— Ну, и где ты была?

Её радужка напоминала горячий гудрон. Предвестник беды.

— Почему… ты не на работе?

Гудрон должен был вспыхнуть, но почему-то окаменел.

— Ты не пришла обедать, Тисди Годн видел тебя в Целебнице. Где ты была?

Несмотря на то, что её тон стих, требовательность и раздражение только возросли. Я не верила в то, что происходящее реально — вот так вот взять и подставиться может только прокажённый неудачник.

— В Целебнице, ты же сама знаешь. Я помогла Виль…

— ОТВЕЧАЙ, ГДЕ ТЫ БЫЛА!  

Мать крепко выругалась, нагибаясь и хватая меня за лодыжку. Ногти вцепились в распоротую, пропитанную кровью штанину. Разрываемая ткань хрустнула, когда я дёрнула ногу назад. Она опять плюнула колкой фразой, выпрямилась и звонко ударила меня по щеке. В разрыве штанов алела длинная глубокая дорожка.  

Через два дня ей должно было исполниться тридцать четыре, но длинные чернильные волосы там и сям пестрили серые прядки. Однажды папа проговорился, что первая из них появилась, когда она узнала, что носит под сердцем ребёнка. Почему-то мелькнула мысль, что если я не сдам экзамен или оплошаю перед законом, она поседеет на всю тяжёлую голову.  

Я была её точной копией, ни единой чёрточкой не похожая на белого отца. И этот факт делал её ненависть к моему существованию до нестерпимости больной. Я давно забыла то время, когда мне не приходилось делать всё, чтобы не попадаться под прожектора её узких глаз.

Я вздёрнула ладонь к лицу, сдерживая слёзы злого бессилия. Если не дать ей ответ сразу, она больше не спросит. После любого проступка мама в течение недели относилась ко мне так, будто мы застряли в этом подвале только по моей вине.

Миссис Лакэтив цапнула сумку с тумбочки и вывалилась в ещё открытую дверь — после обеденного перерыва ей нужно было быть у станка полчаса назад. А что, если она… волновалась за меня?

Я удручённо добрела до своей комнаты, раскрыла шкаф. Вонючий раствор из домашней аптечки обжёг ссадину до костей. Всхлипывая и трясясь, отлила несколько глотков воздуха, хоть он и был мне сейчас необходим. Баллон заполнился под завязку.  Я сползла на пол, утыкаясь пылающей скулой в его ледяную поверхность.

Было больнее, чем от раны на лодыжке.

По тишине хлопнул щелчок — это Электрики вырубили никому не нужный свет на улицах и в домах.

В проёме окна сквозь мокрую плёнку на глазах я видела загоревшиеся блики. Свет перебежал в цеха, лаборатории и больничные палаты. От давящих грудь рыданий даже синее пятно циферблата пустилось вскачь.

Меня убьют за пропуск смены. Меня убьют за то, что я сделаю этой ночью.

«Четвёртая глава, Кёна. Плакать запрещено».

Непрошенные слёзы мутили рассудок. Казалось, что проводящая трубка забилась, и сейчас я точно изойдусь хрипами в астматическом припадке. Однако задохнуться с полными кислорода трубками оказалось легче, чем умирать (а ведь я умирала вроде бы, и уже не раз).

***

Потолок разверзается. Я делаю глоток за глотком через респиратор, запрокидываю голову с под машинку стриженными ершистыми волосами. В растущую щель сочится дождь. Я осязаю, как отмирают клетки. Вильде отпускает мою руку и снимает маску. Я хочу крикнуть, что новая атмосфера пропитана радиацией, но вдруг разносится потрясающий грохот. Бункер повержен. Его больше нет.

Точно испив яд, Иман падает замертво. Нет времени её оплакивать — Небо рушится и хочет похоронить всех под толщей земли. Где-то за спиной затихает скрип — это мама катит кресло старухи из отделения психов, той самой, похожей на особенно жирный сгусток консервов. Я щурюсь, желая увидеть Солнце в первый и последний раз, но вижу только обрывки туч, с которых падают твёрдые капли.  

Парень со Складов, снова живой, выдавливает какие-то слова через рассечённые губы. С него сползает скальп, а он поднимает маску Вильде и пристраивает себе на угловатые челюсти. И вода повсюду. Много заражённой воды.

