Опия

1.

Дикая Охота по моему следу,

Их не остановят засовы и двери.

Отпусти меня хотя бы до рассвета,

Выпусти меня, полуночного зверя!

Небольшая комната была полна едкого серого дыма, клубящегося от тлеющих сигар. Дым поднимался к низкому потолку и медленно ускользал сквозь приоткрытую форточку, чуть зашторенную старой кружевной занавеской; скрывал разложенную на крепком дубовом столе карту. Старый Фрэнсис то и дело принимался разгонять клубы рукой, отнимая сигару ото рта. Мелкие детали и так было плохо видно — те немного выцвели от солнца и стерлись от попавшей на бумагу воды, серость дыма и сгущающегося вечера отнюдь не помогали в слежке за толстым пальцем старика, очерчивающим тонкую линию маршрута через густой черный лес.

Какаши едва ли следил за ним и вовсе не слушал — он относился к тому типу людей, что не нуждались в подобной услуге объяснения, выучив весь лес наизусть и, казалось, имея способность пройти по любой из обозначенных извилистых троп с завязанными плотной тканью глазами. Но, когда его окликнули, он поднял взгляд, смотря хмуро и устало, отчего шрам, пересекающий левый глаз, приобрел еще более устрашающий и мрачный вид.

Все выдавало в нем вояку.

— Это оборотни, — помедлив, ответил он. — Нет смысла караулить их в лесу на маршрутах, если они учуют нас, как только мы покинем город.

На лице Фрэнсиса появилось подобие отвращения — то ли к оборотням, то ли к Какаши — последний не горел желанием узнать, к чему. Старик снова заговорил, передразнивая его сухую, холодную манеру речи.

— Нет смысла, нет смысла… — и вновь замолк, словно обиженный мальчишка, которого пристыдила мать перед сворой ребят. — Ну, у нас-то и нет другого плана! Сидеть сложа руки, пока эти чудовища разгуливают по нашим лесам, мы тоже не можем. — Он почесал подбородок, испещренный морщинами, втянул дым и медленно выдохнул серое кольцо, отчего приблизившийся к нему мужчина, рассматривающий карту через плечо, звонко чихнул. — Решено, попробуем снова поймать их. В конце концов, нам больше ничего не остается. Это наша земля. И мы ее отвоюем.

…Разговор так ни к чему и не привёл. Все те же предложения и домыслы, что и всегда. Решение — то же — грозилось быть озвученным, но оставаться в комнате Какаши больше не мог. Сжимая кулаки, он зло скрипнул зубами, отчего шрам причудливо натянулся. Очередное пустое собрание вызывало в нем только гнев.

Кивнув собравшимся напоследок, Какаши покинул комнату, краем глаза замечая, как угольные глаза Обито слезятся, а лицо чуть сморщено от кружащего голову запаха табака. Он неотрывно смотрел за ним и даже спиной, переступая порог, Какаши чувствовал его обжигающий, будто пламя, взгляд.

*

Место, где обычно проходило собрание, было недавно построенным участком шерифа. Сам шериф, полностью контролирующий порядок в недавно воздвигнутом городе, никогда не участвовал в обсуждениях и вылазках, едва ли углубляясь в подобные вещи. Его больше заботили камни на грязных дорогах и скот, который ныне было опасно выводить на пастбище. Впрочем, Какаши посоветовал бы ему оставаться в городе как можно дольше и не связываться с оборотнями вообще — толстый, неуклюжий и несколько горделивый шериф не смог бы оказать достойное сопротивление даже юнцу, что уж тут говорить об огромном волке, превосходящем его и в скорости, и в силе, догоняя в холке холенного коня?

Какаши сжал кулаки, чувствуя подступающую пелену ярости и злости перед глазами — нельзя было воздвигать город на близлежащей с лесами оборотней территории. Глупо было давать шанс людям на мирную жизнь в райском уголке на юге страны и разжигать войну с порождениями самой природы. Глупо. И необдуманно. Стаи можно сместить, заставить переселиться на север к безлюдным и безжизненным горам, но триумф будет длиться ровно до того момента, пока они все не объединятся меж собой и не вернутся на принадлежащие им земли. Оборотни всегда были большим, чем просто огромными собаками или людьми — эта мысль заставила ярость схлынуть. На место ей пришла усталость и тоска, и Какаши запальчиво постарался согнать ее, медленно проходясь пальцами по переносице. Шрам, напоминающий о былом, ныл.

Второй этаж здания больше напоминал лабиринт — коридор закручивался квадратом, по правую сторону находились узенькие оконца, а по левую — несколько дверей, ведущих в необустроенные и ненужные для работы двух человек — шерифа и его тощего, костлявого помощника — комнат. Все было построено из дерева: несколько балок, выпирающих круглыми колоннами из стен, поддерживали тяжелую крышу, побеленные рамы цепляли взгляд. Мужчина почти достиг лестницы, когда его окликнули, и он рефлекторно замер. Стук каблуков сапогов затих, но вместе с тем раздался иной шум, когда его нагнал Обито, передвигающийся почти неслышно и безмолвно.

Какаши насторожился — Обито никогда ему не нравился. Нескладный, странный, вечно цепляющийся за его фигуру острым взглядом черных глаз и улыбающийся, точно все в этом мире было ему известно и он знает все потаенные секреты каждого. Какаши отстранено подумал, что лучше находиться в комнате, кишащей охотниками, где Обито еще мог смешаться среди других людей, чем оставаться с ним один на один в пустом темном коридоре.

— Чего тебе? — грубо спросил Какаши.

Обито драматично ахнул, и секундное подобие серьезности схлынуло с его лица, на место которому вернулось напускное непонятное веселье.

— Ты всегда так груб со мной! — жалобно принялся сокрушаться Обито, но как только Какаши собрался ответить на его капризы, тот снова просиял и продолжил говорить. Обито много говорил — и почти всегда без умолку, лишая любой возможности вставить слово поперек. — И… — но вдруг он замолчал, а его переменившийся спокойный взгляд прошелся по фигуре мужчины. — Что-то не так?

