Всё происходит внезапно.
Она появляется перед ней словно ангел с небес. Не тот ангел, конечно, что изящно планирует на землю или трагически расшибается в лепёшку. Она из разряда тех, что спотыкается о внезапное облачко, путается в белоснежных одеяниях и кубарем летит вниз, взлохмачивая волосы до состояния вороньева гнезда и по пути собирая всевозможные шишки и порезы. Бракованный ангел, в общем.
В каком из внезапных столкновений с судьбой ты потеряла свой нимб?
Хлоя — серьёзная девочка, золотая девочка на все сто. Она закончила школу, получила красный аттестат, кучу лучезарных улыбок и три с половиной сотни баллов за экзамены. Ей бы сейчас слушать внимательно преподавателей за первой партой, руку поднимать быстрее планеты всей, чтобы на автоматы себе заработать. Ей бы в тетради писать лекции, а не сердечки рисовать на полях вместо научных заметок. На химии будет сложно. Но Хлоя химию и без того ощущает каждой клеточкой тела.
— Хлоя! Ой… да твою ж! Хлоя-Хлоя, смотри! — небесный ангел наступает на свой же собственный рюкзак, чуть не падает и довольно плюхается рядом, тыча свой телефон ей чуть ли не в нос. — Глянь, какие классные, тебе должно понравиться!
Хлоя смотрит в лихорадочно горящие глаза Келли и лишь мельком бросает взгляд на экран, где кружатся очередные пидорковатые мальчики. Конечно, вслух она этого не говорит — Хлоя же хорошая девочка, даже слишком. Поэтому она демонстративно закатывает глаза и шипит:
— Не шуми, пара уже началась, — но потом уже смотрит туда, куда показывает ангел, силясь проникнуться и не вспыхнуть от ревности как спичка, смоченная бензином. Это всего лишь актёры. Они далеко, по ту сторону экрана. Хлоя их никогда в жизни не увидит. И Келли — она очень на это надеется — тоже. — Ну и что это?
— Да ты погоди, — потешный ангел требовательно вставляет наушник ей в ухо и нажимает на экран, запуская видеодорожку. Дай бог, Хлоя смотрит очень внимательно. Недостаточно внимательно для того, чтобы оценить творческий труд и талант молодых людей по достоинству, но достаточно… чтобы узнать, чем её эти чёртовы мальчики зацепили. — Ну классно же, ну! Ты посмотри, как он с ним!.. А поёт! Мурашки по коже ж. Чувствуешь?
Хлоя хмыкает. Чувствует. Конечно, чувствует. Особенно когда Келли почти вплотную сидит, а плечи её голые. Кожа к коже. Тепло к теплу. Хлое бы провести по этим белым плечам и обнять, но она сидит столбом и пялится на пидорков в гриме.
Но поют они и вправду хорошо. Тени всё длиннее, говорите? Красиво. Даже очень. Келли задыхается от восторга, на её лице румянец и глаза шальные. Хлоя сглатывает вязкую слюну и титаническим усилиями заставляет себя отвернуться.
— Да, неплохо. Давай слушать, после пары поговорим, — она ловит неодобрительный взгляд преподавателя истории и виновато улыбается, показывая жестом, что сейчас утихомирит чудо в перьях, сидящее рядом.
Строчка за строчкой течёт лекция. Историк интересный — он образами рисует прошлое, едкими замечаниями подогревает интерес к уже умершим людям, втягивает аудиторию в активный диалог и даже в дискуссию. Если бы да кабы. Хлоя врывается в спор преподавателя с одним из упрямых учеников и обрывает все размышления и буйную фантазию крылатой фразой у них на потоке:
— История не терпит сослагательного наклонения.
И правда, чего размышлять. А если бы он не умер? А если бы она ушла? А если бы… да кабы, в общем. Хлоя сама задумывается, теряя нить повествования, и закусывает губу. Может ли быть у неё хотя бы малейший шанс? А имеет ли она на это право? Нет, ни в коем случае. Ангелу не престало мерзостью заниматься. Не такая она, Келли.
Но её снова тормошат и хватают за руку. Хлоя застывает камнем и боится двинуться — очень хочется продлить касание. Хотя бы на мгновение, хотя бы на вечность. Что ж ты делаешь со мной, а? Чудовище.
— А вон то прочитай? Классно, да? — она снова пододвигает свой телефон и листает запись, тыкая пальцем с обгрызенным ногтем куда-то. Дата, время. — У них концерт будет! Я хочу, хочу!
Хлоя хочет убить этих мальчиков. Не дай боже.
Она собирает всю свою волю, всю свою ответственность, и флегматично тянет:
— Что мешает тебе сходить?
— Мне не с кем… — на секунду кажется, что Келли — солнечный ангел с потерявшимся (или украденным кем-то?) нимбом. Сейчас заплачет, но нет. Она заминается как-то странно, оглядывается на соседей и придушенно продолжает: — Я бы с тобой хотела пойти. Ты как, не против?
— Ну-у, не знаю…
— Я билеты уже купила, — с неё мгновенно слетает стеснительность и Келли уже открывает новое приложение, раскрывая непрочитанное письмо. — У тебя просто нет выбора. Не можешь же ты позволить мне впустую потратить такую большую сумму, да?
Хлоя вздыхает. Грубая и наивная манипуляция. Но чёрт бы её побрал, такому чуду можно простить всё, абсолютно всё. До концерта времени немерено. По правде сказать, их можно и вернуть, за полную стоимость. Но это трогательно, поэтому Хлоя соглашается и внутренне чувствует такое тепло, будто она кот, примостившийся пушистым боком к батарее в зимнюю пору. Тепло, хорошо, уютно.
А Келли контактная до жути. На перерыве она раза четыре хватает за запястье, пару раз легонько касается плеча и один раз — о боже! — поправляет синюю чёлку золотой девочке, которая вы-слышали-у-неё-по-русскому-сотка. Касания быстрые, невесомые, но безумно приятные.
От таких касаний тело под пальцами горит адским огнём, жжётся ещё минут пятнадцать осиными укусами. И мурашки табунами проходят по телу. От таких прикосновений волосы дыбом встают на затылке.
Они сидят ещё одну пару, Келли в очередной раз перетягивает внимание на себя — Хлоя обещает себе завтра всё же заняться учёбой — и плавит в своём солнечном сиянии золотую девочку, разговаривая о ничего не значащей чепухе.
День заканчивается так же внезапно, как и начался. Он сыпется сквозь пальцы, словно разноцветные крупинки в песочных часах. Кажется, солнечная девочка смотрела такой мультик. Хрустальные шары-воспоминания составляют такие вот крупицы. Келли на прощание обнимает Хлою, прижимается к ней, дышит в шею и шутливо целует в щёчку:
— Ну всё, давай. На связи! О-о-о, а вот и твоя карета. До завтра!
Хлоя кивает, стремительно запрыгивая в подходящий автобус, и прикасается пальцами к поцелованной щеке, стремясь припечатать прикосновение чужих губ к коже навечно.