Примечание
Ржавое небо льется сквозь занавески, будоражит кровь — мешает спать.
Фушигуро встает с кровати и подходит к раскрытому окну. Багровая ночь. Пахнет предчувствием грозы — разразится к утру.
Он глубоко вдыхает этот насыщенный, таинственный запах. Легче не становится — мышцы, натруженные за день, начинают гудеть еще сильнее, отказываясь расслабляться. Голова окончательно проясняется. Видимо, эта ночь будет бессонной.
— Фушигуро, — слышится отчаянный шепот слева. — Не спишь? — Итадори.
— Как видишь.
Его беспокойная голова сразу же исчезает из соседнего окна. Фушигуро вздыхает, наслаждаясь последними секундами покоя. Придет ведь.
Сердце вдруг гулко бьется в предвкушении.
— Мегуми, — выдыхает Итадори, заходя и закрывая за собой дверь.
— Юджи, — вторит ему Фушигуро и оставляет открытой форточку окна.
Странно, почти интимно — имена, чужие, соленые — Юджи — влажным морским ветром пробирает по небу.
Так многое нужно сказать.
— Не могу заснуть, — вздыхает Итадори. — Это чертово проклятие постоянно насылает мне кошмары или же банально избивает меня во сне, когда у него заканчивается фантазия. Вот мудак, хоть бы раз выспаться дал.
Это всего лишь предлог, Фушигуро видит.
Будь у Итадори возможность избавиться от Сукуны сейчас, он ни за что не сделал бы этого. Слишком многое произошло. Чужие смерти связывают сильнее чего-либо.
Слишком привязался он к Сукуне — Мегуми не смеет подумать, чем они на самом деле занимаются по ночам.
Но знает, что без Сукуны он с Юджи никогда бы не встретился.
Пульс сбивается, Фушигуро подходит к Итадори.
Он открывает рот — еще не зная, что сказать, как обозначить ненужные, давно пройденные границы, отблагодарить, в конце концов — палец Итадори впечатывается в его тонкие чувственные губы.
— Только не говори ничего, — он наклоняется вперед, лаская ухо Фушигуро горячим шепотом. Теплая волна проходит по всему телу, заставляя зажмуриться. — Ты отвратителен в этом.
Юджи. Всегда с ним так.
Мегуми не успевает возмутиться, как чужие губы накрывают его собственные.
Это невыносимо приятно, — язык Итадори скользит слишком глубоко, считает зубы — он мог бы съесть его без проблем, и Фушигуро только поблагодарил бы его. Это почти болезненно — осознавать, что все шло именно к этому и не могло быть иначе. Сколько лет стены этих студенческих комнат краснели от творящихся непотребств?
Он трогает губы Итадори своими и чувствует, как отупляющее возбуждение затягивает его. Нейтральный, обычный вкус, никаких помад, так любимых Кугисаки — и потому ужасает, что разлука с этими губами — смерти подобна. Он цепляется пальцами за щеки Юджи, оглаживает уши, притягивает к себе ближе, вдавливает горячее тело в себя.
Хорошо. Безумно.
На периферии отчаянно копошится какая-то крошечная забытая деталь, но Фушигуро уже не может о ней думать.
Темп меняется — вместо глубоких, до самых глоток поцелуев Итадори переходит на легкие, почти невесомые — он цепляется за губы Фушигуро и сильно, крепко обнимает — скользит ладонями по спине, бокам, несмело трогает ягодицы.
Ненужная, незнакомая нежность тисками сдавливает грудь.
Как много в этом «не говори» и сокровенных, мягких прикосновениях — контраста, самого Юджи. Как каждый крошечный, почти скупой поцелуй отдает сдерживаемой лаской и бесчисленными, будоражащими сердце комплиментами, сделанными Итадори.
Фушигуро никогда не любили так — его вообще никто никогда не любил.
Глаза предательски щиплет. Он должен хоть что-то сказать.
— Юджи, я… — он отстраняется. Итадори с заботой смотрит в его глаза, позволяя продолжить. — Я никогда не встречал более принципиального и сильного человека, чем ты, — Фушигуро обессиленно сцепляет руки за его спиной и утыкается лбом в его плечо. Глупое, скомканное признание.
— Мои идеалы уже изменились, — с усмешкой отвечает Итадори. — И вряд ли это был последний раз, — он обнимает его в ответ.