Какаши закатил глаза. Не обращая внимание на замершего в задумчивости охотника, он зашагал вниз. Сбегал ли он от ответа? Возможно! Но Обито был непонятен. Его легкомысленность и ту, провокационную и надменную часть характера, словно последнее слово всегда за ним и он всегда прав, Какаши никак не мог объяснить. И в компании Обито он ощущал себя книгой, которую тот легко прочтет, как если бы Какаши сам ответил на все его вопросы. Он и так не чувствовал себя в безопасности, потеряв обоняние, и не мог лишиться того подобия комфорта и уверенности, что имел. Какаши был напрочь лишен возможности распознать запах оборотня и запах охотника, убившего оборотня, что притаился за углом или прокрался в его дом, прячась в тенях. Он был в опасности, надуманной или реальной, было неважно — Какаши попросту ощущал ее липкие руки на своих плечах. И она медленно изводила его, съедая и корежа подсознание.

Но, очевидно, Обито не остался на месте. Как только Какаши ступил на первый этаж, тот догнал его и подался вперед, резко наклоняясь вниз и принимаясь смотреть на него снизу-вверх, отчего ряд шрамов, пересекающих правую половину лица, натянулся; тени ужасающе легли поверх.

Какаши начинал злиться, обуреваемый запоздалой мыслью о том, что Обито знает о его сущности и просто играет с ним. Что он хотел у него увидеть? Клыки? Золото в глазах, присущее оборотням? Что?

Он побледнел, и в голове раздался звон, когда Обито спросил:

— Ты чего-то боишься? Ты бежишь.

Тогда он и впрямь побежал. Сухо распрощался и быстро покинул здание, а потом рванул по широким, изъезженным телегами дорогам, лишь чуть освещаемым тусклым диском Луны. Одинаковые домишки с низкими треугольными крышами сменяли друг друга. Слышалось тихое ржание коней и завывание собак. Тучи сгустились над городком. Стало холоднее и еще более тоскливо на душе, и, даже оказавшись дома, в том небольшом укромном уголке рядом с опушкой, Какаши не начал чувствовать себя лучше.

Он наполнил бадью разогретой водой и, уставший и измотанный, залез в воду. Хотелось смыть с себя этот день, содрать опаленную взглядом кожу, выбить из лёгких дым, запаха которого он не чувствовал. Но Какаши лишь смотрел на свои руки и видел кровь соплеменников, гонимых на дикий север людьми, среди которых он жил.

*

Утром Какаши проснулся рано и еще долго ворочался на жесткой кровати, пока солнечные лучи не принялись пробиваться сквозь узкую щель меж темным занавесом. Свет слепил, заставляя щуриться, и он лениво подполз к краю, поднимаясь на ноги. Тело ныло после трех дней, которые он безвылазно провел в кровати. Затекшие мышцы болели, и его шатало из стороны в сторону, как будто он был пьян. От пола тянуло холодком осени, переходящей в зиму. Стоял сизый ноябрьский день, вид за окном был безрадостным; вскоре блеклое солнце закрыли темные дождевые тучи, поднялся сильный ветер.

Решение, принятое на собрании три дня тому назад, сегодня почудилось Какаши приговором, камнем, легшим на сердце.

Приведя себя в порядок, он проверил ружье и патроны, заправил револьвер мелким калибром. Какаши думал, что ему делать? Каждый раз страх того, что людям удастся загнать пару-тройку оборотней в угол и пристрелить, поселялся внутри, стоило только наметиться новой вылазке в лес. Смог бы он сам выстрелить? Конечно же, нет. Та кровь, что текла по его жилам, не позволила бы ему сделать это. Его сущность, те незримые узы, связывающие всех оборотней вместе, были лучшим щитом от убийства собрата — и ни одна пуля тот щит не пробьет.

На своем веку Какаши знал многих оборотней. Половина из них погибла, другая — ушла от людей на север к горам, если и вовсе их не преодолела. Иногда ему хотелось рвануть следом за ними, но, несмотря на силу, превосходящую над человеческой, скорость и зоркость глаза, передвигаться одному на большие расстояния было опасно. На пути еще много городов, много людей-охотников, одичалых стай, быстрых рек и петляющих маршрутов. Идти в одиночку, да еще с побитым обонянием, он не решался — не настолько был дураком.

Когда же послышался гомон стука копыт, Какаши поднялся на ноги, взял ружье и револьвер, а после вышел на улицу. Последнее, о чем он подумал, прежде чем встретился взглядом с Обито, вышибающим из него воздух своей необычайной, несвойственной серьезностью, было то — что он не сможет быть человеком, не сможет пристрелить оборотня и восхвалять убийства собратьев. Не сможет предать. Не сможет стать своим, среди чужих.

*

Лес был тих, влажен после недавнего дождя. Узкие тропы, почти скрытые раскидистым папоротником, уходили во все стороны и медленно вились вверх, стягивая зеленые холмы. Несколько поваленных деревьев преграждали дорогу. Какаши зачарованно коснулся влажного мха и провел рукой по скользкой от влаги коре — та разбухла, а затем замерзла изнутри от холода. Несколько выпирающих из земли острых камней казались почти черными в темном, плохо освещаемом усталым осенним солнцем, лесу. Он прошел дальше, пролез меж толстых могучих деревьев, ставших стеной, и мягко ступил на пожухлую траву. Сапоги утопали в грязи и путались в цепком плюще, низкие кусты скрывали грязные носа, стук каблуков заменило хлюпанье грязи. С верхних веток срывались капли, прохлада скользила по коже. Опьяняющее чувство свободы застало его врасплох, что Какаши едва ли не задохнулся, заходясь надрывным кашлем, будто ему нечем было дышать.

Волчья сущность внутри ныла. Требовала дать ей выйти наружу.

Но Какаши не мог. Правда не мог! Он не был уверен в том, что достаточно далеко ушел от других охотников, и, несмотря на то, что все разделились и пошли в разные стороны, шанс встретиться с кем-то из них все еще был. Это мог быть старый, слабый Фрэнсис, а мог быть молодой и сильный Обито, явно точащий зуб на оборотней за оставленные на лице шрамы.

