sam smith feat. demi lovato — i'm ready

На пол просторной кухни лучами орегонского солнца пролилось утро. На сковородке шкворчал бекон; Иен прижимал телефон к уху плечом, подпрыгивал перед сковородкой на одной ноге и впопыхах пытался натянуть штаны, найденные в углу кухни.

Мэнди их стебала: к тридцати-то годам пора перестать вести себя, как спермотоксикозные подростки, и скидывать с себя одежду в том же месте, где припёрло. Но выходило как-то так. Микки в последнее время говнил и дулся, и постель их была холодная, так что кухня тоже неплохой вариант — на безрыбье и рак, как говорится… Однако сегодня все их недопонимания наконец-то закончатся.

Иен чуть не упал, запутавшись в штанах и не удержав равновесие; тут ещё масло зашвыркало, захрюкало и больно прилетело раскалённой каплей в щёку. Он выругался шёпотом — все остальные ещё спали; кажется, Сява услышал его со своего коврика в гостиной — Иен заслышал цоканье собачьих лапок по деревянному паркету. И правда — на пороге материализовалась косматая белая морда. Пёс зевнул и уставился на Иена парой верных блестящих глаз.

— Сейчас, только не скули, — наконец-то натянув штаны, он посолил несчастный омлет с беконом и снова начал остервенело набирать номер, который не хотел отвечать, несмотря на договорённость поднять трубку в полседьмого утра. Снова приложив телефон к уху, Иен сел на корточки и аккуратно, стараясь не шуметь, насыпал Сявке корма в миску — не очень тихо вышло; он зажмурился и чуть придержал разрез пачки, продолжая звонить в автосалон.

— Бля… Чё он не берёт-то, — тихо выругался Иен, задвинув корм за тумбу, и глянул в телефон. Сверху послышались шаги; Иен перепугался — но на лестнице показалась Мэнди, босая и в длинной футболке. Иен выдохнул и закатил глаза. Либо мозги взорвутся, либо опять к психиатру на консультацию ехать, потому что последние месяца четыре он готовил свой сюрприз, и от волнения психика съехала набекрень.

И вот день икс настал. «Дай бог сегодня вывезти, завтра точно в дурку отъеду» — с такими мыслями в шесть утра он выключил будильник на липучке, который тихо-тихо вибрировал у него в ладони — Иен специально заказал эту странную штучку на алиэкспрессе ещё прошлым летом. Микки во сне от любого шороха мог подскочить и проломить себе башку; когда они жили в общежитии Калтеха и ютились на односпалке, милый однажды поставил ему шишку телефоном — и тогда Иену стало очень интересно, сколько ещё времени понадобится уговорить буйного лунатика сходить к неврологу. Видимо, больше, чем девять лет.

— Боже, что у тебя тут горит? — прошептала Мэнди, переступив порог кухни. Морщась и махая рукой у лица, она подковыляла к плите, сняла с неё сковородку и выключила конфорку. — Ты даже яичницу с беконом сжёг, папаша, блин, — она ворчала, прямо как Микки, отдирая от сковородки лопаткой коричневые куски.

— Спасибо, — Иен чмокнул её в щёку и с виноватой улыбкой забрал у неё тарелку с едой. — Микки не проснулся?

— Нет, — так же шёпотом бросила через плечо Мэнди. Развернувшись к Иену, она сцепила руки в замок под огромным беременным животом и вздохнула:

— Я, наверное, засну там сегодня. Твоя личинка отпинала мне почки, — зевая, она прикрыла рот рукой и зажмурилась, когда солнце, выйдя из-за тучи, засветило ей в глаз.

— Может, тебе ещё поспать? — нахмурился Иен, зацепив вилкой кусок яичницы.

— Ничего, до обеда переживу, — пробормотала Мэнди, потерев глаза. Ребёнок в животе у Мэнди бушевал, колотился ножками и ручками в стены своей маленькой тюрьмы — в общем, как истинный Милкович, пытался слинять, и Мэнди плохо спала. Они возили её по клиникам, но врачи в один голос твердили, что всё нормально — «гиперактивная у вас малышка»; Микки переживал и злился, в последний раз вообще за штатив для капельницы схватился и чуть им доктора не прикончил.

— Ну смотри, спальни там две, так что, — прошамкал Иен с полным ртом еды и легонько погладил её по животу. Когда в телефоне, который он снова прижимал к уху плечом, в очередной раз послышался голос автоответчика, Иен медленно, чтоб не греметь, поставил пустую тарелку с вилкой в раковину и кинулся в прихожую.

— И нахера я им двести баксов отвалил? Чтоб кинули в самый ответственный момент? — Иен накинул куртку, раскопал на этажерке портмоне для бумаг и сердито вздохнул.

— Иди уже, — Мэнди закатила глаза, чуть ёжась от холода, пробивавшегося через щель приоткрытой входной двери. — Сейчас сам опоздаешь.

— Так, давай ещё раз проговорим, — Иен почесал сонные глаза и вздохнул. Он очень боялся, что детально продуманный план накроется пиздой. — История, как договорились: я уехал на работу пораньше, потому что совещание с подрядчиком, о котором я забыл сказать. Тогда он точно не будет мне названивать. А ты через час будишь его, просишь выгулять собак, играешь беременную истерику и просишься на пляж. И ведёшь его туда, куда я тебе скинул ориентир в гугл-картах. Только через приложение заходи, в браузере лагает. Хорошо?

— Хорошо, — фыркнула Мэнди. — Не знаю только, как это Микки меня нахер не пошлёт.

— Ну, ты поправдоподобнее плачь. Посмотри видосы со своими этими… Пейрингами, или как их?

Мэнди фыркнула.

— Мне, чтоб стекла нажраться, достаточно ваши переписки почитать.

— Дурочка, — засмеялся Иен, неловко вспомнив, как когда-то давно на пьяную голову завалил Мэнди скринами сообщений, где они с Микки выясняли отношения. Иен обнял её, потом посюсюкался с животом: «пока, футболистка», и вышел за порог. — А! Чуть не забыл, — он поднялся по лестнице и тихо, почти на ухо ей проговорил:

— И в гараж его не пускай, а не то машину увидит и сразу же допрёт, что я не на работе. Ладно?

— Ладно, ладно, — цыкнула Мэнди, махнула рукой и затащила за ошейники подоспевшую Тайгу и Сяву, которые чуть было не выбежали за уходящим хозяином.

***

Иен по пути в автосалон всё же дозвонился проспавшему менеджеру, вылил на него своё честное недовольство и кое-как успокоился после заверений, что всё будет в лучшем виде. Ещё бы не в лучшем — сегодня десятое августа. В день рождения Микки не может быть иначе.

Микки не любил свой день рождения настолько, что тогда, в Чикаго, когда они только познакомились, ничего Иену не сказал. Уже потом, в Калифорнии, он говорил, что они провели этот день так же обычно, как и остальные жаркие августовские дни — глушили пиво и стоны в родовом гнезде Галлагеров. Микки рассказывал это с такой мечтательной улыбкой, будто это был его лучший день рождения.

Иен очень надеялся, что сегодняшний будет лучшим.

Чего только они не пережили за годы — пером не опишешь, в сказке не расскажешь. Сказка получится страшноватая, с разгонами от всратой завязки до напряжённых кульминаций, от тоскливого ступора в сюжете до невероятного конца — Иен, конечно, надеялся, что это далеко не конец и даже не середина, но уже сейчас ощущалось традиционное «долго и счастливо».

Шутка ли — десять лет. Прошли, как день.

В далёком 2019-м они уехали в Калифорнию вместе. Фиона сильно не удивилась, что Микки оказался бездомным беспризорником: «Саус Сайд, сказала, всё равно тебя достанет, будь ты хоть доктором наук» — деньги, правда, не приняла. Иен уже в Лос-Анджелесе под Рождество перевёл ей часть оставшихся денег, подговорив одного развесёлого препода за барыш притвориться её состоятельным ухажёром.