— Это не важно, пока ты можешь их отстоять.
Стены в ужасе замирают. Чужие ошибки прошлого обходят их стороной.
— Тодо сказал мне. Ну, о твоих вкусах. Не парься, — говорит Итадори после небольшой паузы.
Фушигуро облегченно выдыхает. Вот ведь — не умеет Юджи думать, но понимает его практически без слов. Это успокаивает.
Они стоят у стены, привалившись друг к другу. Итадори медленно, еле ощутимо покачивается — почти лелеет его в своих объятиях. Фушигуро чувствует, как уплывает на теплых волнах ласки и привязанности.
Рука Итадори бессмысленно скребет по груди — то ли своей, то ли Фушигуро. Тот поднимает взгляд, узнавая жест.
Глаза Итадори закрыты — но нижний глаз Сукуны неотрывно следит за Фушигуро.
— Раздевайся, — хрипит Итадори.
Фушигуро ведет его к кровати. Стягивает с него футболку, помогая — Итадори тут же валит его на кровать, притирается всем телом, находит губами податливый рот, мешая раздеться тоже.
Мегуми мелко дрожит всем телом. Юджи горячий — шарит руками везде, пытаясь найти наилучшее — наибольшее — прикосновение. Жарко изгибается и неровно идет черными пятнами — демонические татуировки проступают странным узором, эпизодически, и сразу же теряются в рельефе мышц.
Фушигуро отстраняет его от себя и нежно целует в лоб, поддерживая его в этой борьбе.
Проклятая энергия гулко бурлит в нем, не находя выхода — Мегуми прижимается к нему губами и ладонями, ненасытно ловит мельчайшие потоки.
— Я тебя прокляну, — глухо бормочет Итадори. Его пальцы считают ребра Фушигуро, скользят по грудным мышцам — от невесомых прикосновений невыносимо, адски хочется большего.
— Попробуй, — отвечает Фушигуро, прижимая его руку к своей груди.
У него нет выбора.
Они обречены с самого начала.
Мутит ужасно — тяжелое возбуждение мешает думать. Итадори основательно, в четыре руки выпутывает его из футболки — ладони тут же падают на соски, крепко сжимают их.
Все тело прошивает — Фушигуро инстинктивно подкидывает бедра и трется ими о литой пах.
Итадори снова возвращается к его губам, мягко и бесконечно целует; наваливается сверху всем телом, словно стремится похоронить Фушигуро под собой, защитить от мира, распластать, препарировать в горячей неге — нежно, но настойчиво, неумолимо. Слишком медленно.
Фушигуро случайно стонет, ерзая под ним, пытаясь стянуть мешающие штаны.
Бок пронизывает болью — Фушигуро опускает взгляд. Рот на ладони Итадори плотоядно слизывает ручейки крови — мелькают острые клыки.
Итадори обреченно стонет и падает лицом в грудь Фушигуро.
— Черт, прости.
Мегуми зарывается рукой в его волосы и успокаивающее гладит.
— Все в порядке. Мне не больно. Продолжай. — Подумав немного — тянет Юджи за короткие пряди и все-таки решается: — Я приму тебя любого. Вас обоих.
Итадори медленно, не поднимая головы, ведет языком по его груди — Фушигуро почти выламывает от его горячего дыхания.
Юджи широко лижет его сосок, сжимает губами и посасывает. Мышцы отчаянно гудят, пах глухо ноет от мучительно закручивающейся пружины напряжения.
Итадори ведет языком ниже, до раны — аккуратно, нежно касается губами, слизывает языком густую, медленную кровь — целует прямо в открытый нерв, совсем немного приоткрывая дверь в мир тесной связи боли и наслаждения. Этого хватает, чтобы потерять голову.
Фушигуро задыхается и скребет ногтями по его коротко стриженному затылку.
— Ты вкусный, — неловко отзывается Итадори.
— Вкуснее, чем пальцы Сукуна? — видит бог, Фушигуро еще пожалеет об этом.
Юджи глупо хихикает и утыкается в рану. А потом замолкает, меняется в лице и подтягивается на руках к Мегуми.
Татуировки на лице Сукуна переплетаются с его, Фушигуро, кровью, рисуя узоры забытых мертвых.