Слишком рискованно.

Потянув носом воздух, он так ничего и не почувствовал. Поврежденное в пожаре обоняние не восстанавливалось, и запахи в своей голове он мог произвести только по памяти — и то не все. Запах леса, терпкость дождя и быстрой реки, хвоя, мокрая земля и цветущее бескрайнее поле, срубленное дерево и влажный мох. Какаши помнил это ощущение запахов в лесу в сочетании с волчьим обличьем и неумолимой, беспрекословной свободой. Скорость бега, сила прыжка; ветви, что скользят по шерсти, и мягкая поступь широких лап. Он помнил это и воспроизводил в памяти те дни, когда их стая была цела, а люди не были угрозой. Когда это было? Не так давно! Но иногда Какаши ощущал себя так, словно прошла целая вечность или это ему все приснилось.

Он бредил.

Лес принимал в свои объятия, вызывая восторг и головокружение. Опьянял. Какаши уходил все дальше и дальше, тяжелое ружье неприятно тянуло спину, но не могло сбить окрыленную радость уединения. Зверь внутри ревел в предвкушении. Но все чувства разом схлынули, стоило его взгляду зацепиться за отпечаток большой когтистой лапы на мягкой от дождей земле. Это был след оборотня. А рядом стояли отпечатки сапог. Это были следы охотников.

*

Какаши спешно стянул одежду, едва ли задумываясь о том, что делает. Волчья сущность завозилась внутри, боязливо поскребла когтями о сердце, что он весь сжался. Втянутый воздух был таким же пресным, что и всегда, но даже это не могло его остановить — где-то рядом был оборотень, и он опрометчиво оставил свои следы. Какаши не мог остаться в стороне. Какаши не хотел оставаться в стороне. Не сейчас, когда один из них, возможно, подвергался большой опасности.

Кожа натянулась, мышцы напряглись и кости затрещали. Какаши тихо выдохнул сквозь сжатые зубы. Превращение никогда не было приятным, но ограничив себя в этом, он совсем отвык от ощущений. Поднявшийся жар опалил легкие, разогрел кровь и вырвался наружу с громким выдохом. Конечности удлинились, тело выгнулось и вытянулось, свернутая в обличье человека шерсть вышла наружу, покрывая тело волка. И хотя сам оборот длился считанные секунды, Какаши смог прийти в себя лишь спустя несколько долгих минут; мотнул большой мордой, перебрал лапами. Пригнулся. Прыгнул. И скрылся в лесной глуши.

Тот принимал его как старого друга. Сумерки, редкая зелень и колючие кусты слабо скрывали волка, еловые ветки плавно гладили его по темным бокам. Бесшумный бег по влажной траве был знаком, тонкая леска холодного ветра, скользнувшая по шерсти и с опаской просочившаяся к коже — будоражила и вызывала приятную дрожь. Он почти забыл это. Медлительность пешего хода, упертые лошади и подпрыгивающие на камнях повозки… глупо было допускать мысль, что это все заменит собственную сущность волка, быстрый бег, сильный прыжок и зоркий глаз, привычную маневренность и ощущение пространства в каждой клеточке тела. Он был жаден до чувства свободы. Но разве можно испить ее вдоволь?

И принимая себя за человека, Какаши отвергал самого себя, поэтому радостное ощущение «возвращения» настигло его скорее затравленным пониманием того, что ему и самому может грозить опасность.

Он замедлил шаг, прошел тихой поступью чуть вперед и пригнулся, скрываясь в раскидистом можжевельнике. Запахов не было, взгляд уходил на пару десятков метров вперед, прежде чем натыкался на стены из стволов деревьев. Он не мог взять след оборотня, как и след охотника, но ни за что бы не простил себе, если бы просто прошел мимо. Попытка отыскать оборотня или охотника — вот, что сейчас завладело его сознанием, но оба эти варианта были маловероятны и опасны. Но что он должен был сделать?

Какаши не знал. Он устал бояться. Он устал дрожать. Вместе с тем, он чувствовал себя потерянно и, в первую очередь, это касалось оторванности от стаи, от сородичей, от «своих». Он думал — увидел бы оборотня, то точно бы его узнал, но в итоге зачастую не узнавал даже самого себя.

Вопрос «кто ты?» висел в воздухе, в отражении зеркала на него смотрел молодой, потерявший себя, мужчина. Лики прошлого, тех, кого он знал, кого забыл, кто погиб, или кто ушел на север к горам, кружили за его спиной. Их серые силуэты то ластились к рукам, играючи проходясь холодными пальцами по коже, то замирали, превращаясь в выбитые из камня фигуры, безликие и безымянные. На их пустых лицах Какаши искал осуждение, искал понимание, но там ничего не было.

Янтарь собственных глаз в зеркале отвечал на вопрос.

*

Главная дорога проходила гораздо западнее, пересекая ровную местность. По бокам росли деревья и вились кусты. Кое-где по пути еще виднелись старые срубы, и низкие пеньки нелепо выглядывали из земли. Не сказать, что дорога была безопасной, но другого варианта не было.

Восточнее лес был гуще, был темнее и страшнее. Холмы с крутым подъемом укрывали вымытое быстрой рекой ущелье. Река по склону неслась быстро, наскакивая на повороты и разбиваясь о камни. Чуть дальше, где холмы оседали, а лес редел, деревья сменял луг, а после песок и мелкая насыпь камней — ущелье кончалось, и река разливалась широкой лентой, слегка тормозя и почти замирая на ровной поверхности. Широкая лента, но совсем неглубокая. Мерный перекат камешков шел в такт тихому журчанию.

Какаши потянул носом воздух и огляделся. Острое зрение подмечало многое, но ничего из того, что он хотел бы увидеть не было видно. На вершине холма лес казался лишь зеленым ковром.

