Примечание
Ей просто смешно. Братец, — хоть и старший, да не умнее своей же куклы-марионетки, — так по-детски наивно пытается уберечься. Напрягается рядом с ним, будто бы в любой момент готов отскочить от опасности, будто бы он сможет отскочить.
Ей просто смешно. Не сможет. И она тоже не сможет, поэтому наоборот, расслабляет плечи, вдыхает свободнее лесной воздух чужой страны, — кто ведь знает, в последний ли раз? — и расплывается в спокойной улыбке. Какой смысл бояться? Отец отправлял их не на экзамен, он отправлял их на смерть. Она это ясно осознает, — яснее, кажется, чем то, как ее зовут, — но ей почему-то плевать.
Ей просто смешно. Они в любой момент могут на задании умереть, а братец искренне желает избежать смерти от его руки. Она видит, как на привале, засыпая спиной к костру и нему, он облегченно вздыхает, будто раньше не дышал, говоря себе этим «сегодня еще живой».
«Глупый! — хочет она рассмеяться ему в разрисованное лицо. — Думаешь, во сне он не тронет тебя?»
Ей просто смешно. Когда, еще в деревне, Казекаге отдавал приказ, братца затрясло, ее тоже, но от смеха и слез. Горло сдавило спазмом, не давая кислороду пройти, ногти сами впились в ладони, обветренные губы без ее участия улыбнулись и сказали «Принято». Они оба тогда странно на нее посмотрели, но она, не услышав ничего в ответ, забрала со стола папку с деталями задания и, точно управляемая неумелым кукольником, на подгибающихся ногах ушла домой.
Ей просто смешно. Кажется, в глаза по пути ветер успел насыпать песка, и это как никогда верно совпало с ее желанием зарыдать. Отец буквально вручал ему их с братцем жизни, — еще бы потом произвел расчет команды на «первый, второй»! И никто ее не переубедит, что ответила бы ему не тишина, — будто думал проверить уровень его терпения, — словно бы, блять, не знал, что терпения этого в помине нет!
Ей просто смешно. Костер шипит и швыряется искрами, — «Уйди! Сожгу!» — разбрасывая точечки-ожоги на ее коже, — слишком близко к огню села, — она этого не чувствует. Глаза травянисто-усталые смотрят в бирюзово-безумные, и как наяву она слышит сухой песочный шелест, хруст костей, предсмертный задушенный возглас и то, как сердце с влажным хлюпом разрывает в тисках, она смерть собственную слышит. Братец чуть раньше услышал, потому и ходит вспуганной пичугой.
Она же боится-не-боится умирать, но не плачет, нет. Ей просто смешно.