Они с Микки выкручивались — если «накопленное» на учёбу бедному студенту десятками и двадцатками ещё приняли, то вот с денежными переводами не катило — у банка возникли вопросы. Микки как-то держался, лавируя в этом бесконечном потоке стресса, словно акула — ему привычно было вертеться в борьбе за жизнь, а вот у Иена нервы после их первого Рождества сдали окончательно.

Криса после заявления Фионы выпустили из сизо в январе; Микки больше никто не искал, и восемнадцать ему уже исполнилось, но он всё равно не хотел сделать настоящие документы и жить под своим именем. Иен пытался убедить, что нужно; Микки отказывался наотрез без объяснения причин, и Иен много позже понял, почему — когда спустя лет пять в Чикаго они флиртовали и целовались, сидя в такси из аэропорта к Фионе, а Микки не узнал в таксисте своего троюродного брата — то потом им пришлось бегать от вооружённой оравы стриженых мужиков, и Микки залетел на скорой в больницу с огнестрелом в ягодице. Микки защищал их хрупкую жизнь, даже если для этого нужно было выслушать от Иена бесконечные обвинения в скрытности, неискренности, нелюбви. Микки так не хотел, чтобы его считали слабым.

Настоящие документы со своим настоящим именем он всё-таки оформил — когда позвонил один из многочисленных кузенов и сообщил, что отец умер.

Но это было уже в Орегоне и задолго до той жизни, где они оба состоялись, где они победили, где научились уступать — вместе. Потому что после Рождества и проблем с банком стало хуже.

Едва одно дерьмо улеглось, вылезло другое — их вышвырнули из общежития.

Наивно было полагать, что никто не узнает про Микки, живущего в его комнате — не будет же тот сидеть затворником безвылазно, и даже если пользоваться запасным выходом, всё равно кто-нибудь да заметит. Староста по блоку, с которой Иен дружил, смотрела сквозь пальцы, но на неё вскоре насели. Уже спустя пару месяцев весь этаж болтал, а потом и до вахты дошло — и когда после вынесенного Иену предупреждения ничего не изменилось, его попросили освободить комнату.

Микки в это время в комнате не было — он барыжил в соседнем районе. Уходил засветло, приходил за полночь по пожарной лестнице. Все полгода, что они прожили в общаге Калтеха, Иен просил: «Не надо. Не ходи, брось, денег ещё на полгода хватит. Поступлю в магистратуру, найдём жильё, работу». Но Микки упёрся, и всё тут, и оставалось только терпеть.

Иен терпел. Даже несмотря на то, что с ума сходил, когда тот опаздывал на десять минут. Может, его охрана с пожарной лестницы общежития сняла. Или копы загребли. Может, его избили, и он лежит на улице и умирает, и в том районе никто к нему не подойдёт. Или барон пристрелил, и любимое окоченевшее тело сейчас остывает в сырой земле у кромки леса.

Микки не попадался охране и всегда в итоге приходил невредимый, не считая фингалов и сбитых до крови костяшек, и ложился к нему под бок, обнимал и гладил — и чуть ниже. Иен сжимал зубы и делал вид, что спит.

Не обращать внимания. Не закатывать скандал.

Даже когда их попросили на выход, он сдержался — тем более что деньги ещё остались, и они сняли каморку через пару остановок от университета. Может, Иен сдержался потому, что грядущий диплом высасывал все соки. Может быть, от стресса потерял связь с реальностью, и ему было уже всё равно, и он знал, что в итоге это случится. Может, всё вместе.

В первый день Микки снова ушёл рано, и Иен из окна наблюдал, как любимый, накинув капюшон и обменявшись приветствием с местным барыгой, идёт на свой участок в загаженный плевками и мусором район.

До первой пары оставалось ещё три часа, но Иен больше не заснул.

А когда он появился в универе, получил дисциплинарный выговор и тонну презрительных или насмешливых взглядов от однокашников, то раз — и слетел с катушек. Выскочил из кампуса, пришёл домой и выжрал горсть седатиков, которые по ошибке оказались не седатиками. Памятная ночь со второго на третье февраля: за окном летит снег, в их маленькой комнате с кроватью-полуторкой горит торшер, и Иен у Микки на глазах пиздит стену этим торшером и кричит навзрыд, что устал, и мозг от стимуляторов взрывается, превращая слова поддержки и беспокойства в злые слова, о которых он начал жалеть на третий день после того, как Микки, оставив ему все деньги, развернулся и ушёл.

Иен до безумия его любил. Так хотелось, чтобы он всегда был в безопасности. Чтобы не думать, что копы прямо сейчас скручивают его на бампере. Или клиент всаживает нож в печень. Чтоб он хотя бы в воскресенье остался дома — и заняться сексом в одиннадцать утра, а не в два часа ночи, когда спину сводит от усталости.

Первые полгода вместе были сплошной нервотрёпкой с проблесками на лучшее, а следующие — без него — безнадёгой и тоской. За февраль Иен усох килограммов на пять, забил на таблетки и учёбу. Он расставался с парнями и раньше, но конкретно этот разрыв сломал так, что ничем было не починить. Ничем, кроме воссоединения. Или пиздюлей от старшей сестры.

Иен написал Фионе, и та прилетела и вымолила у декана ещё один шанс для «непутёвого». Иен, по словам декана, непутёвым раньше замечен не был, и уж перед самым дипломом хорошиста отчислять «мы намерений не имеем», однако «вы уж примите какие-то меры». Фиона меры приняла: три недели запихивала ему в рот лекарства и еду, таскала почти за шиворот к мозгоправу и до универа провожала. Выходила, выдохнула. Улетела.

Иен скажет ей спасибо позже, а пока он, кое-как оправившись, начал жить. Погрузился в диплом и написал его за апрель. В мае купил фикус, днём после пар и консультаций поливал и опрыскивал из пульверизатора, между делом с надеждой глядя в окно, а вечерами выпинывал себя на стадион — чтобы перестать смотреть в это долбанное окно. Начал встречаться с однокурсником. Сказал об этом Микки… Порвал с однокурсником.

Они не теряли связи, переписываясь в телеге, и было неплохо. Можно же спрашивать, как дела, что ешь, в какой мусорке сегодня ночуешь. Присылать мемы. Скучать — и молчать об этом. Можно даже встретиться, чтобы отдать забытую Микки безрукавку — тёмную, с рваными рукавами. Всё равно запах из неё уже выветрился давно.

Иен как сейчас помнил: мокрый асфальт, тусклый свет фонаря, Микки в похожей драной безрукавке стоит боком и курит. Пальцы его не могли удержать толком сигарету — ходуном ходили. Он часто затягивался, колупал фильтр отросшим ногтем, и когда Иен, не зная, что ещё спросить, неловко протянул ему безрукавку с завёрнутыми в кулёк деньгами — а это были его четыре тысячи долларов, оставшиеся от того, что было в сумке — Микки взглянул сначала на этот кулёк, потом на него — и глаза его заблестели.

— На свадебку с Тайлером прибереги, — прорычал он со всхлипом. Отпихнул Иена. Утопал.

Жрачка, повизгивая и вертя куцым хвостиком, посеменила за ним — и где-то метрах в тридцати от Иена развернулась, тявкнула — чего, мол, встал? Давай с нами.

Иен уже был готов принять всё. Два разных мира, где он, хоть и с отцом алкашом, но дома — и Микки, мёрзнущий в картонной коробке, в подвале, в мусорном баке, сходились лучше, если в жопу свои хотелки засунуть и уступить. Иен не представлял, как утром обойтись без душа, а у Микки от ветра кожа огрубела и морщинки на лбу в восемнадцать лет; Иен ставит свои интересы выше — а у Микки сердце слишком мягкое, и чёрствым притворяется, когда больно. Больно ему всю жизнь.

В июне он защитил диплом. Все порядочно отметили, кроме него — единственный трезвый, Иен вызвал такси и развёз всех по домам.

Если бы он выпил, он бы написал Микки. Ладно, Иен и трезвый ему писал — так лучше. Микки, естественно, читал и не отвечал — как всегда. Но хотя бы читал, изредка отправляя факи — и это подтверждало, что он жив, в сознании и у него есть деньги заплатить за интернет — а значит, и на еду есть.