Помедлив, он перебрал лапами, и спокойно двинулся вниз. Крутой спуск вел к обрыву, река шумела где-то внизу. Какаши пересек каменистую насыпь и замер на краю, осматривая пенистую, бурлящую воду.

Никаких следов найти не получалось, и он действовал по наитию. Оглядевшись, Какаши прошел вдоль ущелья, спустился вниз, пересекая редкий лес, пока не вышел на луг. Лента-река текла быстро, гонимая потоком, вырывающимся сквозь узкий ход меж отвесными склонами. Вода шумела, казалась серой, и, вырываясь, поток вспенивался и распадался на брызги, взлетая в воздух.

Спустившись, Какаши скользнул сквозь редеющие деревья и пригнулся, прячась за кустами на опушке — до леса на другом берегу совсем недалеко, да и местность была чиста и легко просматривалась со склона и ущелья. Он медлил. Тут действовал не страх — тут действовал инстинкт. Стоило только перекинуться, как из добычи он стал охотником. А ни один охотник в жизни не даст понять своей добыче, в какой опасности она находится, пока для нее уже не будет слишком поздно.

И все же в миг все переменилось. Тело дернулось вперед, и лапы заскользили по насыпи. Заскрежетали камни. Шерсть намокла, как только он ступил в воду.

На другой стороне резво и коротко раздался выстрел винтовки.

2.

Не проси, проклятый, не бейся о стену,

Не поддамся я на твои уговоры.

Если отпущу я тебя из плена,

Растерзает душу голодная свора.

Он не думал о том, что делал. И как для него обернется собственная импульсивность и несдержанность. Тело двигалось само по себе. Адреналин разжег кровь жаждой и гневом, ярость билась в унисон сердцебиению — его человеческое «я» было погребено внутри звуком выстрела, на смену пришла одичалая волчья сущность, так ждавшая свободы и леса. Расплаты.

Он пересек реку и берег, ворвался в лес, перепрыгивая через поваленное дерево. Цепкий плющ хватал лапы, расцарапанные камнями. Ветки били по морде. Но нутро упрямо вело его вперед по какой-то «своей» тропе.

Выстрел отгремел, но эхо в голове шумело и повторяло запоздалый шквал криков напуганных птиц. Последующую тишину заполнил шум барабанящего сердца. Затем не было ничего — Какаши прислушался, настороженно замедлил бег, прежде чем сорваться и рвануть пуще прежнего. Секундная заминка наполнила его стыдом. Он вновь навострил уши и вдалеке смог заслышать озлобленные крики.

Через некоторое время по лесу прокатился рык, все зашевелилось и заволновалось — напуганные птицы заголосили с новой силой, шорох листвы приобрел взволнованный голос, даже журчанье реки вдалеке показалось ему жалостливым и боязливым. Но то боялась природа, внутри у Какаши вмиг все улеглось — странное спокойствие накрыло теплым одеялом, и он выскочил на чистую поляну без задних мыслей о страхе.

Незнакомый оборотень рассеянно вскинул морду, оглядывая его, и они инстинктивно подались назад, приблизившись друг к другу. Впереди же полукругом стояли охотники. Френсис, Скотт, Том, Уилл… многие другие из тех, кого он знал, кто был ему не знаком, и кто двигался слишком громко для чуткого слуха где-то в паре десятков метров от них. Запахов снова не было. Безвкусный, по-своему бесцветный мир преследовал его долгие годы. В легких заклубился дым пожара и шрам, пересекающий глаз, заныл — тихое безмолвное предупреждение самому себе осадило. Ярость утихла. Поднявшееся чувство опасности отрезвило — люди боялись его клыков не меньше, чем он сам боялся винтовок и пуль.

Но все складывалось наихудшим образом.

Какаши приник к земле. Время тянулось медленно и невыносимо тягуче — к ним подходил добрый десяток молодых и крепких мужчин, меж тем никто из окруживших их людей не спешил всадить пулю в голову, а стоящий рядом оборотень не двигался, только выдохнул тихий рык сквозь сжатые острые зубы.

Секунда! — и все ожило.

Прогремел новый выстрел, широкий лоб толкнул Какаши в бок, уводя от атаки. Пуля резво просвистела в сантиметрах над мордой и врезалась в кору дерева, отчего щепки полетели в разные стороны. Но едва ли замолк свист, как оборотни сорвались с места и юркнули в обратную сторону.

— Стреляй!

Засвистела новая очередь. Где-то совсем рядом и назойливо, где-то далеко и тихо, где-то — глупо и опрометчиво. Хруст коры смешался с треском веток, крики позади подгоняли, но ощущение бегущего рядом соплеменника успокаивало и дарило чувство защиты. Какаши кинул беглый взгляд в сторону, оголодало осматривая волка. Темная шерсть, сильные лапы, взгляд — смеющийся и наглый до одури, и где же весь страх, что живет в нем и крепнет день ото дня?

Чужая храбрость заставила почувствовать себя глупо и жалко. Он ждал упрека, но незнакомец посмотрел мягко и едва ли не лениво, спокойный бег выдавал его с головой — как бы то ни было, ему было все равно, что случилось. Скорее всего он просто поддался своей сущности и не до конца понял, что принесет такая опрометчивая встреча с людьми.

Какаши прибавил ходу, и вскоре крики позади затихли. Они оторвались. Редеющая лесная опушка вывела их к широкой реке, небо нависло угрожающе низко, так, что кроны деревьев, протыкая черные тучи, утонули в нем. Темнело. Дождь обещал пролиться очень скоро.

Оборотень вновь посмотрел на нового знакомого, но тот в ответ не повернулся. Какаши устало выдохнул, поморщил нос — к намокшим лапам липла грязь и опавшие листья. Они принялись карабкаться по холму вдоль ущелья, пока река шумела так яростно и громко, что ничего не было слышно. Чуть отстав, он обогнул бурелом, утыканный колючими кустами с россыпью острых камней под ними.

Но вынырнув на тропу не нашел незнакомца.

Тот ушел.

Просто ушел.

Какаши глупо моргнул и подумал — не привиделось ли ему все это?

