямил спину и сложил руки в молитвенном жесте:

— Праматери, мудрые девы. Вверяю вам свою судьбу без опаски и прошу о великом даре. Идирэ, покровительница любящих и любимых, защити от лап Тьмы тех, кому вверил я своё сердце, не дай им сгинуть раньше срока и избежать со мной скорой встречи.

Воображаемая Шазилия легко и одобрительно потрепала его по щеке. Демет моргнул. Тьма не потеплела ни на йоту.

— Быть может, ты помнишь, я рассказывал про сотворение Илкеэна? — вдруг вновь заговорил Роак. — Про визидов с магией, про Снежных-охотников, про восставших против Праматерей равентенцев… Ох, о чём я говорю! Это было давным-давно… Просто я вспоминал об этом недавно… Совсем недавно… Меня учили в храме Четвёртой, он от Гридена недалеко, вот и отдали, наверное. Не знаю почему, но отдали. Да… Не важно. Так вот, в той легенде было о миртцах, про их появление. Признаться, я всё никак не мог понять, как Тьма могла породить чудовищ. Настоящих, из плоти. Теперь я вглядываюсь ночами в этот мрак…

Он подавленно глянул вверх, не поднимая головы. Что-то тяжёлое будто там набухало. Как огромная капля или нечто вроде. Демет сверлил взглядом колыхающийся в огненных бликах пол, чтобы об этом не думать. Но пляшущие на полу тени, как ни странно, тоже напоминали тяжёлые перекатывающиеся капли.

Демет спрашивал себя, почему он вообще так внимательно слушает чужой бред. Старался думать о светлом, но мысли разбегались, окрашивались тоской, и страхом, и ещё чем-то горьким на кончике языка.

— И я верю, что там они могут быть… Чудовища. Может и не миртцы, а мои, мои собственные. Вылезают из головы, пока я сплю, бродят здесь. Смотрят. Никого нет вокруг, они и не боятся. Зачем же им бояться? Совершенно незачем, ведь это я, я боюсь их… Я говорил себе… много раз, но только первое время… что мне это чудится… что мне тоскливо… Но потом… Потом чудовища обрели плоть. Из Тьмы вышли вариры. Тёмные. Отделились от неё! И глаза их угли! Доспехи — отсветы пламени! Их нет! Не может быть! Сон в глазах! Бред! Болезнь!..

Его быстрый шёпот дошёл до тонкого крика, пальцы терзали одеяло, будто когти живущих в горах стайтеков, а глаза были распахнуты в благоговейном ужасе. Перед Тьмой. Перед её давящим величием. Казалось, что сейчас Роаку станет плохо, что он сорвёт слабый голос, схватится за больное сердце и упадёт, так и оставшись навечно её рабом. Но пальцы медленно разжались, а голос вернулся к привычному чуть различимому бормотанию.

Демет наконец смог выдохнуть. Роак уже снова почти шептал:

— Разрушения… Я разрушил, или они?.. Да-да, конечно, ты прав… Что им до винодела?.. Зачем бы они вломились?.. Наверняка игра, тени… Тьма была, но равентенцев не было…

Роак зашёлся в кашле.

Демет напрягся, поддался вперёд, понятия не имеющий, как теперь можно помочь. Старик прекратил сам. Он устало вздохнул и, будто потеряв все свои силы, упал на постель, не пытаясь выбраться из-под накинутого одеяла. Демет подумал было, что ему стало ещё хуже, но Роак беспомощно наморщил лоб и, наконец, спокойно засопел, подтверждая свою принадлежность к миру живых.

Демет всё-таки встал и оправил одеяло. Чуть поворошил дрова, пытаясь отвлечься. Но вместо этого неожиданно понял, что вариры в доме винодела были настоящими: не сам же тот, в самом деле, устроил в любимой лавке погром, не сам себе фингал поставил?

— Ну, если у меня и есть кой-какое главное правило, так это, что верить можно только своим глазам…

Невмешательство — благо. Инициатива — наказуема. Но как теперь не думать о бродившей на обозрении чудовищ Равентена матери? Выйти бы. Отогнать факельным светом каждую из миллиона теней, чтоб отныне не смели больше ничего скрывать. Позвать мать. Заорать на весь город, заставляя горожан крутить пальцем у виска.

Демет дышал ровно, пытался вспомнить Шазилию, но жрица богини любви не спешила больше являть ему своего лика. Тьма пронзительно хохотала и зловеще шипела в унисон с умирающим огнём. И в этой жуткой Тьме он вдруг услышал размеренный стук шагов. Внутри всё похолодело, он попытался схватить озябшими пальцами резную рукоять меча.

Шаги стали быстрее. Скрипели ступени старой лесенки. Ускорялось биение сердца. Роак продолжал спать.

Наконец шаги замолкли. Демет настороженно застыл, боясь быть обнаруженным.

«Что это я? Я не ребёнок и не спятивший. Я не боюсь шорохов!»