В конце концов, они снова встретились. Микки стоял перед ним в чистой одежде, с аккуратно подстриженными висками — и худой, как дистрофик.

У Иена сердце сжалось. Он предложил сходить поесть и тут же заметил, что Жрачки, которая обычно бегала вокруг и пыталась трахнуть его ногу, рядом нет. Микки в ответ пробормотал: «Пойдём, покажу кое-что».

С тех пор они уже не расставались.

***

— Там всё готово? Точно ничего докупать не нужно? — Иен суетился вокруг огромного трейлера с бумагами и осматривал его на косяки. — Можно, я проверю?

От волнения сводило желудок. Два яйца с беконом быстро улеглись, словно и не завтракал. Нет, всё в порядке — внутри тоже выглядело идеально. Кровати чисто и аккуратно заправлены, пыли нет, домики для трёх собак и кошачье дерево, как заказывал, бар, телик и гамак — всё на месте. Минут десять Иен проверял розетки, включил, выключил и снова включил бойлер над джакузи; залез к потолку на стуле и открыл вентиляцию. Вай-фай и климат-контроль работали исправно; трубы для слива туалета, правда, ему не нравились — такие широкие в септик сунешь и в следующую секунду окажешься в говне, опилках и ахуе. Он говорил об этом консультантам, но в этой модели трейлера другие не ставили.

Иен объездил двенадцать салонов, пересмотрел кучу трейлеров, но остановился именно на этом. Здесь было всё, что нужно Микки, без исключений, и своих денег он определённо стоил.

Иен подписал бумаги, без слёз и сожалений (почти) расстался с тремястами тысячами баксов и выехал в город. Блядь, если его сейчас остановят копы — это будет катастрофа. Документы-то есть, а вот права на категорию D он себе нарисовал в фотошопе, потому что ходить в автошколу — это значит полгода задерживаться после работы и каждый раз выкручиваться перед Микки, ревнивым до мозга костей.

Ладно… Вроде ничего сложного. Коробка не автомат — жить можно. До пляжа десять километров — раз плюнуть. Только Иен об этом подумал, как чуть не задавил собаку; дал по тормозам — автобус довольно мягко остановился и пропустил описавшуюся псину, хозяйка которой громко отправляла проклятия в его адрес с пешеходного перехода. Иен даже не заметил такую мелкую, а вот Микки, у которого глаз намётан, его бы затряхнул уже. Капелька пота скатилась по шее; ещё как-то нужно на парковку отеля заехать, чтоб забрать Дебби — но Иен не стал рисковать и отписал ей, чтоб доехала до пляжа на такси.

Едва завидев скалы и синюю даль, Иен вытер пот со лба. На берегу его уже ждали. Деревянный помост для трейлера был готов; коллеги по работе Микки — двое мужчин двигали толстенные доски, скрепленные шпалами, чуть ближе к кромке воды, а девушки возились с распаковкой еды и костром. Одна из них, увидев Иена за рулём, захлопала в ладоши; мужчины засвистели с берега.

У Иена рот чуть не порвался — он едва сдерживал улыбку.

Вскоре подъехала Дебби с пачкой собачьего корма и бутылкой вина, и спустя минут двадцать на пляже, окружённом мелководьем и скалами с одной стороны и зелёной растительностью с другой, всё было готово. Поляна с едой и костром оказалась за трейлером, так, что со стороны города не увидишь; все спрятались там же, сбившись в кучу, а сам трейлер был накрыт брезентовым серым полотнищем. Телефон Иена дзинькнул; открыв диалог, он увидел сообщение от Мэнди: «Мы на месте».

Его затрясло; как всегда, живот заболел от волнения. Иен сделал несколько вдохов и выдохов; Деб погладила его по спине. Секунды тянулись мучительно, словно часы. Несколько лет не выезжать из Орегона, годами ходить с одним и тем же телефоном и работать на ноутбуке, который на ладан дышал — всё это должно окупиться сегодня в сотни тысяч раз. Иен предвкушал этот час много лет; наконец-то он настал. Нервная улыбка не сходила с его лица; его все подкалывали, а он только больше волновался. Из футболки под свитером можно было пот выжимать, несмотря на пронизывающий морской ветер.

Шанола, одна из коллег Микки, пряталась с краю, откуда было хорошо видно дорожку, ведущую на пляж. Все напряжённо сосредоточились на её трёх пальцах. Тут она загнула один. Повисла гробовая тишина — только ветер фигачил им песка в лицо, но они держались. Издали послышалось любимое ворчание.

— Ну вот и зачем, бля, ты меня сюда притащила?

— Хорош вонять, Мик, — смеялась Мэнди. — Иди сюда.

Шанола загнула второй палец; Дебби захихикала и тут же смолкла, закрыв рот рукой. Иену показалось, что песок под ногами затрясся от дрожи, пробивавшей его громко колотившееся в пятках сердце.

— Холод собачий. Точно на сносях простынешь, дура… Это чё такое?

Последний палец и взмах рукой.

В следующую секунду Иен понял: оно того стоило.

***

<right>не знаю чего мы хотим, и что жгёт по лесам, городам, и долинам

наш укомпонованный мир, где бесцельно мы бродим, как бочки для пива,

с востока на запад, где солнце садится,

летит без посадок беспечная птица,

и я, как она, в бесконечной петле, и никак мне не остановиться

мы просто бродяги, что метят запрыгнуть в вагон уходящего товарняка,

из детской кровати все монстры попрятались в долгие ящики и, говоря откровенно,

каждый новый вагон будто первый,

и в нем тысячи лиц, что как я, не нашли себе дом,

потеряв на безмерной дороге всё</right>

Микки не любил вспоминать старое и готов был по доброй пословице выбить рыжему глаз, когда тот ностальгировал по прошлому.

Какая, нахер, разница. Ну бомжевал и бомжевал. Ну на трейлер, идиот, пытался накопить. Подумаешь. Откуда ему в восемнадцать лет знать, что не всё так просто в этом мире, и что его бы, скорее всего, пристрелили на одной из грязных улочек Чикаго — как Криса, как многих его корешей-барыг? Иен его спас, конечно. Микки и так минетами который год расплачивался. А рыжий всё равно жужжал: «А помнишь — трейлер? Помнишь, ты хотел?» Нафиг он теперь нужен, трейлер этот — с ипотекой, полным домом животных и тугосерей на подходе.

Так он говорил. Так и думал: старался, проговаривал в голове. А сердце, конечно, до сих пор лежало к бродячей жизни. Микки оборачивался на разбитые в прибрежной зоне лагеря с домиками на колёсах и вздыхал.

Та жизнь была давно забыта. Теперь в ночных кошмарах ему снились порванные кошки, а в хороших снах — пёсьи морды вместо солнца. Что-то подобное пело детскую песенку из мультика и трясло ушами, когда Мэнди подняла его в несусветную рань, чтобы он выгулял собак. Микки пробормотал про очередь Иена и хотел тыкнуть рыжего в бок, но сторона Иена на кровати была пустая и холодная, и Микки проснулся, сел на кровати и протёр глаза. Дрищетка промямлила, что Иен по звонку на всех парах погнал на работу, а ей одной с тремя не справиться, и «вообще» — теперь она не дрищетка. Конечно, вон какое пузо отрастила. Пельменей бахнула, называется.

Микки до сих пор охуевал, как рыжий уломал его на ребёнка. Немыслимо. И то, что они до сих пор вместе — тоже.

Они ещё в Калифорнии разругались в пух и прах. Галлагер ненавидел то, что он торгует коксом, а после переезда на съёмную хату слетел с катушек и расколотил всю мебель. Микки тогда серьёзно испугался. Смотрел в его опухшие глаза, молча слушал крики и обвинения в том, какой он непробиваемый, и всё мечтал отмотать время назад.

Увидев полупустую баночку лекарств, он в отчаянии собрал немногочисленные пожитки, с котомкой в простыни вылетел из квартиры и набрал Фиону.