С неба сорвались первые холодные капли, заморосил мелкий дождь. Долгий бег по лесу ни к чему не привел. Он проверил озера, малые пещеры и дальние поляны, но в итоге остался ни с чем — незнакомого оборотня нигде не было. Он устал, промок, лапы ныли, легкие горели огнем, и, когда он пришел к месту, где оставил все свои вещи, ему едва ли хватило сил вернуться в ипостась человека.

Тело пробила дрожь, колени подкосились. Но то был не холод — то было отчаяние. Отпечатки лапы волка и сапога размыл дождь, и Какаши угрюмо направился домой. Так правда, или нет?.. Он не знал. Он уже ни в чем не был уверен.

А на следующий день старый Френсис хмуро курил табак и в маленькой комнате, полной дыма, было тихо и скверно. Пришедшие охотники разделяли его настроение, и Какаши отчетливо чувствовал вязкий гнев — они говорили об оборотнях, которых встретили вчера.

Ему не приснилось. Не почудилось. Незнакомец и впрямь был, но он ушел. Наверное, Какаши подумал, он не доверял мне. Впрочем, винить он его не мог — временами он не доверял и самому себе.

Вот так наступила зима — угрюмо и мрачно. Холодный декабрь обещал быть безрадостным.

*

Лес обнажил кривые стволы и ветки. Какаши навалился на подоконник и хмуро уткнулся взглядом в виднеющуюся сквозь тонкое стекло опушку — если раньше деревья возвышались стеной, то сейчас они казались всего лишь воткнутыми в землю палками. Его взгляд, скользя сквозь опушку, проходил гораздо глубже в лес, где тот уже начинал густеть, что было невозможно разглядеть ни весной, ни летом, ни ранней осенью. Редкие зеленые ели казались слишком яркими на фоне мрачного устрашающего леса, на черно-сером фоне приближающегося лика холода.

Он вздрогнул, отвернулся и отошел от окна. Никаких тайн лес не скрывал. Напротив, такой голый вид был слишком открытым. Все его секреты вылезали наружу, отчего на душе было неуютно и неспокойно. Неосознанно Какаши вернулся к мысли о повстречавшемся оборотне и о том, что надо быть полным дураком, чтобы перевоплотиться сейчас в лесу, который бы не укрыл тебя — вторая встреча сейчас была ужасно маловероятна, да и, скорее всего, незнакомец направился к стаям.

И хотя Какаши обещал себе, что не будет делать этого, но он вновь пытался убедить себя, что шанс повстречаться был, и оборотень тогда вконец не разочаровался в нем. В конце концов, решил Какаши, проходя вдоль по широкой реке, это было бы слишком жестоко. Люди не боятся, если у них нет причин для этого. Если их прошлое — не сама причина для этого. И судить его только потому, что он трусил, зная, на что способны люди, и насколько жестоки они могут быть, что они могут сделать — было глупо.

Опять же, он старался себя в этом убедить. Но выходило плохо, и ничего не могло поспособствовать обратному действию. Мысли путались, а приятные слуху звуки казались слишком громкими, таящими в себе угрозу. Что он должен был сделать? Что он должен сделать сейчас? Ружье на плече вмиг потяжелело и потянуло его вниз к земле, словно весило с целый вагон поезда. Металл жег даже сквозь одежду.

Наступил декабрь, вылазки становились то слишком частыми, то ни слова о новой не проскальзывало несколько дней подряд. Охотники скакали с той мысли, что поймать оборотня в голом лесу легче на ту, в которой волки не перекинутся, пока природа вновь не оживет и все не покроется зеленью. И все же — было кое-что, стоящее ровно посередине между этими двумя одинаково справедливыми мнениями.

— Они — волки. — Френсис курил табак, словно тот помогал прогреться лучше горячего питья. Долгая вылазка обошлась им продрогшими костями и падениями на скользкой от заморозков земле. Первый снег припорошил все тонким белым покровом, но тот растаял очень скоро, оставив после себя блестящий, тонкий заледеневший слой воды. — А значит, их будет притягивать к лесу. Это часть их сущности, которой они не могут противиться. — Он раздраженно цыкнул, выпуская облако дыма изо рта.

И хотя Какаши не замерз из-за высокой температуры тела, стоило этой жгучей правде сорваться с языка охотника, как он замер, и все внутри вдруг сжалось от досады, а внезапно накативший холод буквально заставил его задохнуться и задрожать. Он знал это, и, что более важно, он чувствовал это на себе — сопротивляться всегда было сложно, а период в целый сезон — это непозволительно, недопустимо долго. Его волк не выдержит этого. Ни один оборотень не выдержал бы этого.

Какаши непроизвольно сжал челюсть, и только потом заметил блуждающий по своей фигуре обеспокоенный взгляд.

Милостивые духи, каким же дураком он был!

— Какаши! — взволнованно воскликнул Обито — Ты в порядке? Ты весь бледный!

И так же резво, как он заговорил, Обито в прыжок пересек комнату и вильнул перед его лицом так быстро, что Какаши едва ли успел опомниться, как ладонь легла ему на лоб.

— Да ты горишь!..

— Простуда, — резко оборвал Какаши — слишком резко, слишком грубо и слишком опрометчиво. Лицо Обито было близко и его шрамы натянулись, стоило ему нахмуриться и поджать губы. Его взгляд был прямым, и хотя в нем читалось волнение, Какаши не чувствовал к нему никакого доверия. Запоздало, он дернулся в бок, уходя от протянутой руки. — Похоже, перемерз, или что-то типа того? — Продолжил он, помолчав. Но даже после этого взгляд Обито не изменился.

— Похоже на то, — с недоверием протянул Обито, отстранился и скрестил руки. — Тебе бы отдохнуть. Ты правда такой бледный!.. И лицо у тебя какое-то серое… И…

— Я понял. Хорошо? Можешь не продолжать, — Какаши стиснул челюсть, отводя взгляд.

