Когда я впервые встретил Уильяма, я думал, что он идеален, но чем дольше я его знал, тем больше видел, каким ранимым он являлся на самом деле. Каждый раз, когда я с ним не соглашался, даже если это было что-то незначительное по типу погоды или песни на радио, он вздрагивал так, будто это причиняло ему боль.

 Пропустить такое было легче, чем заметить, но когда однажды я увидел это, то никогда больше не жаловался на новую волну раздражения. Уильям постоянно нуждался в улыбках, доверии, комплиментах и успехе, а когда чего-либо из этого не доставало, то он становился невыносим. Иногда он ругал работников, и я все еще виню себя за то, что позволял этому случиться. Обычно он старался все контролировать и делал тоже самое, что и я, перегружая себя, дабы доказать свою ценность. Если кто-то обижался или был с ним не согласен, то Уильям становился одержим этим часами или даже днями, пересказывая мне это событие, пока я не соглашусь с ним, что он прав и не заслуживает такого отношения. Однажды он пробил вмятину в холодильнике и сломал руку, потому что кто-то важный неправильно произнес его имя. Уильям действовал уверенно и настойчиво, и он был правда хорош в этом, но всегда находилось что-то прямо под поверхностью, постоянная боль и неуверенность, которые он прятал ото всех, включая себя самого. Я делал все что мог, чтобы помочь, я хвалил, когда ему это было нужно (ну, то есть всегда) и не соглашался с ним, когда правда не мог. В каком-то смысле я был рад, что мог заботиться о нем так же, как он обо мне.

 После того, как у меня появились дети, Уильяму становилось хуже. Чарли и Сэмми были красивыми и здоровыми и воплощением всех моих надежд. Я хотел быть хорошим отцом и проводить больше времени с ними. Мы вместе путешествовали, потому что я хотел им показать красоту этого мира, даже если они были слишком малы, чтобы запомнить все. Я хотел быть там, где они плакали посреди ночи, чтобы моя жена смогла отдохнуть, и тогда не было бы и момента, когда бы они почувствовали себя одиноко. Я все еще работал как минимум пятьдесят часов в неделю, но однажды Уильям дал мне понять, что он разочарован во мне.

Тогда аниматроник Фрэдбер взорвался и, пока Уильям был немного расстроен этим, он также был рад, что мы должны работать, чтобы заменить его. С ним мне нравилось пробовать что-то новое и более амбициозное, он направлял меня, и поэтому я действительно мог закончить то, что начал. Тем не менее, то, как он пытался держать меня вдали от моей семьи, просто казалось неправильным. Мой лучший друг не мог быть счастлив за меня, и это разбивало мне сердце.

 Когда я поговорил с женой об этом, ее единственное предположение заключалось в том, что он просто ревновал нас. Она думала, что он влюблен в меня, и тогда я постарался ей объяснить, почему я думаю, что это совсем не так. Несмотря на это, свести его с подругами моей жены казалось хорошей идеей. Может, он просто хотел создать семью и иметь кого-то, кто мог помочь ему так же, как помогают мне.

 Он ходил на свидания, но ничего не получалось. Одна девушка сказала, что он был просто ужасен и должен перестать перечислять имена тех, кому понравился. Когда я зашел в офис поговорить об этом, я сразу понял, что Уильям работал в ночную смену, и сказал, что разговор может подождать, но он заверил меня, что он в порядке. Он не был. Какой-то слой сдержанности спал, его глаза были шире, а слова быстрее, чем обычно:

 «Я не знаю, почему твоя жена считает, что моя жизнь это ее проблема».

 «Я знаю что это немного напрягает, но она просто хочет помочь», — я ответил, мысленно пиная себя за то, что подставил ее.

 «Она хочет избавиться от меня. Она ненавидит меня, она ненавидит меня с того момента, как мы встретились».

 «Почему ты так думаешь? Ты единственный, кто всегда относится к ней так, будто ее даже не существует!»

 «О, так это моя вина?», — он повысил голос, и какое-то воспоминание заставило меня задрожать. Он знал, как это влияет на меня, он хотел меня ранить. По мере того, как шел разговор, его голос становился громче, и я чувствовал себя меньше, а его лицо стало чем-то, чего я еще не видел раньше. Затем, когда я уже достиг предела, его слова превратились в крик о помощи.

 «Я думал, ты понимаешь, почему люди недостаточно хороши. Я думал, что это было причиной, по которой мы построили это», — он нуждался во мне, а я не знал, что делать.

 «Чего ты хочешь от меня, Уильям?», — я взмолился. Его лицо вспыхнуло.

 «Я хочу, чтобы ты делал свою чертову работу», — он схватил пальто и захлопнул дверь. Из-за звука, который она издала, я окончательно потерял самообладание и заплакал. Потому что ему было больно, а я ничем не мог помочь. Потому что я мельком увидел того, кем он мог стать.

Следующие пару месяцев он отрицал все, что случилось. Сначала я был уверен, что он лжет. Я знал, он сделает все что угодно, чтобы избежать извинений, но он не вел себя как человек, которым, как я думал, он непосредственно являлся. Он не был ранимым, он даже не сердился, а был просто дружелюбным, уверенным мужчиной. Я начал считать, что я выдумал все это, что он всегда был таким, а тогда я просто был не в себе. После этого пропал мой сын.