Вскоре рыжий начал ему написывать; у него всё наладилось, но разбитую чашку не склеишь по кусочкам, если на главную, огромную трещину клея не хватает. У Микки не было смелости всё поменять. Не хватало её на то, чтобы куда-то проситься, чтобы получать в месяц столько, сколько он на траве поднимал за день. Рыжему легко говорить — у него высшее, а Микки читал по слогам. Куда его возьмут?

Так он думал, курил, думал и курил, стоя у подъезда Галлагера и не решаясь позвонить в домофон. Какой в этом смысл, если ничего не изменится?

Иен каждый день задалбывал его сообщениями: «Ты где? Приходи ночевать»; «Приходи ужинать»; «Я волнуюсь за тебя»; «ятак тебя любьл Мик я не могу без теяб миылй» и тому подобное. Деньги даже один раз принёс. Был послан. Будто бы помогли ему тогда эти оставшиеся от мечты крохи.

Микки уже смирился с тем, что Галлагер будет с другим. С кем-то лучше него. С кем-то из универа, с кем-то открытым, с кем-то, у кого документы настоящие и кто не рискует залететь в обезьянник каждый день — в общем, с таким же, как он сам.

В Лос-Анджелесе закоренелые барыги не раз отжимали у Микки деньги, и накопить хоть сколько-то не получалось.

И он сдался. Каждую ночь, засыпая на теплотрассе, Микки читал сообщения Иена, мечтая о жизни, которой у него никогда не будет. Жрачка, ютясь под боком, вылизывала его мокрое лицо, и Микки было тепло и совсем не одиноко.

Микки начал жить сегодняшним днём, и даже успокоился немного, нюни пускать перестал. Но спустя полгода после разрыва случилось ужасное. Они шатались вдвоём по улицам; Микки собирал бутылки в тележку, и Жрачка, как всегда, была рядом. Никогда она не гонялась за кошками и не сбегала — умная была псина, только неуклюжая. Микки не уследил.

Когда они переходили дорогу, она немного отстала. Зелёный кончился, а она, задумавшись о чём-то своём собачьем, встала в метре от тротуара.

Жалкие секунды — и всё. Взвизгнули тормоза, но поздно. Собака же не успела издать ни звука.

Микки прижимал Жрачку к груди, зажав футболкой её плоский, липкий и сочащийся кровью бок, и приставал к прохожим с вопросом, где здесь ближайшая ветеринарка. Какая-то женщина с собакой подсказала, и Микки, не поблагодарив её, ринулся в сторону видневшейся вдалеке вывески. Он сбил прохожего, пробежал на красный и сам чуть не попал под колёса, но добежал. Успел.

Жрачка с открытыми глазами лежала на стерильной простынке — самой чистой, наверное, во всей её собачьей жизни, и медленно, словно нехотя, дышала. Остатки размазанных по асфальту кишок лежали рядом.

Микки выгнали из операционной комнаты.

Она прожила ещё полчаса, а потом он стоял и тупо смотрел на маленький бугорок, накрытый белой тряпкой.

Не с кем теперь согреться в холодную ночь, когда теплотрасса забита под завязку. Не с кем поделиться колбасными обрезками. Некому доверить свои печальные тайны.

Микки разрешили закопать её за клиникой. Завернув собаку в окровавленную футболку, он похоронил её маленькое худое тельце, просидел всю ночь над могилкой и, видимо, простыл. Его мутило и рвало, и врач ветки, придя утром на работу, удивился и пустил в туалет — хоть и нехотя. Вонял, наверное, порядочно.

А потом Микки курил, сидя у стены на тротуаре, и глядел на прохожих, что спешили по своим делам, на проезжающие мимо машины… У него не было никаких дел. Сам он мог подолгу голодать — а Жрачка-то всегда есть просила; теперь её нет, и жизнь его опустела и потеряла смысл.

Микки не помнил, сколько прошло времени, но однажды жалостливая врачиха вынесла ему попить, дала пять баксов и попросила подмести тротуар перед клиникой. Микки выслушал её бормотания про то, что дворник у них опять запил; сунул купюру в карман и взял в руки метлу с совком. Справился быстро, и потом ему почему-то захотелось есть — впервые за несколько дней. Он купил булочку за три доллара в магазине через дорогу, схавал её прямо там, на выходе спиздил пустую коробку от овощей и направился обратно к ветке. Там отдал офигевшей врачихе оставшиеся два бакса и попросил одеяло.

С недели две он спал в коробке на тротуаре. Пьющего дворника, как оказалось, совсем уволили, и четыре посменных врача ветки давали ему подмести тротуар, пускали в туалет, иногда выносили тост с сыром или котлетку. Микки сметал на совочек битое стекло, всякие фантики и окурки, некоторые из которых кидались в него, выкидывал в урну — ничего сложного. С ведром и тряпкой пришлось посложнее.

Оглядываясь назад, Микки сказал бы, что ему очень повезло. Он не то что бы геройствовал, просто оказался в нужное время в нужном месте — отогнал каких-то обсосанных утырков от женщины-владелицы, которая закрывала вечером клинику с заднего двора. Район был такой себе, та боялась — и Микки проводил её до дома. От двадцатки отказываться не стал, конечно.

Через пару дней она заставила его помыть коридор. А потом позвала в свой маленький кабинет и сказала, что на дворе у собачьего кладбища есть старая подсобка, где он может жить, и спросила: «ну, документы-то покажешь?»

Микки был настолько потерян, что ему было всё равно, кому отдать свои единственные фальшивые документы, где спать — на трухлявой раскладушке или на асфальте, брать ли трубку, когда звонит рыжий. Он до сих пор не оправился и ходил отстранённый; мыл полы два раза в день и подметал тротуар — вечером; отвечал на звонки и на автомате говорил, что у него всё хорошо, что да, он не против встретиться; да, давай в девять; да, сейчас скину метку в гугл-картах… Стоп, чего?

Иен озирался по сторонам, оказавшись в незнакомом районе, но всё же топал следом. Микки привёл его на собачье кладбище, к холмику в самом углу, на котором лежал серый неприглядный камень.

Галлагер уже не задавал вопросов. Молчал. Всё и так было ясно.

Когда Иен взял его за руку, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони, Микки впервые с того дня заревел.

Он думал, вместе с маленькой кривой собакеней его сердце умерло навсегда — но, видимо, что-то живое ещё осталось, и живое это ещё умело обливаться кровью и невыносимо болеть. Когда Иен уткнул его лицо себе в шею, крепко прижал к себе и поцеловал в макушку, последняя плотина разрушилась — и Микки уже не мог остановиться.

Он задыхался от слёз и мочил ими тёплую грудь Галлагера. Обняв любимое тело, так схватился за ворот футболки, что нитки треснули и обнажили рваный шов. Иен, даже не обратив внимания, молча гладил по спине и целовал висок — мягко, чуть прижимаясь губами.

В ту ночь они спали на тахте в подсобке ветеринарки, переплетясь ногами и обнявшись.

— Ты вернёшься? — прошептал Иен. — Я подумал и решил, что справлюсь. Ну, с тем, что ты… — он не успел договорить, потому что Микки перебил его:

— Я мою полы в ветеринарке, Галлагер.

Микки сразу же выключился, и его исстрадавшееся сознание в простуженном теле почти не запомнило, как Иен целовал его в лоб.

***

Ещё два года они прожили в Калифорнии. Рыжий работал в архитектурном бюро, дрочил свою магистратуру, а по выходным они ездили на море.

Микки воспылал вернуться к барыжьей жизни уже спустя месяц, когда получил свою первую зарплату. Четыре стобаксовых купюры и одна десятка — он сначала подумал, владелица ветки чего-то попутала, когда оформляла его конверт.

Но нет. Неблагодарный труд, конечно, зато копов можно не бояться. И домой он приходил часов в шесть вечера, и даже выходной был — в пятницу, когда посетителей мало.

Да и всё равно в жизни Микки было кое-что дороже любых денег. Кое-что бесценное. Кое-кто. Можно было и потерпеть полдня, чтобы потом к рыжему под бок вернуться, и Микки не жаловался.