За ними наблюдала целая толпа охотников и наравне с тем, как Какаши чувствовал страх, он почувствовал себя сердито. Ведь, несмотря на то, что он был оборотнем, он ни граммом меньше был взрослым мужчиной, и несносное поведение Обито, собственная растерянность, резкость в тоне и смущение в каждом движении, последовавшие за этим — это все поставило его в тупик, стоило только заметить, сколько внимания они с Обито привлекли.

Секундой спустя Обито отстранился и задумчиво вернулся на свое место. Собрание продолжилось, и все тут же забыли про развернувшуюся сцену. Тон стал выше, все чаще и чаще голоса срывались на крики, точки зрения не сходились, планы шли врознь. Какаши, как и всегда, в обсуждении не участвовал.

И он никак не мог успокоиться после случившегося.

В спину ему уперся острый взгляд Обито, от которого Какаши почувствовал себя уязвленным. Затем взгляд скользнул вниз, и Обито переключил свое внимание на споры. Какаши понял это чисто инстинктивно, словно дуло револьвера, упершееся ему в спину, наконец отвели в сторону. Он выдохнул и прикрыл глаза. Лицо его пылало. Но это не был признак болезни — это был гнев.

*

Зима была в самом разгаре, когда Какаши и вправду заболел. Городской врач разводил руками, пока Обито мельтешил из угла в угол и взволнованно оглядывался по сторонам. Какаши лежал в постели, весь бледный, тощий, словно состарившийся на несколько лет; тело била дрожь, лоб покрыла испарина.

— Да остановись ты уже! — раздраженно цыкнул Френсис, ловя Обито за шкирку. Тот застыл, обиженно засопел и после вырвался из слабого захвата.

В бреду Какаши посмотрел на эту ситуацию сквозь пальцы, плохо понимая, что происходит. Спустя время горло обожгли едкие настойки, но ни днем позже, ни другим, ни третьим ему не стало лучше. Он горько признал — Френсис был прав, и сам Какаши нуждался в том, чтобы приблизиться к лесу, чтобы перевоплотиться. Но сильное желание свободы и ноющий внутри волк наткнулись только на железный, данный самому себе запрет. В сердце большой черной кляксой расползалась тоска, она-то и была причиной его болезни.

Время теперь шло иначе. Когда все внутри ноет, и волк больше не сидит смирно, а бьется широким лбом о стены своей клетки, время кажется застывшим. Как застывает вода в бочках в холодные декабрьские дни, так и время застывает, когда тело наполнено острой тоской и тягучим ожиданием. Часы сливаются и смешивают друг с другом дни, недели, месяца. И так время становится одним большим потоком — оно идет, но почувствовать это никак нельзя.

Но иногда он его чувствовал — бред отступал. Надолго ли — понять было сложно. Какаши оказывался в темной спальне, пара одеял, укрывавших его, казались очень тяжелыми и колючими. В иной день он просыпался в ранний час, за стеклом все еще было темно, его морозило. Бывало, то был пасмурный день или вечер, когда серое уставшее небо заливалось блеклым рыжим и розовым. В такие моменты он вновь мог почувствовать, как внутри ворочается и скулит волк, как мучает тело жажда, а голод поднимается такой жгучей волной внутри, что он не мог понять — была ли то нужда в свободе, в воздухе или, присущая всякому живому существу, потребность в пище?

После снова наступало беспамятство. Его била дрожь, кости и суставы ломило, конечности тянуло, словно он перекидывался. Из горла вырывался самый настоящий скулеж, лоб покрывала испарина. Какаши чувствовал себя слишком тесно в этом маленьком человеческом теле, натянутая кожа казалась удушающим мешком на голове. А потом приходило забытье и нервные, опасные сны — ему снилось, что он в лесу.

Картинки эти сменялись быстро и были нечеткими. Он слышал хруст снега, утыкался взглядом в припорошенные белым валуны; костлявые деревья тянулись к нему ветками, разливающая лентой река застыла тонкой корочкой льда у берегов, а чуть обданные водой камни заледенели и слабо поблескивали под блеклым солнцем. Такая была зима в его голове — какая-то уставшая, но прекрасная в каждом своем переливе и сиянии, щедрая на морозы и скупая на дневное тепло. Запах свободы в это время год был терпким и колючим. Но ему было тепло, внутри спокойно — не так, как приходит затишье после бури, а словно наступило тихое и мирное утро. В голове нарастал чужой шепот. Путь в невесомости был то долгим, то быстрым. Тихое дыхание над ухом успокаивало и убаюкивало.

Но лихорадка возвращалась всегда.

В конце концов, когда горло вновь обожгла горькая настойка, шум в голове лишь усилился, а измученный волк, свернулся внутри калачиком, Какаши подумал — тоска сведет его в могилу, что эту зиму он точно не переживет.

3.

Я открыл бы дверь, да заклятье крепко,

Разомкнул оковы, да ключ потерян.

Сам себя я запер в стальную клетку,

Сам в себе я запер дикого зверя…

Лет десять назад в стае Какаши был большой сбор. Сама стая была поделена на части, которые жили отдельными общинами. Так было принято в целях защиты, чтобы не привлекать к себе много внимания. К тому же, это исключало возможность того, что вскоре на местности пропадет всякая живность, и стая будет обречена на голод и вынужденное переселение.

Сборы обычно проходили пару раз в год, но и без того части общины сотрудничали и общались меж собой. В то время Какаши было четырнадцать или что-то около того. Он был в том возрасте, когда надоедливое «мальчишка» все еще не отлипло, но феноменальный скачок роста уже произошел — Какаши перерос себя на голову, если не больше, а в облике волка вытянулся в холке. Словом, все шло к тому, чтобы это «мальчишка» навсегда исчезло.

Их община расположилась на плоскогорье в лесу, надежно скрытая самой природой. Лес был густым. Он начинался стеной, словно очерчивая границу между их домом и остальным миром. Стоило только выйти из лесу, начинался склон, а дальше возвышались укрытые зеленью холмы, что с высоты казались лишь зеленым, взволнованным морем. Вместо морской соли на губах у них оседала цветочная сладость.