Мне вздумывется попробовать вкус его крови и губ. Респиратор тукается о маску, и ничего больше, наши рты не соприкасаются.  

— Мы умрём? — думаю я.

— Непременно, — думает он.  

Наконец я могу рассмотреть самое главное — в пропасти над нашими головами болтается верёвочная лестница, где каждая ступенька — чей-то баллон, схваченный шпагатом за клапан, а с другой стороны — за дно.  

Он помогает мне подпрыгнуть, чтобы я сумела дотянуться до крайней ступени. На красном боку зияет вмятина — это был баллон отца. Значит, он ему больше не нужен.  

Тело отказывается повиноваться, но баллон за баллоном я карабкаюсь наверх и удивляюсь тому, что их не разъедает так же, как всю меня. Хочется сделаться алюминием, а лучше чугуном.  

Куда и зачем мне так спешить?..

Я собираю все силы в руках и висну на верёвке, едва не свалившись. Внезапно та срывается, едино открывая все клапаны. Они были полными — воздух хлещет в никуда.

Меня отбрасывает вбок, оглушает. Сквозь полуобморок я наблюдаю, как лечу обратно вниз вместе с куском обшивки былого Бункера. Не знаю, что первым накроет парня в маске Вильде — металлический пласт или мой труп, но чертовски хочется прийти к финишу первой.  

Я ломаю сразу все кости, разбиваю в щепки себя и его. Вот только боль давно прекратила существование, звук исчез, мир ослеп. Не знаю, накрыло ли нас исполинским крошевом или нет.  

Неужели если мы выберемся, всё будет именно так? Единственный путь наверх — взорвать Потолок, а заодно и себя самих? Пробить антирадиационный барьер и погубить, возможно, остатки человечества?..

В наступившей темноте я нащупывала хотя бы отголосок боли, хоть что-то похожее. Всё, что получилось отыскать — мокроту на ресницах. Устыдившись перед самой собой, я размазала слёзы по лицу. Если это был сон, тогда почему такой настоящий? Проведя ладонью по затылку, убедилась: волосы на месте, не выпали и не были сострижены почти под корень.

Разбудил меня скрежет ключа в двери и по новой вспыхнувший свет.  

— Кёна, ты дома?

— Да, пап, да! — бросившись переодеваться в домашнее, воскликнула я.

Любимые тёплые штаны с мягкой набивкой — на случай, если отключат отопление — как раз закрывали всю ногу целиком.

— Возьми у матери сумку.

Я вышла в коридор, на ходу приглаживая взлохмаченные пряди. Маленькая мама, скрючившись, держала папу за локоть. Они всегда ходили так, как два горбуна из страшной сказки, до работы и обратно. А больше было и некуда.

— Ну же, похвастайся перед ребёнком! — он с задором толкнул жену. — Чего ты молчишь?

Она бессловесно отдала мне сумку. Внутри загремели банки консервов, зашуршали пакеты галет.

— Как тебе такое, Ён? Горда Лакэтив — первая премия в должности заместителя начальника литейного цеха Фабрики Текстиля! — он важно кивнул на мать светлыми кудрями.  

— Клёво, — сказала я.

— Ты же уже поела? — осклабив зубы и позволив смешливым складочкам танцевать вокруг опущенных глаз, папа начал скидывать куртку. — А не то сегодня можно устроить маленькое торжество. Еды здесь на месяц хватит!.. Ты что, плакала?

— Да, поела. Нет, не плакала, — дважды соврала и понесла сумку на кухню.

— Э-э… а-а… а почему после школы задержалась? Горда даже оставалась тебя ждать, а я и спросить забыл, — он прошёл за мной, чтобы стащить из пакета парочку свежих галет. — И почему с подработки пришла раньше нас? Ты обычно же задерживалась… где-то.

— Да так.

Посчитав отцовский долг выполненным, он, довольный, пошёл в ванную, чтобы смыть с рук копоть нарезного станка.