Спустя годы, когда часики перетикали за двадцать три, его осенило, как же Галлагер был прав. Они летали в Чикаго навестить семью, и Микки случайно на автомойке наткнулся на знакомого, с кем вместе ночевали по подвалам. Криса уже не было в живых, как и ещё нескольких барыг; кто-то сидел, кто-то сторчался. Жизнь за вехой восемнадцати лет сложилась у единиц вроде них, и то — по чистой удаче.

Всю неделю в Чикаго Микки днём ходил хмурый, а ночью требовал хватать его за волосы и драть, как сидорову козу. Когда Иен не выдержал и приткнул к стенке, Микки всё ему рассказал. Поменяли билеты и улетели на пару дней раньше, что-то соврав Фионе и остальным.

Тогда они уже давно переехали в Орегон — там у рыжего было меньше конкуренции и больше рабочих проектов. Плюс цена за квадратный метр в Калифорнии кусалась больнее, чем в соседнем штате. Дрищетка крутила у виска и ныла, что ей теперь некуда будет приезжать в отпуск. Как бы не так.

Денег всё равно не хватало. Уходили, словно вода через дуршлаг — в никуда. Галлагер поначалу пахал, как проклятый, сутками на работе пропадал, и Микки жрал себе мозг по чайной ложке, когда тот приходил за полночь, и люто психовал. Тогда Иен стал таскать чертежи домой. Уже лучше. Уже не съёмная каморка, а ипотечная двухэтажка у живописного пахучего леса. За деревьями догорает закат, на плите горячий чай и блинчики-пятиминутки с вишней, а рыжий за кухонным столом гнёт спину над черновиками, чешет отросшую бороду и пялится в свой архикад, и всё это у Микки на глазах, дома и без сладких мальчиков, которых он грешным делом представлял вокруг Галлагера. Джинсы, некогда чёрные, застирались до серых дыр, и край у ноутбука сколотый. Блядь, ради этого он пять лет учился? Дом в залоге у банка, денег хватает только на еду и бензин, а времени потрачено — ёбнуться не встать.

Когда отец умер, у него гора с плеч свалилась. Микки сделал себе паспорт, карточку в банке, даже медицинский полис — это уже Иен заставил. Ещё он заставил его получить аттестат — Микки, правда, особенно не сопротивлялся, потому что Иен сам за него все тесты прорешал. Проще пареной репы.

Но Микки даже не предполагал, что школьный аттестат ему пригодится — здесь Галлагер тоже выиграл.

Однажды он помогал молоденькой девочке, помощнице ветеринара, обмыть раненую пациентку. Та была очень плоха и не сопротивлялась, а девочка эта была та ещё болтунья, и поэтому они разговорились. Она трещала без конца про другую клинику, в которую скоро уйдёт работать; Микки хмыкал и кивал, придерживая квёлую кошку за передние лапки. Когда Шанола — так её звали — спросила, не хочет ли он устроиться туда вместе, Микки вскинул бровь и фыркнул, сказав ей, что едва-едва к двадцати четырём годам получил аттестат, и ничего лучше полотёра ему не светит, так какая разница? Он почти счёл её тупицей, но Шанола тут же выложила, что у неё тоже за плечами только аттестат, потому что отца нет, а мама инвалид, и ещё двух сестёр нужно кормить — и рассказала бы всю историю своей семьи до пятого колена, если бы Микки не остановил её, залипнув на моменте с аттестатом.

Думал он недолго. Надоело быть тупым и бесполезным. Наблюдать, как рыжий рвёт жопу, чтобы в один и тот же месяц заплатить за дом и купить ему баленсиаги на днюху. Как у Мэнди — только чёрные. У Микки язык не поднимался ругаться, глядя в хитрые сверкающие глаза, хотя злости было много — на себя, не на Галлагера.

Микки отходил три месяца вечерних занятий и сдал экзамены. Шанола потащила его за всеми остальными «выпускниками» по такому случаю надраться винца, и Иену потом пришлось забирать его на себе пешком (у них не было ещё машины, какое тут), а потом уклоняться от пьяных домогательств и укладывать спать.

Наутро Микки проснулся с диким похмельем, но с души словно ещё один камень сняли.

— Такой ты у меня молодец, — Иен лежал на боку, подперев голову локтем, и лыбился, как чеширский кот.

— Это сарказм? За то, что я блеванул тебе на кроссы? — сморщился Микки, трогая гудящую голову.

— Нет. Я правда очень тобой горжусь.

Сява и Шесток спали у них в ногах; за дверью мяукала Шанежка, которую Микки тоже, никому не нужную, забрал из клиники. У Микки никогда ещё не было столько смыслов жить — Иен бы сказал, что правильно «смысла», но Микки насрать на правильности. Потому что смыслы, потому что вот так, и чем больше шерстяных и тёплых тел вокруг, тем больше любви. Хотелось ещё.

И он нашёл ещё. У Тайги было три лапки, одно ухо, больные почки и прекрасные голубые глаза; намёрзлась на улице, горемыка, и боялась человеческой руки. Кто-то неравнодушный поймал её в переноску и принёс к ним в морозный январский день, и, когда её подлатали, Микки купил тёплые собачьи тапочки, третий поводок и третью миску. Иен удивился, но ничего не сказал.

В сентябре того же года Микки впервые понял, что у него сложная работа — гораздо сложнее, чем у Галлагера — когда с утра, возясь с ключами у служебной двери, услышал за углом писк. Напуганная мама-кошка зашипела из мятой коробки, едва Микки приблизился к малышам, и прокусила ему руку до крови. Микки отнёс музыкальную коробку в питомник с клетками, постелил в одной из них одеяло, налил воды, молока в питьевую бутылку с пипеткой и закрыл там всю семью, пока готовил стол для осмотра врача.

Но несмотря на все усилия ветеринара, двое котят из трёх умерли до вечера. Похоронив их, Микки несколько дней не мог нормально спать.

Иен едва не закатил скандал, увидев его на пороге с ещё одной переноской. Оставшийся в живых котёнок и его мать окрепли, оправились; котёнок черепахового окраса тут же стал играть с джинсами Галлагера, и Иен, взяв его в ладони, немного остыл. «Мик, их скоро станет так много, что они объединятся и выселят нас отсюда, как в «Скотном дворе». И бюджет у нас не резиновый!» Микки понял последнюю часть про бюджет и пообещал: больше никаких животных.

Через полгода Иен сам притащил блохастого кота с местной помойки.

Собакам было всё равно, а вот Шанежка не оценила братское соседство с Майли и Сайрусом. Помоечного Бантика она воспринимала как верноподданного — ему разрешала вылизывать себе морду. Иен расщедрился на кошачье дерево, и у Шанежки было особое королевское место прямо на самом верху.

Сейчас она лениво поглядывала сверху на собратьев, разлёгшихся на ковре в гостиной. Когда Микки, сонно почёсывая зад, вылез на кухню, вся орава дёрнулась туда же и запела разноголосицей. Шанежка меланхолично зевнула, приподнялась, потянулась — и тоже сошла на пол к простым смертным.

— Галлагера на вас нет, — проворчал Микки и достал паучи с полки. Иена слушались почему-то лучше, чем его. Шесток, Сява и Тайга в его присутствии даже гавкнуть не смели: если ноутбук на кухне открыт — значит, нужно вести себя тихо.

Микки и сам его слушался, как бы ни отрицал. Галлагер по жизни вёл его за руку; он знал, как в мире всё устроено — в его мире, где над головой двускатная крыша, на карточке — деньги и на работе — выматывающий, подчас бесполезный, зачастую — мозгоёбский труд. Иен знал, что нужно делать, если коллега охуела и много себе позволяет, если в магазине не хватило налички, если наебали со счетами за воду, если всё достало и хочется сдохнуть — у него на всё был правильный ответ, а если не было ответа, то были мягкие губы и член, и место рядом под одеялом.

Микки не любил свои дни рождения, потому что Иен вечно тратился на какую-то херню, чтобы его порадовать. Они года два как выплатили ипотеку — ну, рыжий выплатил — но денег больше не стало. Стало как будто меньше.