— Как же я вас обоих ненавижу, — шипит Сукуна и плотоядно смотрит на Фушигуро. — Неужели у вас совсем нет мозга? чувства момента? А самое главное — как меня-то угораздило. Я ведь тоже хочу тебя, Фушигуро Мегуми, — обиженно заканчивает он.
Вот и неучтенная деталь.
Мегуми прошивает острым возбуждением от контраста Юджи и Сукуны.
Итадори — искренний и неопытный, он трогает его неумело, хаотично и абсолютно восхищенно.
Сукуна мучает его с наслаждением и холодной, сухой страстью.
Он одним движением стаскивает его штаны и сжимает вставшую, болезненно чувствительную плоть Фушигуро.
Его усмешка режет губы. Тяжелые руки не знают сострадания и слова «нет» — Фушигуро закусывает губу и стонет от невыносимых ласк.
Сукуна лезет пальцами к нему в рот.
Мегуми с сомнением осматривает их на предмет бывших когтей, но послушно размыкает губы — проклятие тут же скользит внутрь, давит на небо, буквально трахает его в рот.
— Что? — Сукуна усмехается. — Зря вы недооцениваете Кугисаки — хорошая подруга, и в маникюре толк знает.
Фушигуро мычит, прикусывая его пальцы.
Сукуна в отместку кусает его ртом на ладони за ягодицу.
Он не дает двинуться ни на миллиметр — давит сверху, с силой гладит по всему телу — не лаская, а контролируя. Мегуми чувствует себя подопытным кроликом. Он чувствует себя как никогда желанным — и это яркими искрами оттеняет мутно-алую бездну похоти, заглатывающую в себя.
Сукуна вторгается в его тело пальцами — резко, нетерпимо, заботясь только о своем комфорте.
Непривычная боль вытаскивает на поверхность.
Сукуну внезапно пробивает на поговорить:
— Этот идиот… хотел романтики. Водить тебя в кино. Воровать конфеты у Годжо-сенсея и кормить тебя ими. Целоваться под сакурой, — Сукуна падает лицом в грудь Фушигуро, касается губами сосков, пока исступленно шепчет. Он двигается — изгибается сильным, раскаленным, проклятым телом, трется собственной плотью о бедро Мегуми, бездумно, неритмично сгибает пальцы внутри него — у Фушигуро сбивается дыхание в бесполезных попытках насадиться глубже.
Он чувствует, как Сукуна хмурится. Как его ведет — сильнее, чем самого Мегуми. Он широко лижет грудь Фушигуро, собирая терпкий вкус пота.
— Он не получит ничего, — Сукуна нервно сжимает Фушигуро в объятиях. — Этот идиот даже не представляет, как ему повезло. Ты мой. Только мой — и я буду мучить тебя, как захочу. Буду играть с тобой, как захочу. Может, даже помогу тебе стать сильнее — если будешь хорошим мальчиком. А потом я убью тебя, — Сукуна в бессознательном экстазе обожания кусает его за ключицу, окончательно дурея от вкуса его, Мегуми, крови.
Как послушный, преданный пес.
Как Фушигуро сам — для Итадори.
Тяжело двигаться — они с Итадори словно танцуют в толще воды, отчаянно пытаясь стать еще ближе друг к другу.
Сложно дышать — пламенная, мучительная слабость полыхает в паху, преступно тяжелый и возбуждающий Сукуна наваливается на диафрагму, мешая в принципе двигаться. И думать.
— Возьми меня, — Фушигуро слепо хватается за его голову, обнимая, не в силах сделать или сказать что-то большее. — Иначе я тебя сам. Убью. Прокляну. Ну же!
Сукуна замирает на одно долгое, бесконечно короткое мгновение, а потом резко входит до упора.
Дверь с силой распахивается, затапливая, ослепляя болью, заставляя метаться среди золота и чужих железных объятий.
Фушигуро знаком с болью — она сопровождала его с самого рождения. Она единственная будет с ним в момент смерти.
Он протягивает руки в жажде, царапая чужую спину. Он должен быть готов.
Сукуна — Итадори — не выходит из него совсем, не разрывает контакта, танцует в своем странном демоническом ритме, заставляя извиваться всем телом.
Итадори — это точно он — гладит Фушигуро по плечам, целует щеки, шепчет что-то — извинения за Сукуну кажется.
Мегуми не слышит ничего.
Его собственная плоть трется между своим и чужим обжигающим прессом, до предела взвинчивая блаженство и одновременно сумасшедшее напряжение.