Он стиснул зубы и шагнул во Тьму. Тьма выдохнула.

— Демет, перестань дурачиться опять! Мы уходим! Сейчас же! Нас ищут! Уже ищут! Они знали, что мы придём! Проделки Анги Дина, точно говорю!

Демет расслабленно прикрыл глаза. Мать, матушка. Отчего она ходит так тихо? Почему нельзя оступаться и натыкаться на предметы, как все нормальные люди? А он ещё за неё боялся, вон, каких историй навыдумывал: пойдёт, за тенями с факелом гоняться будет, ха…

— Где ты шлялась? — Холодные, как у мертвеца, пальцы ухватились за его запястье и потянули на себя. — Да что опять?

— Чем ты слушаешь? Ищут! Нас! Тебя! Давай же! Бери мешок и вон из города!

Сил хрупкой женщины явно не хватало, чтобы сдвинуть с места гвардейца, который к тому же никуда двигаться не собирался. Он легко освободил руку.

— Что за бред? Обычно у тебя быстро проходит. Ищут... Наверняка этот твой… Анги Дин, да? Так? Из каждой щели глядит, вон, как крысы. Сдались мы ему не пойми с чего… Чего морщишься? «Ах, глупый мой сын всё равно не поймёт», да? А может, и пойму, ты объяснить-то пробовала? Кто этот миртсов Анги Дин? Кто? Ты дождалась, я спрашиваю тебя!

Демет схватил мать за плечи и несколько раз встряхнул. Она продолжала молчать. Смотрела на него обиженно с выпяченной своей губой. Но нет, не было в её глазах обиды. Нижняя губа просто-напросто оказалась разбита и подкрепляла кровью тонкий бегущий вниз по подбородку ручеёк.

Демет неловко разжал пальцы, и мать сделала шаг назад.

— Что случилось? — спросил он.

Тьма, казалось, вновь начала ехидно посмеиваться.

— Ты никогда даже не пытался поверить мне, правда, Демет? Просто поверить, без этих всяких… вопросов.

— Это тебя Лас? Ну ничего, я ему всё-таки начищу…

— Стой! Стой. Он умер. Лас умер.

Наверное, Демету должно было быть жалко: отец всё-таки… и не было.

— Так. Тогда кто?

Самбия протяжно вздохнула, видимо снова ведя про себя счёт. Помогало ли ей?..

— Я объясню. Видишь? Я спокойна. Сейчас мы поплывём в Лирн. Там я всё расскажу тебе. Только ты пожалеешь, я-то знаю. Всю оставшуюся жизнь жалеть будешь, думать, зачем это было надо… Но я обещаю рассказать. В Лирне. А ты обещай, что дождёшься. Обещаешь?

Демет покачал головой. Лирн на самом юге страны, они — на самом севере. Туда добираться месяца этак полтора, и то — если на лодке по реке Кан вниз по течению. На лошадях — этак все три, если не больше. Слишком далеко. Путь из столицы до родного Лейкхола выйдет в три раза короче, чем путь из столицы до Лирна и уже оттуда — в Лейкхол.

— Говори сейчас.

— Опять мне не веришь?.. Я же не просто. Я защитить пытаюсь. Ты не знаешь. И хорошо. Я…

Она прикрыла рот рукой, из синих глаз полилась злая влага.

— Мать, знаешь ведь, ненавижу слёзы.

Демет вздохнул. Сгрёб её в охапку, успокаивая.

— Нас ждёт корабль, нас увезут в безопасное место, в Лирн… И я всё… Всё скажу… — она, в последний раз хлюпнув, вновь потянула к выходу.

— Мать, не только ты тут бредишь. Тадор очнётся — двинемся. Назад двинемся, домой, в Лейкхол.

Мать сощурилась. Голос её прозвучал непривычно холодно:

— Думаешь, выдумала. Да думай, что хочешь! Только дойдём до реки. Если корабль есть, и я не вру — ты плывёшь со мной. И ни единого вопроса до самого Лирна. Что бы ни случилось. Клянись гвардейским клинком.

— Да клянусь я, что теперь?

Корабля в любом случае не будет. Выдуман, как и большинство историй матери. Будто он не знал её.

— Пойдём, — быстро смахнула слёзы длинным рукавом. — И капюшон накинь.

Демет не боялся. Глупости это всё, мать больна. Но пускай пока будет так, пускай исполнится её очередная прихоть. Другое дело, что опасность может скрываться не в её безумии, а в его покорности, но далеко это не зайдёт, как и всегда: мать и сама увидит по дороге, не дура далеко, пусть и чудит. До того же Лирна они доберутся едва ли. Что ему? Потерпит, переживёт… Да только в какой уже раз?

Роак всё так же спал.