Естественно, Микки волновался. Он подозревал, что Галлагер ему врёт, придумывая какие-то кризисы-хуизисы и сокращения бюджетов, и отношения у них в последнее время сильно испортились. Секс был только когда сильно припрёт и только сзади; Микки отказывался целоваться. Чёрт-те что лезло в голову — любовники, любовницы, казино и лохотроны, благотворительный фонд помощи бомжам — иначе как объяснить, куда рыжий спускал деньги? Работает над крупным контрактом и весь такой пиздец как занят, а по итогу — хуй без соли доедаем. Иен суетился до такой степени, что путал зубные щётки, надевал разные носки и сыпал собакам кошачий корм.

Микки хотел потащить его к мозгоправу. Тогда они серьёзно поругались, сцепились и уронили телевизор; перепуганная Мэнди, которая уже была беременна, выскочила из своей комнаты и, запахивая халат, заорала, чтоб прекратили эту хуйню. Если бы не она, Галлагер бы ходил с раскрашенной мордой.

К мозгоправу они всё-таки съездили. Иен был более чем здоров.

Самым странным было для Микки то, что Галлагер всегда первым ныл о проблемах, а сейчас он огромную проблему как будто не замечал. Микки вызывал его на открытый разговор, но тот сводил всё к шутке или отнекивался.

— Если так и дальше будет продолжаться, я либо ему башку раскрошу, либо себе, — ворчал Микки. Шесток и Сява тащили его за собой на поводках — именно так, а не наоборот; Тайга прыгала на своих троих за Мэнди.

— Ой, да успокойся, — цыкнула Мэнди, поглядывая в телефон и улыбаясь. Всё утро туда пялилась, и на улице — туда же.

— Чё ты там высматриваешь? За собакой следи, — Микки вздохнул и зевнул; они уже минут сорок гуляли и прилично отошли от дома. — Домой пойдём, Сявушка? Да, сладкая, — он присел на корточки перед Сявой и, бурча под нос, поправил ошейник с вечно сбитой регулировкой.

— Какое домой? Мы же на пляж идём! — Дрищетка встала в позу и начала возмущаться. Микки исподлобья взглянул на неё и вскинул брови. Погода стояла не то что бы прогулочная; порывами дул ветер, а над видневшимся в далёкой дали океаном висела чёрная туча.

— Ты нормальная? Тебя с телепузиком продует к хуям собачьим, — он повернулся к собакам. — Без обид, Шесток.

— Не продует, смотри, я специально пальто тёплое надела… Микки, я хочу на пляж. Я давно там не была, — ныла Мэнди. — Микки окинул взглядом её зелёное драповое пальто с широким запа́хом для живота и пижонский узорчатый платок, который подарил ей Галлагер. Не отвяжется ведь. Будет весь день ходить и бухтеть: «Одну не пускаете, со мной не ходите, бла-бла…». Лишь бы пошататься где-нибудь.

— Платок на голову надень, пиздюха, — Микки оставалось только вздохнуть и переться за ней.

***

Только они зашли за ограждение и ступили на песок, Мэнди обернулась, озарив его хитрейшей из улыбок. Тут до Микки дошло: что-то здесь не то.

Он начал возмущаться, но в поле зрения вдруг попало что-то огромное, накрытое серой брезентовой тканью. Нечто стояло на дощатом помосте, и внизу виднелись колёса. Четыре… Пять, нет, даже шесть — Микки насчитал шесть пар колёс.

У него в голове что-то щёлкнуло, два и два сложились — у него сегодня день рождения, деньги уходили неизвестно куда, в конце концов — рыжий после месяцев мозготраха исчез, но Микки выключил дурацкую мысль. Отмахнулся. Может, они сейчас мимо пройдут. Да, Мэнди определённо вела его к той скале, у которой хотела пофоткаться — сейчас сунет ему телефон и со всех ракурсов заколебёт.

— Холод собачий. Точно на сносях простынешь, дура…

Дура дальше не пошла. Остановилась, развернулась и кивнула на громадину с колёсами — с той же хитрой лыбой.

— Это чё такое?

Внезапно серый брезент слетел с громадины, и взгляду предстал огромный белый трейлер с дверью, как в самолёте, и с огромным красным бантом наверху, завязки которого обтягивали по двум серединам — вдоль и поперёк. У Микки сердце затрепетало; он открыл рот, но слова застряли в горле. Улюлюкающая компания выскочила из-за трейлера и заорала:

— СЮРПРА-А-АЙЗ!

Тут же включилась музыка*, и всё это было так по-детски тупо, что Микки нервно засмеялся. Просто не может быть, блин. Какая-то сказка, или сон — он согнулся, оперевшись ладонями на колени, и попытался успокоиться. Собаки лаяли и кружились вокруг Иена, который вырулил из толпы, поздравляющей его со всех сторон. Микки выпрямился и заглянул в дурацкое лицо, что светилось лыбой; снова перевёл взгляд на трейлер — и опять уставился на рыжего.

— Гляньте-ка, — подколола Мэнди. — Ащ-ще как начищенная тарелка сияет, — все засмеялись, и улыбающийся во весь рот Иен, показав ей фак, улучил момент: он обнял Микки и прошептал на ухо:

— С днём рождения, Мик.

Микки не верил в то, что видит. Глаза намокли от нахлынувшего восторга. Он так охренел, что не мог ничего сказать, всё ходил вокруг огромной махины и осматривал, даже потрогал — настоящая ли, а Иен — довольный, как объевшийся сметаны кот — следовал за ним по пятам; кажется, все смеялись над ними двумя, когда у него наконец-то прорезался голос:

— Откуда деньги? Ты ещё один кредит взял?

Иен ощерился — хотя, казалось, шире уже некуда — и промурлыкал:

— Мне не дали. Пришлось копить.

Микки всё окончательно понял. Проморгавшись, он вытер выступившие слёзы кулаками и отчеканил:

— То есть ты ради этого мне годами мозг ебал, Галлагер?

— Но ведь здорово же, да? — захихикал рыжий и обнял Микки сзади.

— Охуеть. Охуеть, — повторял он, закрыв рот руками. — Сука, это не трейлер, это целый автобус! — Мэнди подковыляла ближе, и Микки накинулся уже на неё:

— А ты, смерть пузатая, всё знала?! Сколько времени вы, блядь, от меня это скрывали? — он выпутался из рук Галлагера и снова начал трогать трейлер. Ему до сих пор не верилось, что старая дурацкая мечта воплотилась в жизнь, да ещё и с таким размахом.

Иен с Мэнди ржут в голос и переглядываются. У Микки внутри тёплый комок стучит и стучит, и он бы точно разревелся на месте, если бы Иен не поторопил его:

— Пойдём, внутри тебе всё покажем.

Внутри был какой-то мини-пентхаус. Иен нажал кнопку на чёрной панели у выхода, и пространство раздвинулось в обе стороны; выглянув наружу, Микки увидел, что стенка выступила, как выдвижной ящик. Не стесняясь в выражениях, Милкович грязно выругался от шока. Но это были ещё цветочки.

Туалет на помосте и с подсветками во всех местах, где только можно, поражал размерами.

— Да здесь, блядь, джакузи можно поста… Ебать, — Микки прикусил язык, когда раздвинул стеклянные двери душевой, как он думал, а увидел там настоящее джакузи в полу. Так вот для чего помост.

— У меня даже дома сортир в два раза меньше, — пошутил кто-то из друзей.

— Выходи замуж за Галлагера, Хоуи, будет тебе сортир, — загоготала Шанола, как всегда, очень заразительно, и все засмеялись за ней.

— Мы ещё никуда не вышли, — осадил их Галлагер, но Микки, выходя из туалета, провозгласил:

— Это пока, — и невозмутимо отправился по лестнице смотреть спальню. Может быть, не только Галлагер умел устраивать сюрпризы. Все немножко притихли; сестра рыжего, Дебби, захихикала — она была в курсе, потому что Микки с ней советовался. Тоже, знаете ли, не пальцем деланные.