Его гора, вершина его Голгофы кажется недосягаемой — Итадори держит его за руку, сплетает их пальцы, тянет вперед за собой. Мышцы гудят в последнем исступлении. Пот заливает глаза.
Фушигуро так стремится туда.
Он прижимает Итадори ближе к себе, теряясь в конечностях и пространстве, отчаянно и глупо желая стать с ним одним целым, завидуя Сукуне — им обоим.
Он сжимает Юджи в своем сладком плену и ловит губами его стон.
Заполненность им — все, о чем Мегуми мог мечтать, — закрашивает реальность психоделическим монохромом, дрожит в помехах, превращает всю остальную кожу в открытый нерв.
Итадори закидывает его ногу себе на плечо.
Рот Сукуны на скуле жадно лижет ребро его ступни.
Фушигуро стонет и тянет руки к ним.
Он стремится за пределы — на пик — этой мучительно сладкой пытки.
Туда, где Итадори больше никогда не умрет.
Туда, где их троих ничто не разлучит.
Туда, где Мегуми может быть счастлив.
— Не так быстро, ковбой, — внезапно ухмыляется Сукуна, вдруг перехватывая и сжимая основание его плоти. И останавливается сам — нет, замедляется — до мучительной вечности.
Фушигуро воет и прокусывает вовремя подставленную ладонь Итадори.
— Не разбуди Кугисаки, малыш. Всему вас, молодежь, учить надо.
Сукуна с силой давит на его диафрагму, заставляя дышать так, как надо ему — медленно, спокойно, глубоко.
Болезненно острое возбуждение спадает неровными спазмами.
Мегуми чувствует лихорадочную дрожь Сукуны и жадно перенимает ее своим телом.
Как же он его ненавидит.
Он порывисто хватает его за щеки, притягивает к себе, слизывает свою почти свернувшуюся кровь с его лица — губы, крыло носа, глаз, еще один глаз.
Итадори — Сукуна — шумно вздыхает и подставляется, ловит его губы своими, немного — нежно — целует.
Пелена агонии слегка спадает, но Фушигуро все еще не берется разграничивать их — знает, что Итадори и Сукуна бездумно сплетаются сознаниями — и это еще интимнее, чем то, чем они сейчас занимаются.
Но Сукуна — точно он — обреченно вздыхает:
— Какие же вы оба сумасшедшие… Абсолютно, совершенно конченные, — и Мегуми слышит лишь неприкрытое восхищение.
Сукуна сдается — передает контроль и свою проклятую жажду Итадори. И в этом жесте близости больше, чем во всей жизни Фушигуро.
Юджи сильнее обхватывает его плоть и сразу начинает двигаться — ритмично, максимально увеличив контакт тел, правильно, так, как нужно.
Мегуми последним бездумным жестом перед сильнейшей, сбивающей волной возбуждения прижимает его к себе.
… Холодная, маленькая, эйфоричная смерть.
Значит, так Итадори себя чувствовал, когда умирал? А Сукуна знает толк в извращениях.
Боли больше нет.
Реальность возвращается эпизодично. Итадори, закончивший внутрь, без сил сваливается на Фушигуро.
Крошечные капли новорожденного дождя через форточку холодят и без того мокрую кожу.
Сил нет абсолютно. Лишь остаточная легкость погибшего мира.
Мегуми непостижимым образом скидывает с себя Юджи, тут же трогая его замерзшими пальцами, прижимаясь пересохшими губами к складке нижнего глаза. Он потрясающе горяч.
… Фушигуро выныривает из сладкой полудремы, когда Итадори поднимается на локтях, вытирает их чем-то и натягивает сбившееся одеяло, наплевав на открытую форточку. Мегуми с ним полностью солидарен — простуда — простой звук для них. Он зевает:
— Мы можем сходить в кино. Сакура, конечно, еще не скоро будет; а воровать хоть что-то у Годжо-сенсея я бы не советовал.
Юджи замирает на мгновение, а потом сгребает его в объятия и жарко шепчет:
— Ты лучший, ты знаешь?
— Я тебя тоже, — улыбается Мегуми.
Глухое напряжение, бывшее с ним всю его жизнь, растворилось без следа, оставив только нежную — ответную — привязанность.
Фушигуро уверен: в эту ночь даже самые страшные проклятия будут спать без задних ног.