Они вышли тихо и тут же потонули в царящей вокруг тьме. Здесь, на улице, она была густой, бархатной, совсем не похожей на ту, что мучила ночами Роака. Откуда-то с юга налетел на столицу ветер и погасил большинство факелов. Тёплый это был ветер, приятный, но не к месту порывистый — наверное, в Долине Рос сейчас опять ураган.

Самбия шла быстро, она знала, куда идти — на востоке городская стена разламывалась надвое. Едва заметная щель относительно многометрового массива, но и мать, и Демет прошли через неё без труда. Ещё немного на юго-восток — и вот уже поймала отблеск полускрытой луны водная гладь реки Кан. Она в этом месте была ещё не глубока, но стремительна. Она неуместно задорно шипела, облегая пузырьками корму лодки — большой, мрачной, с крепким треугольным парусом и даже трюмом.

Для подобного судна здесь было мелко. Дно царапалось изредка о камни, но это не мешало упрямому потоку в попытках унести лодку на юг — мешали четверо крепких людей в плащах. Значит, Самбия нашла кого-то. Кто-то поверил её безумным речам, кто-то согласился доставить через полконтинента в город у Алого моря. С губ готов был сорваться очередной вопрос, но Демет себя одёрнул. Ничего странного. Лишь ещё несколько сумасшедших.

Пятый будто расслышал звук шагов сквозь шум воды и обернулся. В свете факела, чудом убережённого от стихии, едва угадывались его черты: брови клоками, серые неровные глаза с тяжёлыми мешками под ними, бледные губы, массивная челюсть, чуть свёрнутый набок нос, тёмные волосы. Демет уже где-то видел его. Но где, когда?

— Для нас честь помогать вам, Самбия Синарик, — объявил человек и нелепо махнул рукой в сторону лодки. Голосом он обладал глухим и хриплым, словно сильно простуженным, и именно по голосу Демет его и опознал. Неприятное звучание въелось гвардейцу в подкорку, даже будучи услышанным всего раз, много лет назад.

Это был Борион. Борион Гарет. Командующий флотом погибшего недавно короля Файсула.

Демет совершенно перестал понимать, что происходит. Подумал, что и у него теперь просто с головой не всё в порядке. Но промолчал, проклиная себя за данную так самоуверенно клятву.

***

Роак обнаружил, что он спал, только проснувшись от хлопка выбитой внизу двери. Взгляд его заметался по комнате в поисках мальчишки из прошлого, но упёрся лишь в привычную темноту, кое-где расцвеченную бликующим светом почти прогоревшего очага.

Лестница взревела под тяжёлыми шагами нежданных гостей, и засветились до жути знакомо жёлтые глаза равентенцев. Одна пара, две. Вспыхнула третья. Мелькнула у пола и четвёртая, но командир бросил что-то на рависе, и её обладатель ушёл вниз — огромным варирам в доме винодела было тесно.

Сам Роак вжался в стену. Холод не успевших нагреться камней обжигал спину даже через камзол, но старик, казалось, не замечал этого. Лишь загнано смотрел на искры глаз стоящих во тьме чудовищ, а те смотрели на него.

— Демет Синарик, — раздалось из тьмы низко и приятно.

— Н-не я…

Тьма позволила себе рокочущий смешок.

— Конечно, не ты. Где?

Глаза Роака снова заметались, осматривая комнату, будто искомый мог где-то затаиться.

— Н-не здесь…

Тьма удостоила старика многозначительным «у».

— А был?

— Не знаю… Я… болен. Кажется, да… Кажется, это был он, — одними губами повторил Роак.

Варирам было бы довольно и этого. Но Роаку нет. Он наклонился вперёд. Он дерзнул крикнуть им вслед:

— Они ушли… ушли!.. И вы уйдёте! Вы не настоящие, вы отсветы… Сквозняк…

— Куда ушли? — теперь голос был близок к рычанию.

Одна из пар глаз медленно приближалась. Роак заметался, сильнее путаясь в одеяле.

— Они, сказал? Увалень и его старуха? Куда ушли? — невидимая рука, скрытая под жёстким металлом, грубо сдёрнула ткань.

Роак нелепо забрыкался.

— Куда?

— Не знаю… Не знаю!.. Оставьте! Вы Тьма! Вас нет! Нет!.. Убирайтесь!..

— Tal o trosa, — проговорил чей-то другой голос.

— Mu zu hal o?

— Tal na ze. Mer sarvrin but na, zu gernis du feharta, zu lerk ha Raventen. Zro stesa na.

Мечущегося старика отбросили к стене.

— Живи и бойся дальше, — презрительно прозвучало вместо прощания.

И Роак несмело засмеялся, искренне веря, что то ушёл побеждённый им кошмар.

Он свернулся на кровати клубком и заснул, чтобы на следующий день проснуться в лихорадке перед худым человеком со шрамом на лбу.

— Что вы здесь…

— Тс-с!.. Тьма, старик. Полная Тьма настала… Спите. Я здесь, я послежу за огнём. Но сначала выпейте чистой воды.