Всю спальню занимала огроменная кровать, на которой можно было впятером поместиться; Мэнди плюхнулась и заявила, что спать будет только здесь. Поверху шли шкафы; с одной стороны был телевизор и вмонтированный в стену выдвигающийся стол с ящиками для мелочей; с другой — окно. Иен нажал что-то на пульте, и окно раздвинулось вверх — к потолку и дальше, пока вся крыша не стала прозрачным стеклом.

Пока все ахали, Микки вывел Иена в кухню-гостиную:

— Ты, блядь, невероятный, — он прошептал ему в лицо. — Сколько это всё стоит?

— Не скажу, — Иен хитро пожал плечами. — Пойдём, ещё кое-что покажу.

Они прошли мимо собак к плите; Сявушка зевала и валялась на спине в собачьем уголке, а Тайга с Шестком наблюдали за хозяевами, высунув языки. Иен нагнулся к одной из кухонных тумб и открыл её. Внутри был целый мини-бар с его любимым виски, бокалы, несколько сникерсов; Микки усмехнулся и закатил глаза.

— Засранец.

Казалось бы, чему ещё удивляться — но Иен открыл ему ещё одну спальню, в другом конце трейлера. Двухъярусная кровать с манежным ограждением внизу, пеленальный столик с тремя пачками памперсов, ходунки и маленький трёхколёсный велосипед. Мишки и звёздочки на стенах. Цветастые книжки, стопка раскрасок и выдвижной ящик с фломастерами.

— Мне вот интересно, — Микки сделал многозначительную паузу, глядя на сиящую рыжую моську, — ты мне хоть что-нибудь дашь для ребёнка сделать?

— Ну, ты будешь папочкой в декрете, — Иен лукаво смотрит на него из-под ресниц, облизывает губы и трёт бедром его пах. Микки наконец-то осенило. Всё, чего он хотел, исполнилось — и даже грустно, что не о чем больше мечтать.

Лицо, испещрённое веснушками и первыми морщинами у смеющихся глаз — сплошная нежность. Сердце переполнено ей; он реально всё это сделал, скопидомец хренов. Чего это ему стоило — ограничить себя во всём и жить так годами, и Микки, зажатый у стенки, молчит и смотрит в дурацкие зелёные глаза. Он всё знает.

— Спасибо, Иен.

Иен довольно щерится и целует его наконец-то в губы — грубо. Целоваться после большого перерыва очень хочется, да не вовремя, и Микки разочарованно цыкнул, когда Иен нехотя отлепился, услышав хохот, топот и лай в гостиной.

— Пойдём, у нас по расписанию вечеринка, — Галлагер фыркнул ему в ухо, уклонившись от руки, что тянулась к его члену.

— В жопу вечеринку, — прорычал Микки. — Мне. Хочу твою вечеринку у себя в жопе, — он облизнул бородатую рыжую щёку и нащупал восставший галлагерский баклажан. Рыжий посмеялся, пофыркал, позажимал его ещё несколько секунд, но вернул себе самоконтроль. Аж бесит.

— Вечером — обязательно.

***

Двадцать восьмой день рождения стал первым, где были все — друзья, сестра, Иен и малыха. Той, судя по охам Мэнди время от времени, тоже хотелось тусить.

Первая веха, которую он отметил с новой и новообретённой семьёй.

Да, теперь у Микки была семья.

Если бы десять лет назад Микки сказали, что у него будет семья — и в ней, кроме пёселей, будут человеки вроде рыжего — Микки бы не поверил. Таким до него дела никогда не было. Симпатичный дылда-студент стоял перед ним в оранжевой каске и с раззявленным до земли ртом; сёстры его — подозрительно косились; ветеринар, принимая Жрачку на стол, морщил нос. Ведь нечего было и думать.

Ему запустили тортом в лицо и сняли в сторис, как он бегал по пляжу, матерился и пытался смыть с себя куски сладкого крема, не заходя в ледяную воду океана. Иен поймал его и под общий восторг слизал с губ остатки торта, и Микки на видео стал похож на клоуна. Он взял с Иена слово, что в жизни не покажет это дочери, и тот, смеясь, испачкал себе щёки — тыкнулся к нему с поцелуями.

Потом Микки в обнимку с Дебби прямо в одежде валялись в наполненном джакузи с пеной, а Мэнди снимала из комнаты, как Иен, шатаясь и угарая, пытался снять с них штаны. Вечером они ели шашлыки и сосались у костра под гитару, и не было ничего лучше тёмного звёздного неба и поцелуев со вкусом кетчупа. Хер уже болел — встал раз пятьдесят за день, и пока трезвый Стив развозил всех по домам прямо в трейлере (у бедняги отобрали пиво, когда узнали, что у него есть автобусные права), в гостиной играла музыка и танцевались танцы, а они вдвоём, усталые и счастливые, уже не вдупляли в окружающую реальность — лежали на диване, трогали друг друга и ворковали. Мэнди, растолкав танцующих, осадила их: «Ну вы ещё письки при всех достаньте» и, кажется, ускакала в спальню. Стив привёз их обратно на пляж и заснул на соседнем диване в обнимку с Шанолой.

Микки до сих пор охуевал, что здесь могло поместиться столько людей, собак и даже детей — в детской. Теперь их окружала тишина; сопели собаки и храпела Шанола, а за окном не было слышно ни звука, и нигде даже не дуло, несмотря на порывистый ветер и неспокойный океан.

Приглушённый свет ламп на подвесном потолке падал на лицо Галлагера. Микки глянул на часы: полночь. Наконец-то они одни; нежность опять вылезла из него наружу, покусала галлагерскую бороду и погладила синюшки под рыжими ресницами.

— Пойдём, — Микки кое-как поднялся с дивана и поднял за собой сонного Иена. Тот собрал глаза в кучу и клюнул его в волосы. Микки повёл его в душ; пока Иен раздевался, он спустил воду из джакузи и встал под прохладные струи. Иен чуть не поскользнулся на водяном и пенном сраче, творившимся на полу ванной после кульбитов Дебби; ухватившись за руку Микки, он тоже залез под душ и охнул.

— А чё такая холодная…

— Протрезвей, Галлагер, — Микки намылил ему лицо и грудь и поцеловал в плечо. Ещё один лайфхак был в том, что под тёплой водой они бы начали трахаться прямо в душе, а нашкеренный Галлагер едва стоял на ногах.

Галлагер протрезвел даже слишком. Пока Микки, присев на корточки, струёй из клапана в стенке чистил задницу, чтоб без защиты не поднасрать, рыжий стоял и швыркал под струями сверху. Откуда только вода здесь не лилась; кнопки какие-то, радио, подсветка — Иен засмеялся, помогая ему разобраться, и выскочил из душа первый — прямо на улицу в одном полотенце. Закидал тлеющий костёр, который и так бы в мокрой холодине не разгорелся; что-то ещё десять раз проверил и минуты через три вернулся — заблокировал дверь на чёрной навороченной панели, выключил свет. Шлёпая босыми ногами по полу, они взялись за руки и пробрались в детскую, но увидели на втором ярусе Дебби, что обнимала из-за спины Мэнди высовывающийся живот. Как Мэнди с таким брюхом туда залезла — уму непостижимо. Иен и Микки переглянулись и закрыли дверь.

Благодаря дрищетке у них в распоряжении оказалась целая спальня. На пороге, когда Иен возился с пультом, Микки облапал голые ягодицы и потёрся носом о рябое плечо. Иен пах и ощущался блядски — лучше травы, лучше виски было его раздавшееся в груди и спине тело; холодная капелька воды скатилась по спине. Микки размашисто слизал её и начал жамкать конопатые бока, и в этот момент в крыше открылось небо. Иен положил пульт на полку и развернулся к Микки.

Тучи к вечеру разошлись, и вид был потрясающий — мириады звёзд за стеклом мерцали так, что никакой подсветки было не нужно. Галлагер всё равно включил — слабенькую синюю.

— Сентиментальное ты хуйло, — облизнулся Микки и тут же оказался у Иена на коленях. Терпения лизаться уже не было, и они кусались и тёрлись друг о друга. Иен шлёпнул его по заднице — и Микки сдавленно запыхтел, когда Иен, чуть не перекинув его себе на плечо животом, сунул сразу два смазанных пальца ему в жопу.

