Примечание
– это человек?
вопрос беки тонет в ворохе шумов мчащегося вагона метро, но юля цепляется за него, вытаскивая звуки родного голоса из кучи мусора посторонних звуков.
– да, – отвечает юля и растягивает губы в хитрой ухмылке. – ну, чаще всего.
плисецкая теребит в пальцах сложенную пополам бумажную салфетку: в этой игре полагается писать имена персонажей или известных личностей на липких стикерах и клеить другим участникам на лбы, а затем, отвечая на вопросы, помогать угадывать, кто был задан. только у беки с юлей, скучающих в дороге, не нашлось ни стикеров, ни даже ручки – пришлось экспериментировать, вооружаясь подручными средствами. старый карандаш для бровей, завалявшийся в рюкзаке алтын, сработал, как надо, а вот свистнутые ранее из макдака салфетки клеиться («могу плюнуть», «на меня или на салфетку?» – дурацкая ухмылка, блин, такая дурацкая, что юля покраснела мгновенно – «е-мое, бек, ну у тебя и кинки») так и не захотели.
– в смысле, «чаще всего»? оборотень какой-то? – алтын хмурится, и юля, сосредоточенно рассматривающая собственные пальцы, чувствует прикосновение чужого взгляда на своей макушке.
– почти. иногда она богиня в обличье смертной.
(идиотская шутка идиотская шутка юля блин идиотская шутка)
плисецкая давится выделанным смешком, чувствуя, как по спине носятся табуны мурашек – то ли из-за сквозняков в полупустом вагоне, то ли от прикованного к ней взгляда подруги. и чего она так нервничает? они столько раз общались на соревнованиях, переписываются каждый день с утра до ночи, а плисецкая все равно каждую их прогулку вдвоем забывает, как дышать ровно.
– юля плисецкая, что ли?
по позвоночнику юли пробегает электрический ток, и девушка, криво улыбнувшись, разворачивает салфетку с лаконичным «я ;) ».
алтын смеется, откидываясь на спинку жесткого сидения. плисецкая поднимает на подругу взгляд, но тут же, уколовшись о блестящие глаза, вновь роняет его на свои ладони.
(бека смеется над твоей шуткой или над тобой?)
пальцы у юли острые. длинные, костлявые, как у бабы яги: плисецкая вдруг кажется себе такой неказистой, угловатой, в этой нелепой толстовке на три размера больше нужного – утром девушка подбирала одежду, кажется, целую вечность, крутясь у зеркала и раз за разом решая, что в этом она выглядит недостаточно хорошо, недостаточно хорошо для беки.
может быть, юля даже позавидовала бы тому, какое впечатление умеет производить подруга: ее голос, бархатной пряжей вышивающий редкие, но неизменно правильные во всех отношениях слова, ее теплая улыбка, сдержанная и кажущаяся оттого величественной жестикуляция – все в беке, все в каждом ее движении выбивает у юли воздух из легких, и девушка непременно бы позавидовала ей, если бы ее челюсть не падала от восхищения.
до сих пор не верится, что бека – вот эта вот неимоверно крутая бека, при встрече взглядами с которой у плисецкой сводит дыхание – ее подруга.
– моя очередь загадывать?
если алтын, подпевая юле, напишет на салфетке собственное имя – что скажет плисецкая? как бы она отвечала на вопросы? как бы описала подругу?
человек, женщина, известная фигуристка? умная? понимающая? красивая?
потрясающая?
глупо, ведь бека – это что-то большее. это кружка с чайным пакетиком возле ноутбука с открытым скайпом, которую алтын, рассмеявшись над дурацкой шуткой юли, непременно снесет на пол запястьем, это позднее субботнее утро и «как настроение?» на экране телефона, изрезанного пробивающимися через жалюзи солнечными лучами, это «холлс» с медом и лимоном, которые сунули плисецкой, когда у той разболелось горло перед соревнованиями.
бека просто такая… т а к а я . такая, что от ее внимательного взгляда у юли – профессиональной фигуристки, между прочим! – подкашиваются ноги.