Я затолкала еду в кладовой шкаф. Есть хотелось жутко, вот только если я накинусь на консервы, отец обязательно спросит повторно, был ли у меня во рту с утра хотя бы кусочек галет, а там и выяснится, что нет. Узнав, что я не вышла в смену и не выручила за неё ровно десять жетонов, банку и два пакетика, он сиюсекундно растратит нелепое добродушие. Может, оно и к лучшему, что мать взяла обет молчания?

Я вернулась в комнату и стала собирать вещи, какие должны пригодиться ночью.

Верёвка, чтобы тащить. Перчатки, чтобы не стереть в кровь руки, когда буду оттаскивать баллоны из кучи и тянуть труп. Фонарик, которым ещё не приходилось ни от кого отбиваться. Маленький складной ножик, отобранный у Ноэла Рэлса на первом курсе — трофей за честный кулачный бой. Немного еды на случай, если оный даже в ночное время приглашает на свидания Авыра, и шутки ради эта сладкая парочка решит закрыть меня внутри (тесных пространств я боялась с детства, когда приходилась прятаться в шкафу во время родительских ссор. Вот так — сидела и боялась. Глупейший страх в условиях Могилы). Вот, пожалуй и всё.

Я достала из-под кровати крошечную сумку на пояс — обычно носила в ней деньги на Рынок и сложенные пакеты, а неделю назад умудрилась уместить в ней все покупки. Из опрокинутой сумки на одеяло комком выпала горстка нижнего белья, а их место заняли будущие орудия преступления. Статья вторая Конституции Бункера — не создавать панических ситуаций.

— Ён, приходи есть! — крикнул отец из кухни.

Над столом стоял дурманящий солёный запах пресных на деле консерв. Я заняла последний свободный стул и, по примеру родителей, вспотрошила предложенную банку. Аромат щекотал ноздри и был попросту изумительным в своей незамысловатости.

Мать сидела напротив и ела медленно, растягивая удовольствие, которое на её лице никак не значилось.

— Завтра после работы ты зайдёшь на Рынок, — утверждающе произнесла она, глядя исключительно на серую застывшую кашу. — И купишь белого хлеба и кисельного порошка.

Я чуть не издала радостный возглас, но вовремя сдержалась. Безвкусный студень полувековой давности сразу показался чем-то несъедобным (и правда, при чем тут удовольствие?).

— Может, возьмём чего-нибудь сладкого?

Она всё же посмотрела на меня, и в этом взгляде не было ничего хорошего.

— Если ты сдашь экзамены, мы подумаем над этим, — поставив в разговоре жирную невидимую точку.

Ну всё, плакали мои конфеты.

Остаток вечера не сиделось на месте. Я за раз управилась с изучением химических соединений (хотя ни в жизнь не составляла схемы получения метана лабораторным путём) и взялась за выжидание десятичасовых новостей, то обтирая задом подоконники, то шагами прокладывая тропинки из угла в угол. В конечном счёте обрюзшее старческое лицо заменило голубой циферблат, когда я проверяла упругость кроватных пружин.

— Добрый вечер, уважаемые сограждане, — уныло протянула я вместе с ним, открывая окно.

В Шестом захлопали сотни соседских окон. Главный Советник тем временем монотонно продолжал:

— Подошёл к концу тринадцать тысяч шестьсот восемьдесят второй день пребывания в Бункере. Сегодня мы вторые сутки совершаем новый прорыв и продолжаем рыть Потолок над территорией Черты. На данный момент тоннель составил длину в одиннадцать ярдов.  

— Опять эти придурки нас закапывают, — негромко послышалось с нижнего этажа. — Лучше б они вообще ничего не делали.

Я сочла, что в этих словах есть резон, а дальше слушать смысла нет. Над яйцеобразной головой Советника зависло табло: «54°F» — нечего мёрзнуть.  

Пусть я и закрыла окно, но по квартире всё равно гулял сквозняк, и речь Главного прослушивалась на ура. Наверно, отец заскучал на кухне и додумался проветрить слишком жарко отапливаемое помещение.

— …до сдачи итоговых школьных экзаменов осталось семь дней, а это означает, что вскоре цеха, лаборатории и кабинеты пополнятся новыми специалистами. Возлагаем большие надежды на будущих членов взрослого общества.

— Служите общей цели. Да хранит вас Великое Солнце. Спокойной ночи, — повторила я.  

