Примечание
Тишину прорезал мерный стук столовых приборов. Прекрасная атмосфера. Никогда еще среди этих людей не было столь очаровательной, мирной тишины. Хотя, наверное, их можно заткнуть только таким образом. Исключительно, когда их глотки заняты непрерывным поглощением. Прекрасно.
Обычные люди. Да, они представляются полным титулом, перед именем (произнесенным очень медленно и затянуто, что важно) всегда идет заумная должность, суть которой можно уместить в одно слово. В целом, обычные люди. Но что мне нравится в них больше всего — постоянная циркуляция, проходящая в них. Когда их рот не занят поглощением изысканного мусора — пищи, — он исторгает другой шлак — речь. Прекрасно.
— Говард, ты как всегда великолепен! — снова этот отцовский тон.
Стэн Хинберг, вот уж кто действительно сам понял, что лучше впихивать шлак в себя, чем исторгать его на других. Да, последствия мудрых решений не лучшим образом сказываются на состоянии тела, но лучше умереть в сорок от инфаркта, чем жить с залитыми мозгами. И в своем подобии мудрости Хинберг осознал себя много опытней и значительней всех, присутствующих здесь. Забавно.
Киваю ему, получая одобрительный смешок. Как ни крути, а лесть всегда может быть приятна.
— Полностью поддерживаю вас, м-р Хинберг, говядина особенно хороша сегодня.
— Сегодня? Ха! Ты говоришь так, будто наш Говард только сегодня научился ее готовить!
— Что ж, тогда должен уточнить, что говядина всегда выходит превосходно, однако сегодня она имеет большую долю изысканности.
— Ну ты и завернул, Джош! — громкий каркающий смешок, едва переходящий в свит. — Но что ни говори, а наш мальчик всегда отличался особым кулинарным талантом. Снисходительно-благоволящий взгляд. Это даже мило в какой-то степени. Люди так часто склонны заблуждаться в своих суждениях, что иногда просто не замечают очевидного.
Ну да ладно.
Джошуа Вельски, полная противоположность. Я ни разу не мог представить обстоятельство, при котором эти люди могли встретиться. Худощавый еврей, знаете, это тот самый момент, когда внешность описывает внутренность. Внутренность. Люблю это слово. Многозначительное, необычное. Почти всегда подходящее. Внутренность — это то, что определяет поглощение. И зачастую, оно не отличается качеством содержимого, что отлично демонстрировал на себе Джош. Он будто постоянно находился в процессе поглощения, к сожалению, шлака ментального. И в какой-то момент, когда мозгу уже невыносимо столь объемное количество незначительной мерзости, он открывает рот в подобострастном выражении (еле уловимом, на самом деле), и изливает все это на собеседника. Всегда много, заумно, длинно и вежливо. И, по-моему, этот человек одним своим существованием оскверняет факт вежливости. Надеюсь, этот вечер изменит хоть что-нибудь. Искренне надеюсь, иначе все мои приготовления действительно не имели смысла.
Вновь звяканье приборов. Прекрасно.
— Говард, мальчик мой, если моя старческая, хе… память не подводит, ты в прошлый раз обещал, что на ужинах нашу компанию разбавит прекрасная особа. Синди вроде, да?
— Конечно, м-р Хинберг. Уверяю вас, можете считать, мисс Доу уже здесь.
Очередной смешок. Забавно.
Синтия Доу, наверное, единственный человек, который сумел прекратить в себе эту цикличность. Иронично, что она же имела полное имя, больше подходившее неопознанному трупу в морге, чем личности. Даже как-то непривычно было находиться рядом с ней. Всегда хотелось поставить рядом кого-нибудь в противовес, того же Хинберга с Джошем. Она будто была вырвана ото всех. Она не была целым без части, как все, но частью от целого. Наверное, это меня в ней привлекло.
Скрежет ножа по тарелке.
— Нет, Джош, я клянусь тебе, такого стейка ты не попробуешь нигде больше! Он великолепен, Говард! Боже, как много теряет мисс Доу.
— Согласен, м-р Хинберг, мисс упускает прекрасную возможность познакомиться со всей полнотой кулинарных талантов Говарда.
— И все же, признаться, я немного злорадствую, мой мальчик, — кашель прервал гулкую речь, — злорадствую, ведь если бы мисс Доу была здесь, то я был бы вынужден предложить ей лучший кусок, как джентльмен. Согласен, Джош?
Джошуа коротко кивнул, вновь опуская взгляд в тарелку. Стэн Хинберг снова каркающее расхохотался. Да, мистер, хорошая шутка.
— Я уверен, Синтия была бы рада оставить лучший кусок вам. Можно сказать, она так и сделала.
— Ну разумеется, она так и поступила, раз не пришла сюда! — Хинберг снова зашелся смехом. Прекрасно. Да. Синтия была лишь частью без целого, я это хорошо понимал, и понимаю сейчас. Думаю, это — последнее, что я мог сделать, и что вообще было в моих силах. Мое стремление помочь этим запятнанным, загаженным людям иногда, знаете, переходит в чистую филантропию. Но я не стыжусь этого, отнюдь. Я бы с радостью предал огласке мои порывы, мои подвиги, которые я совершаю ради них же. Но тогда бы мои действия, их смысл, рассыпались в прах. Это не совсем желаемый итог, учитывая, сколько сил я потратил, чтобы собрать этих троих за одним столом. Постоянное поглощение, без анализа того, что поступает в твою внутренность. Оно отравляет? Исцеляет? Никто не замечает этого. Все ждут только наступления исторжения. Но, я знаю, эффект поглощаемого успевает повлиять на людей. Опять же, иначе мои действия лишились бы смысла.
Забавно. Люди ведь действительно совершенно потеряли концентрацию на реальности. Не замечают ее, отдаваясь поглощаемой информации. Скажи им, что они видят перед собой черный стул, и они сядут на черный стул, даже если их сознание вопит о том, что они сели на желтый диван. Так интересно. Но Синтия была интересней. Она не исторгала, не поглощала. Она… хм… слушала? Да, слушала свое шептавшее сознание, и зачастую была права. Но более она не могла ничего. Больше и не нужно было. Это все, что от нее требовалось. Все, что ей было необходимо для того, чтобы исполнить свое предназначение в полной мере. Я не говорю о том, что у всех есть предназначение, и что оно переплетается с другими судьбами, нет. Просто так вышло, что она нашла меня, а я нашел ее. И я, именно я смог понять, что нашел того, кто может помочь мне совершить новый подвиг. Я не жалею Синтию, она тоже не должна жалеть себя. По факту, она получила даже больше, чем могла просить когда-либо: целостность. Она приобщается к целому, которого у нее никогда не было, и восполняет целое, из которого так неаккуратно была вырвана недостающая часть. Можно сказать, что люди похожи на конструктор, но я так не скажу. Конструктор, даже самый примитивный, имеет логику построения, несет логику в себя и в мир. Конструктор, идеальный в своей внутренности и внешности, слушает сознание, с которым образует единое целое. Он слышит свои чувства, использует свои знания, чтобы разобрать чувства. Но человек не конструктор, нет, совсем нет.
Люди не могут слышать голос сознания, «голос разума», как о нем говорят. Это и вырвали у них когда-то. Странно лишь то, что даже сейчас эти трое, ради целостности которых я невероятным трудом преподнес очередную жертву в виде себя, не могут разобрать вопль сознания. Может быть, Синтия не была подходящей кандидатурой? Иначе я не совсем понимаю, почему они продолжают ощущать неверные чувства? На столе ведь совсем не было говядины.