разве сможет угловатая, неказистая, рассыпающаяся идиотскими шутками плисецкая ее описать?
– не, уже надоело. идиотская игра. – юля морщится, ерзая на жестком сидении. – слушай, может, я тебя все-таки провожу до отеля, а? потеряешься же в незнакомом городе.
– мы уже обсуждали это, – со строгими отблесками в мягком голосе напоминает бека. – поздно уже, тебе домой пора.
– да хорош, какой поздно? я спать не хочу, ты же знаешь, что я раньше трех никогда не ложусь, а дед меня только к десяти ждет, – бурчит юля, исподлобья глядя на подругу: неужели от нее уже хотят избавиться?
– нет, юль. пожалуйста, давай не будем опять об этом.
в другой ситуации (с другим человеком) плисецкая в ответ точно вспыхнула бы и, возможно, предложила бы подраться, но спокойный, почти просящий тон беки действует, как слоновья доза успокоительного.
– ладно, – роняет юля, сжавшись и потупив взгляд: обида уступает место стыду.
дура. лучше бы молчала.
– да чего ты? – словно прочитав мысли плисецкой, спрашивает бека и ласково щелкает подругу по носу. юля, покрасневшая от злости из-за такой наглости (ага, злости, конечно, и мурашки по спине носятся тоже от злости) бросает на алтын испепеляющий взгляд: та лишь смеется и, пользуясь замешательством плисецкой, нагломерзкомилоблинблинбеканупрекращай нажимает указательным пальцем на ее многострадальный кончик носа. – не ворчи, мы же завтра встретимся. приеду за тобой в восемь утра. или, хочешь, в семь? или в шесть, м?
плисецкая хочет злиться на подругу – честно, очень хочет, – но губы против воли растягиваются в улыбке.
– е-мое, звучит серьезно. это угроза?
– она самая. приеду с рассветом – и ты пожалеешь о том, что не легла спать в девять.
юля смеется и прежде, чем успевает подумать, схватить себя за шиворот и надавать подзатыльников, кладет голову алтын на плечо.
– ловлю на слове! чтобы в шесть стояла у моей двери, поняла?
(плевать, что бека пробудет в москве еще два дня и юля успеет двадцать раз от нее устать)
(наглая ложь; юля от беки никогда не устанет)
в последние месяцы они переписываются не реже, чем дышат, но юле все равно мало. рука устала тянуться к экрану ноутбука с лицом беки в «скайпе» на весь экран, чтобы утереть крошки печенья с губ подруги, хочется услышать вживую, без жужжания помех, как алтын, отвлекаясь от разговора, начинает неосознанно мурлыкать песни себе под нос, разглядеть своими глазами, а не через паршивую камеру, все-все-все магниты, привезенные девушкой из городов, в которых она бывала, и торжественно повешенные на холодильник, но случайно прослушать все, что бека рассказывает про магазин на вокзале таллина, заглядевшись на то, как у нее сверкают глаза, когда та заговаривает о том, что любит. люди думают, что алтын молчаливая, но они ни черта не знают, ведь они никогда не слышали ее настоящий, увлеченный и льющийся шелком голос – и юля будет с ней говорить-говорить-говорить до тех пор, пока они не охрипнут на пару, а затем, расхохотавшись сипло, как курящие сорок лет старушки, лягут в обнимку, будут разглядывать солнечные пылинки под потолком и говорить без единого слова – словно в немом французском кино.
порой юля чувствует себя эгоисткой. бессовестной, избалованной девчонкой, расстраивающейся из-за сущей ерунды: плисецкая сглатывает обиду, не обращает внимание на что-то скручивающееся, ноющее, царапающееся в животе и живет дальше так, как привыкла. но, все-таки, неужели это настолько глупо – хотеть, чтобы они с бекой проживали лучшие моменты жизни не только вместе, но и рядом?
у них есть всего два дня. сорок восемь часов, как минимум двенадцать из которых ей придется потратить на этот идиотский сон.