Смазка вообще неведомо откуда взялась, и Микки ухмыльнулся — надо же, блядь, даже это подготовил. Ухмылка тут же затерялась в стонах.

— Оседлаешь? — прорычал Иен и укусил за бок. Микки шикнул и ткнул его, и с тихим хохотом Иен упал на спину.

Придерживая рыжий хер, Микки медленно сел на него и упёрся. Плохо разработанная дырка начала саднить, но силы были на исходе, и Микки, кряхтя, двинулся и прижал Галлагера к кровати ладонями, не слушая его недовольные цыкания.

— Блядь, Мик, не садись сразу полностью — говорил же, — глаза блестят и рот открыт, и языком ведёт по губам. Микки объезжает туда-сюда; Иен рычит и хватает его за ягодицы, приподнимает коленки и подмахивает вверх, быстрее и быстрее, и вскоре Микки уже перестал двигаться сам, потому что Галлагер трахал его задницу снизу, как блядский шакал. Сам он вцепился в рыжие волосы на груди и чуть их не вырвал от кайфа. Пальцы скользили по всмокшей конопатой коже, и в ушах шумело; Микки чуть не упал, когда из глаз полетели искры, и не услышал сразу сучливых стонов, слетавших с его рта с каждым толчком.

— Хочешь увидеть звёзды, детка? — проскулил Иен, замедлившись. Микки видел только его блестящие в бликах подсветки глаза; Микки уже ничего не соображал и поддался моменту, и Галлагер приподнялся и перевернул его на спину.

Ясное ночное небо сверкало сквозь прозрачную крышу. Распахнув глаза, Микки тяжело дышал, подставляя шею мокрым поцелуям. Вспомнилась Жрачка — наверное, смотрела сейчас с неба и видела всё, и он зажмурился, как дурак. Ради этого она погибла? Ради того, чтобы Микки задирал ноги под звёздным небом. Не загладишь теперь вину.

— Ты чего не дрочишь? — Галлагер встрял меж ним и звёздами. Растрёпанные волосы подсветились синеватым нимбом.

Микки закрыл глаза и взял себя в руки во всех смыслах; Иен, присев на коленях, зашёл полностью, и ещё раз. Потные мокрые бёдра щекотно тёрлись о ягодицы. Галлагер вцепился в его бёдра и ритмично вытрахивал из него вой.

— Нагнись, — прохрипел Микки на пределе, схватил Иена за запястье и притянул к себе. — Подрочи мне. Щас…

Иен навалился на него, согнув спину так, чтоб было место для руки. Они что-то уронили с полки у кровати, потому что в последние секунды Галлагер остервенел и раздолбал ему задницу, одновременно надрачивая.

Мурашки удовольствия пронеслись до кончиков пальцев на ногах. Микки в голос выкряхтел свой оргазм, ёрзая на мокром белом одеяле и вцепившись в него же. Галлагер, вытерев обкончанные пальцы о бедро, зарылся ему в грудь и снова набрал темп.

Микки вдыхал запах его волос, гладил затылок, и небо раскинулось над ним, бросилось звёздами в глаза. Жрачка уже не смотрела, а если и смотрела — Микки знал, что не обижалась. Он поджал задницу, чтоб рыжий быстрее дошёл, и Иен почуствовал — тут же сгрёб в охапку и зарычал в последний раз, укусив Микки за ключицу. Микки погладил пяткой его спину, и нога съехала на постель.

— Не делай больше так.

Галлагер медленно поднял голову и, сглотнув, спросил шёпотом:

— Как?

— Вот так. С ума сведёшь, придурок, — тоже прошептал Микки, зачёсывая мокрые волосы назад. — Я уже думал — всё. Потерялись.

Иен облегчённо выдохнул и заржал счастливым смехом.

— Я просто хотел тебя порадовать.

— Необязательно было скрывать и ныкаться, — Микки ткнул его кулаком в бок, и Иен, шутливо застонав, тоже перевернулся на спину. — Ты, блядь, не представляешь, чего я себе только не надумал.

Они смотрели на звёзды с минуты две. Микки — распаренный и растраханный, держал Иена за руку и переполнялся любовью — глупой, такой, что визжать поросёнком хотелось. Жизнь была такой полной, и дело совсем не в трейлере. Просто Галлагер — дурачок. Такой дурачок, что Микки захлёбывался счастьем от его дуростей.

Он уже почти заснул, когда Иен растормошил его:

— Мик. Микки, я забыл кое-что сделать. Пойдём.

— А до завтра не подождёт? — лениво пробурчал Милкович, хлопая глазами. В ответ в него прилетела толстовка и джинсы.

Они выкатились на холодный ночной пляж. Галлагер открыл багажный отсек трейлера и достал какую-то белую шуршащую картонку.

— Это чё?

— Сейчас увидишь, — Иен взял его за руку, и они отправились к кромке воды, что булькала и шумела, прибивая маленькими волнами.

Иен расправил картонку, что оказалась вовсе не картонкой, а бумажным фонариком. Свет фонаря, стоявшего у входа на пляж, упал на поверхность фонарика, и Микки прочитал надпись: «Любимой Жрачке».

Несколько минут, пока Галлагер доставал зажигалку и раскуривал огонёк в фонарике, Микки не мог сказать ни слова. Он опять онемел, как перед трейлером; его душили непрошеные слёзы. Какая глупость — тебе под тридцать, а ты ноешь из-за какого-то фонарика.

— Беги по радуге, дорогая.

Фонарик летел в небо, становясь всё меньше и меньше. Микки вытер глаза и, съёжившись от холода, закурил. Так они и провожали фонарик взглядом, пока он не превратился в маленькую жёлтую точку и, наконец, пропал из виду.

Иен побродил, попинал песок. Потом развернулся к Микки и притянул к себе за плечи.

— Ну, как ты?

Микки усмехнулся. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Как он пришёл к этому, к чему-то очень человеческому, когда его существование — никому, кроме собаки, не нужное — было лишь грязным пятном в ежегодной статистике социальных служб?

— Лучше всех, Галлагер.

Они шатались по ночному пляжу, держась за руки, и молчали. Казалось, Иена что-то грызло, и когда Микки спросил его об этом, он ответил вопросом на вопрос:

— Что ты имел в виду… Ты сказал: «это пока». Ты же не хотел расписываться.

Опять, блин, щепетильные темы; Иен уставился на него, не отпуская руки, и Микки собрался с духом и выдал:

— Если не распишемся, придётся тройную опеку оформлять. Дрищетке-то пофиг. Она уже мать одного ребёнка, ей вообще половину могут отдать, и социалы потом до нас с тобой доебутся. Я же тебе говорил, что без контракта слишком рисково.

Иен помолчал; всё время, пока Микки ворчал, он улыбался, прикусив губу, а в конце вообще рассмеялся:

— Сказал идиот, который отдал незнакомцу пятьдесят тысяч долларов.

— Не незнакомцу, — пробухтел Микки и пихнул его, и рыжий со смехом упал в песок. — Вообще другая ситуация, Галлагер.

— Ладно, — Иен устало глядел на него снизу; затем, когда Микки подошёл поближе, притянул его за коленки к себе. Микки сел у рыжего между ног, и Иен, расстегнув молнию, обнял его сзади курткой и застегнул уже на нём, заперев в тёплую ловушку. — Я отпуск выпросил через три дня, а не через неделю. Съездим в Эл-Эй до сентября? Теперь есть, на чём.

Микки задрал голову и вскинул брови, глядя на хитрую моську.

— Ты либо душу начальству продал, либо и правда супермен.

Небо посветлело. Над океаном занялся рассвет, и чайки закричали солнцу протяжные приветствия, когда они отправились обратно в трейлер — спать и видеть сны о Калифорнии, куда скоро привезёт их дом на колёсах — и где родится их дочь. Сердца бились спокойно и радостно, и время летело, и то ли ещё будет!

Но они знали одно: одиноко больше не будет никогда.