Над макушками блоков опять встали часы, квадратные огоньки окон тотчас затухли.

— Ён, если я узнаю, что ты легла поздно, тебе непоздоровится! — донёсся голос отца.

В прошлый раз мне в самом деле нехило досталось, правда, скорее за ночной жор из непрекосновенных запасов, чем за бодрствование в три двадцать восемь. Вот я и решила не спать вообще.

Как только минутная стрелка переместилась на окружность вперёд, я влезла в разорванные штаны. Застёгивая куртку, прокралась в прихожую.  

Слава Великому Солнцу, мы жили в раздельных комнатах. Откровенно говоря, все квартиры в любом жилом блоке каждого квартала строились по единой схеме и не подразумевали двух комнат. Когда Могила была забита до отказа, в однокомнатных отсеках под существование ютились по нескольку человек, порой друг другу чужих. Единственное преимущество, которое получила наша семья при моём рождении — отдельную квартиру. А потом появилась и перегородка.

К личным трёхстам двадцати трём квадратным футам им присуждалось пожизненное вычитание из зарплат тысячи жетонов. В общем, досадно, что я родилась за два месяца до того, как табу на рождение по новой сняли.

Я преступила закон, появившись на свет, и с тех пор это получалось у меня систематически. Пятая статья Конституции Бункера (самая пренебрегаемая) — не нарушать расписание дня.

С замком пришлось долго повозиться, чтобы он не издал ни звука. По причине отсутствия межкомнатных дверей приходилось быть вдвойне осторожной — вдруг услышат? Не рассказывать же им про то, как Ноэл и Фравика кувыркаются в очень романтичном здании Склада, и по этой простой причине я тоже облюбовала это местечко, а теперь иду туда вытаскивать труп из-под завала, чтобы красиво уложить его между Пятым и Шестым.

Кстати, да. Нужно вернуть его маску Вильде, но баллон и трубку оставить. Если незнакомец появится на улице, лежащим без средств к существованию, это скорее вызовет суеверный страх сограждан, чем поднимет на мятеж. А вот если порция кислорода будет при нём, это скажет о том, что государство незаконно содержит постороннего человека и почему-то попустило его смерть.

Дверь практически бесшумно открылась. Тихо скрипнула петля. Я не стала заморачиваться с замком и оставила так.

Ближе к первому этажу моя тележка подпрыгнула на ступеньке и громко тукнулась о следующую. Интересно, насколько сильным должен быть шум на лестничной клетке, чтобы привлечь соседей? Я переборола желание постучать по отопительным трубам и вышла из подъезда.

Бунтарский дух вспьянил голову. Или я просто захлебнулась холодным воздухом, прогоняющим остатки сонливости. Луч фонаря трясся.

Я вдруг сообразила, что раз во всём Бункере погас свет, мой крошечный лучик отлично просматривается из любого окна ближестоящего здания, особенно если кого-то сегодня так же не тянет спать. Пришлось продвигаться чуть ли не на ощупь.  

Наверное, зря я не сказала о своём плане подруге? Вместо того, чтобы зажиматься в спальне от родителей, могла быстро сбегать к Лабораториям, и сейчас, возможно, нас было бы вдвое больше, а страха в два раза меньше. Так и быть, придётся тонко намекнуть ей за ланчем, что к завтрашней панике я приложила немного усилий.

Засветив фонарик уже в угловом квартале, я без происшествий докралась до преступно-популярного блока. Так как работа предстояла не из быстрых и не из лёгких, тележку с баллоном потащила за собой.

Груда красных бутылей возвышалась рядом с опрокинутым стеллажом. Мне показалось странным, что он не накрыл кучу, а валялся в стороне. Как видно, просто съехал вниз по скользким металлическим бокам. Пожав плечами и насадив на руки перчатки, я взялась за дело.

И уже через минуту поняла, что все они до единого пусты. Шестнадцатипинтовые ёмкости были такими лёгкими, что я без труда могла ими жонглировать. Граблями каменых рук я разворошила их во все стороны так, что можно было пощупать землю.

Шорох и тихий шаг за спиной заставили подавиться сердцем где-то в области горла. Я подсветила темноту.

В его глазах было больше неба, чем за гранитным Потолком.