ужасно бесит: неужели они с бекой не заслужили хоть немного больше времени, ну – лицо юли покрывается красными пятнами, – наедине?
– глупая, – шепчет алтын так ласково, что у плисецкой на мгновение останавливается сердце. – я же не в последний раз приезжаю. не волнуйся.
и юля почему-то тут же, как заколдованная, перестает волноваться.
жизнь плисецкой – это шлифующая камни, стремительная, беспощадная, не позволяющая остановиться и на мгновение, чтобы вздохнуть – разобьешься о скалы – река. но с алтын рядом сносящий с ног поток кажется не таким страшным: превращается в щекочущий лодыжки ручеек. с бекой все так просто и понятно, так, как, наверное, должно быть с тем самым-самым-пресамым человеком – с бекой все становится правильным.
дурочка, невыносимая дурочка алтын: отправляет юлю домой – неужели не понимает, что дома плисецкая себя чувствует только рядом с ней?
и юля, может, тоже дурочка – неказистая, угловатая, нелепая (и так нелепо влюбленная?) дурочка, у которой едва-едва не наворачиваются слезы из-за того, что бека, как ни крути, приехала к ней, ради нее, и обязательно приедет еще не один раз – да, может, она та еще идиотка, но с алтын это почему-то не имеет значения. юля в кое-то веки чувствует себя нужной – такой, какая она есть, без медалей, блестящих костюмов и пота на лбу.
и, кто знает, быть может, по приезде в москву беке тоже показалось, что она вернулась домой.
юля дергается, порываясь выпрямиться: хочется вновь достать карандаш для бровей, накорябать «доброй ночи» на салфетке и подбросить беке в карман рюкзака, чтобы та, доставая телефон в глухом номере отеля, наткнулась на бумажку – и холодная комната стала бы немного роднее. но алтын, пробурчав себе под нос что-то неразборчивое, цепляет плисецкую за руку и тянет на себя, вновь укладывая на плечо и прижимаясь щекой к макушке юли.
хочется расхохотаться в голос – глупая, она такая глупая, ведь целое мгновение плисецкая ожидала, что под рукой беки, скользнувшей по ее запястью, расцветут ромашки. но вместо шелковых лепестков с пальцами алтын сплелись юлины: не ледяная щекотка бутонов, но поцелуи теплой ладони коснулись кожи. плисецкая представляла, что по позвоночнику пронесется разряд, она вздрогнет, будто бы от испуга, но она, напротив, выдыхает и вновь закрывает глаза – до тех пор, пока бека рядом, она не будет ничего бояться.
она же, как ни крути, богиня в обличье смертной
(рядом с бекой, по крайней мере, она видит себя только такой: всесильной, вдохновленной, способной на все – даже пересчитать все-все-все пылинки под залитым солнцем потолком)
\\
«а ведь говорила, что не хочешь спать» – слышит юля откуда-то издалека, словно бы из-под тысячи пуховых одеял: даже в дремлющей голове ворочается понимание того, что надо встать, но пальцы, вдруг коснувшиеся ее волос и робко погладившие по макушке, вытаскивают все дурацкие мысли – и юля проваливается еще глубже в сон.
\\
юля вздрагивает и едва не просыпается окончательно, слыша название своей станции – «осторожно, двери закрываются», – но бека почему-то ее не будит, а только прижимает все крепче и крепче к себе. дурочка. сама ведь ворчала о том, как важно плисецкой вернуться домой вовремя, а теперь решила прокатиться еще кружок по кольцу? юля едва слышно усмехается: она-то не против, все равно не смогла бы оторваться от беки, даже если бы захотела (не захочет, никогда не захочет).
\\
даже сквозь сон юля чувствует, как из ее расслабившейся ладони выпадает салфетка – и даже в дреме она вспоминает о том, что забыла оставить беке записку.
ну и ладно.
ведь когда-нибудь юле не будут нужны телефоны, ноутбуки и даже спертые из макдака салфетки, чтобы желать беке доброй ночи. когда-нибудь они будут и вместе, и рядом. обязательно.
и, да, это тоже угроза.