 Эти дни кажутся мне размытыми, скоплением потерянных звуков и изображений, которые я никогда не смогу собрать. Я помню, как часами держал Чарли, не отвечая ни на один из ее вопросов, укачивая, пока она не заснет, отчаянно пытаясь себя убедить, что все кончено. Я не знаю, как много прошло времени с того момента, когда видел Уильяма в последний раз. Я не помню, как начался разговор. Я только знаю, что мы стояли на полпути, когда он сказал самую ужасную вещь, которую только мог сказать.

 «В любом случае, у тебя остался еще один».

 Это не было неуместной шуткой, Уильям никогда не был неуклюж в этом плане, он просто ухмылялся и ждал, что я подумаю, что это смешно.

 «Что, черт возьми, с тобой случилось?!» — это был первый раз, когда я накричал на него. Я увидел то, как он вздрогнул и на его лице проскользнула боль ущемленного эго.

 «Успокойся. От того, что ты оскорбишь меня, легче не станет».

 «Прости, — я сказал по привычке. — Нет, подожди, не за что. Ты единственный, кто должен извиниться»

 «Ты какой-то другой. Я не ожидал этого», — слова повисли в воздухе, и в тот момент я был действительно уверен в том, что они означали.

 «Это был ты», — я прошептал. Конечно он сделал это, он ненавидел моих детей, он ненавидел то, что не оказался единственным человеком в моей жизни. Я ожидал, что его маска спадет, но вместо этого он наконец натянул то выражение лица, которое должен был надеть в первую очередь.

 «Извини, Генри, — тон его голоса прозвучал мягким и уверенным. Это успокоило меня. Я ничего не мог с этим поделать, потому что всегда ощущал, как его голос отдается в моем животе. — У тебя был ужасный день, а затем пришел я и сказал такие неправильные вещи. Ты в замешательстве. Все в порядке, я понимаю. Все будет хорошо».

Он положил свою руку на мое плечо. Я не хотел этого, но не сдвинулся с места.

«Мы не знаем, что случилось. Все должно наладиться. Ты не можешь сдаться».

И просто так, я, плача, рухнул в его руки, вздрагивая, пока он снова и снова меня успокаивал.

 Ничто не может тебя подготовить к потере ребенка, но, по сравнению со своей женой, я оказался лучше подготовлен к этой травме. Она была веселой девушкой из счастливой семьи, которая доверяла людям и не сомневалась в своем будущем. Эта трагедия разрушила весь ее мир. Все было испорчено, даже наша дочь стала мрачным напоминанием о том, что она потеряла. Она плакала и пыталась ненавидеть себя. Но однажды она просто ушла от нас. С этого момента я растил Чарли самостоятельно. Я делал ей множество игрушек, стараясь изменить ее детство так же, как изменил свое.

 Тем временем Уильям открывал рестораны и новые отделения, оставляя мне для постройки все больше и больше зданий. Я был не против что-то поделать, что-то, что могло помочь простить себя, но работа не отвлекала меня так, как раньше. Я тайно терял рассудок, думая, что один из аниматроников, которых я строил, был и моим сыном тоже. Кажется, я наконец стал тем, кем Уильям все время хотел меня видеть — его личной фабрикой.

 В области пропадало все больше детей, и все считали, что к этому причастно то заведение, которое сейчас зовется «пиццерия Фредди Фазбера».

Почему-то франшиза пережила и это. Дети любили аниматроников, даже те, родители которых были в ужасе от кукол и маскотов. Дети видели в них друзей и защитников и им всегда было их мало. У Уильяма так же имелся товар, который продавали как горячие пирожки. Каким-то образом ресторан особо понравился нашему маленькому городку.

 Я только посетил место, которое давно должен был, как каждый уже мог мне рассказать, что там было что-то, что-то в стенах. Я увидел привлекательное лицо, скрывающее нечто более зловещее, прямо как человек, который построил это. Пока я разговаривал с работниками, я часто встречал разные версии меня, немного неловких людей, которых можно было бы вознаградить щепоткой доброты с примесью ожесточенной лояльности. Там был один ночной сторож, который описал свою работу, как очень опасную, но он также сказал, что «хорошо знаком» с аниматрониками, и кому-то ведь нужно было присматривать за ними. Когда я упомянул, что являюсь их создателем, то он попросил у меня автограф, пребывая в восторге. Это был первый раз, когда я искренне улыбнулся кому-то, кто не был моей дочерью. Затем он сказал, что Фокси — его любимчик, и спросил меня, как я сделал его «таким живым», и я больше не мог там оставаться ни на секунду.

 Я не видел Уильяма так долго, как раньше. Он приходил раз в неделю после того, как Чарли отправлялась спать, обычно принося с собой некоторые диски с фильмами, которые он арендовывал. Уильям жаловался, что должен жениться на беременной девушке, сыпя соль на мои раны.

И все-таки, мне до сих пор нравилось проводить с ним время. Мы говорили о роботах и плохих спецэффектах. Он рассказывал мне веселые истории о ресторане так, будто это просто обычное место. Он знал, что нужно сказать, когда я падал духом. Он обнимал меня за плечи и позволял уснуть, потому что я был таким, таким уставшим.

 Однажды вечером он оказался единственным, кто уснул. Я поднялся наверх, чтобы проверить Чарли и затем вернулся. Он лежал на моем диване, тихо посапывая в подушку, которую я сшил из лоскутов шерсти. Я посмотрел на него сверху вниз и увидел кого-то, кого я любил. Не монстра. Хоть я и знал. Я знал, что он сделал. Я знал, что он бы предпринял, если бы у него был собственный ребенок. Я знал, что должен был взять нож и покончить с этим. Вместо этого я укрыл его одеялом и пошел спать.

 Я не мог потерять и его.