Они называли это место морем травы.

Стаи должны были прийти с востока, другая половина — с юга. В волчьем обличье расстояния между ними можно было преодолеть всего за несколько дней, но первые гости добрались только к концу недели. Их пеший строй и ряд повозок показались на горизонте к обеду, и уже через час они достигли леса. Какаши как раз помогал ставить шатер, вместе с другими сверстниками вцепившись в веревку и тянув ее на себя. Они держали один конец, другой цеплялся за макушку шатра, а сама веревка была перекинута через толстую ветвь. Какаши все боялся, что от трения веревка порвется — столько раз они ее дергали на себя, чтобы затем не удержать и дать ей пройтись меж сжатых ладоней. Но та оказалась крепкой и не перетерлась. К тому времени, как они закончили, ладони Какаши были красные и стертые до крови, а всю деревню объяло приятное чувство предвкушения и веселость. Часть поселенцев двинулась навстречу сородичам.

Оставив ребят, Какаши отошел в сторону. Община кипела жизнью, даже ленивые старшие волки, обычно лежавшие в тени деревьев и подшучивающие над более младшими, принялись за работу. Женщины подгоняли их, заодно прикрикивали на детей. Ветер нес в себе запах жаренной оленины, хлеба, сладкого меда, отчего желудок Какаши протяжно заворчал. Он поморщился и огляделся, но нигде так и не увидел мужчин, отчего почувствовал приступ раздражения — все мужчины ушли проверять границы территории, но детей, ожидаемо, оставили в лагере. И сколько бы он не упрашивал, его так и не взяли.

Какаши прислушался и потянул носом. Миг спустя сбоку вынырнула Кушина. Ее походка была быстрой, бодрость и энергия так и озорно кружили вокруг нее. Какаши не ждал, что она остановится, но девушка вдруг замерла и резко вскинула голову в его сторону. По ее губам скользнула слабая улыбка, и в пару шагов Кушина пересекла расстояние между ними.

Длинные пальцы взлохматили волосы.

— Эй, Какаши!.. — Голос Кушины прозвучал резво и бойко, она отняла руку от волос и щелкнула его по носу, губы ее изогнулись шире. — Не расстраивайся!

Кушина каким-то неведомым способом всегда могла понять, что его тревожит. Она могла быть веселой, могла быть возбужденной и полной энергией, бьющей через край, но вместе с тем она всегда оставалась внимательной.

— Подожди еще немного. Хоть ты и вырос, но пока это ничего не меняет, — продолжила она.

От ее слов Какаши весь насупился. Он считался по-настоящему талантливым, способным к обучению, и хоть все усваивал быстро, но обвести собственную природу вокруг пальца было трудно, невозможно — его все еще заносило при поворотах на большой скорости, он врезался в деревья, и лапы то и дело путались между собой, отчего он падал или нарушал строй, налетая на сородичей.

Отец говорил, что Какаши развивается так быстро, что вот-вот и бег на четырех лапах станет ему так же привычен, как и ходьба на двух ногах. К тому же для оборотня, перекинувшегося всего год назад, Какаши был достаточно хорош.

Так и в словах Кушины была правда. И хотя она никак не хотела его обидеть, Какаши почувствовал, как внутри все неприятно сжалось, как сжался волк, словно пристыженный. Девушка улыбнулась и снова потрепала его по волосам, но затем ее лицо посуровело, и она шумно потянула носом.

И так же быстро, как она выскочила откуда-то сбоку, Кушина схватила его ладони и перевернула к себе внутренней стороной. Кровавые борозды заставили ее поморщиться, она поджала губы, обдумывая. Затем, ее лицо разгладилось, а вся суровость пропала. И, медленно выдохнув, Кушина приблизила ладони к своему лицу. Теплые губы коснулись кожи, отчего Какаши вспыхнул и отвернулся, но когда вновь посмотрел, то не заметил ни воспаления, ни сочившейся из ранок крови, оставленных веревкой…

…и то, что прикосновения оборотня и связь друг с другом способны вылечить — он запомнил на всю жизнь. Раньше он исцелял себя сам, но то была простая, присущая каждому оборотню регенерация. То, что сделала Кушина, было совсем другим. Он так до конца и не понял, что это было. Сначала не спросил, а потом потерял возможность.

В тот день Какаши испытал смятение, оглядывая чистую кожу. Однажды он видел, как Кушина ласково поглядывала на Минато, прежде чем поцеловать порез на его щеке, отчего припекшаяся кровь забурлила, рана задвигалась, когда неровные края принялись сходиться. Не прошло и минуты, как все зажило, и кожа на лице Минато разгладилась, и ничего уже не могло напомнить о недавнем изъяне.

То было действие слюны оборотня, но ему она лишь осторожно коснулась губами, выдыхая теплый воздух. Еще он испытал шок. Глупо хлопнул глазами, посмотрел на руки, на Кушину, затем снова на руки… и просыпаясь в холодной темной комнате он ощутил то же самое.

Сперва Какаши не понял, где находится. Он лежал на кровати, придавленный слоями одеял, во рту горчило и ужасно хотелось пить. Во всем теле была жуткая слабость, ноги онемели, голова гудела. Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя и вспомнить, как много времени прошло с того сбора, на котором он вновь оказался, будучи во власти лихорадки. Чтобы вспомнить, где он находится и что это за комната.

Затем нахлынуло смятение. Он рассеянно осмотрел комнату, сел на кровати и обвел помещение взглядом еще раз. Минута — и он вспомнил, чем была вызвана его болезнь.

Удивление следом накрыло холодной волной. Какаши побледнел и вскочил на ноги, до конца не веря, что он пережил эту уничтожающую тоску. Слабость свалила его обратно, отчего Какаши едва ли не зарычал от злости, не понимая, как так вышло. Он замер и заглянул внутрь себя — волк внутри вытянулся во всю длину и спал себе преспокойным сном.

Тупая псина, зло подумал он, прикрывая глаза, ты мог нас убить. Он постарался собраться с мыслями и найти в том буйном хороводе ответ на свой вопрос — что поспособствовало выздоровлению? Сильный и взрослый оборотень не всегда мог перенести тоску, и Какаши знал, что сейчас он слабее, чем когда-либо, отвергая волка и оставаясь в теле человека, со своими старыми травмами и отрезанностью от сородичей.

Но задуматься над этим он так и не смог. Стоило ему немного прийти в себя, как в комнату ворвалась девушка с короткой дубинкой на перевес. Облик ее был полон страха возбуждения, и она запальчиво принялась озираться по сторонам, прежде чем глупо уставиться на Какаши и шумно выдохнуть.

— Ох, Какаши! Я подумала, что к тебе кто-то вломился, — девушка устало прикрыла глаза, приваливаясь плечом к косяку двери. Какаши отчаянно пытался вспомнить ее имя. — Ох! — Она взвизгнула и выпрямилась по струнке, глаза ее расширились, рот раскрылся. — Какаши! Ты выздоровел!

Какаши осторожно кивнул. Он толком не оклемался, все еще чувствовал слабость во всем теле и к встрече с кем-либо готов не был. На деле, встреча с девушкой — как ее там? — стала для него несколько тяжелой и неприятной.

И стоило ему подтвердить ее слова, как незнакомка тут же принялась щебетать и хлопотать вокруг него, легко откинув в сторону свое оружие.

…Как оказалось, ее звали Джина, и она была одной из поселенцев, кто приглядывали за ним, пока он был в бреду. Джина помогла разогреть воды, и Какаши с благодарностью нырнул в жестяной таз с головой. Обветренные щеки чуть щипало, страшно хотелось есть. Он рефлекторно вцепился в бортики руками, чувствуя, как дрожат и подкашиваются ноги, и как он близок к падению.

А после Джина осторожно помогла Какаши добраться до кухни и принялась рыться среди пузырьков и ампул. Тихо зазвенело стекло бутылочек, соприкасаясь друг с другом пузатыми боками. Какаши сел на стул и вытянул ноги. За окном было тихо, и все, что он слышал — это копошение девушки. Отчаянно хотелось узнать, сколько он болел, но язык никак не поворачивался. Он помнил, что перед его болезнью наступила зима, но тогда снег только-только выпал. Сейчас же все за окном кругом было бело, а стылый пол морозил ступни. Сквозь оконные рамы просачивался иглами холод, скользящий по комнатам.

Немногим погодя, Джина поставила перед Какаши дымящуюся пиалу бульона, отчего живот его скрутило спазмом. Какаши осторожно обхватил пиалу пальцами и отпил. Горло обожгло, в животе стало жарко, первый глоток лишь сильнее пробудил чувство голода.

Он попытался поблагодарить Джину, но заговорил с таким трудом, словно делал это впервые. Собственный голос показался ему чужим. Рот не слушался, слова не складывались. Раздражение загорелось внутри, что Какаши почувствовал себя уязвлено и глупо, пока Джина пялилась на него, сидя на расстоянии вытянутой руки по другую сторону стола. Прошла всего секунда, и Джина зашевелилась, отмерла и принялась щебетать и рассказывать все, что он пропустил, заминая появившуюся неловкость и нервозность.

— Ой, столько всего случилось, пока ты болел!..

Какаши вспомнил ее — она жила на соседней улице и работала в пекарне в центре. Он видел ее, когда заходил за хлебом, но редко случалось, что Джина стояла за прилавком — обычно она помогала печь.

— …и потом случилось вот что, — продолжала она.

За окном тусклое солнце принялось садиться. Джина говорила так быстро, что он потерял нить разговора. Вместо этого он мельком обогнул ее фигуру взглядом и уставился в окно, которое выходило на город. Соседей у него было мало, никто не хотел жить на отшибе у опушки. То окно, которое было в спальне, выходило на лес. Какаши ждал какого-то удушливого приступа, давления стен, жажды свободы… того, что всегда преследовало его. Но ничего этого не было.

Он чувствовал себя… нормально? Настолько, насколько это было возможно в его положении. Волк внутри мирно спал, и Какаши с сожалением подумал, что и для него тоска оказалась тяжелым испытанием. Его дикая волчья половина, так же как и человеческая часть, была вымучена, истощена физически и морально. Какаши забеспокоился — не приведет ли это к чему похуже?..

— А ведь Обито мне сказал все приготовить! Он клялся, что ты проснешься со дня на день…

Какаши так и замер, напряжение растеклось по ослабевшим мышцам. Он понял, что не дышит только тогда, когда легкие словно обожгло отсутствием кислорода. Стараясь себя отвлечь, Какаши обхватил металлическую чашку руками, чувствуя, как жгут пальцы нагретые края. Напоминание об Обито оказалось для него хуже удара сапога в живот. Он почувствовал себя так, словно был под прицелом. Лицо его побледнело, но Джина, увлеченная и возбужденная собственным рассказом, ничего этого не заметила. И продолжила так же легко и беспечно:

— Ой, Какаши! А что тебе такое снилось? Ты все время говорил «лес, лес, лес»! А потом еще что-то про какое-то море! Море травы, кажется? Ну скажешь тоже!..

…Металлическая чашка согнулась с глухим скрежетом. Волк внутри встрепенулся, в груди зародился рык.

4.

Вьюга завывает зловещим смехом,

Лунный свет на скалах дождем искрится,

Выпусти меня! — повторяет эхо,

Дикая Охота по следу мчится!

Какаши понадобилось время, чтобы окончательно прийти в себя. Благодаря регенерации он восстанавливался быстрее, чем обычный человек, но прошло немногим больше недели, прежде чем его ноги перестали подкашиваться, а перед глазами — все плыть. Волк внутри ощущал себя комфортно, и хотя следовало бы начать беспокоиться о своем положении, Какаши полностью разделял это чувство. Казалось, он слишком устал, чтобы снова вернуться к тому изнуряющему чувствую настороженности, страха и сосредоточения. Шестеренки в голове крутились, он думал о том, как предстоит выпутываться из сложившейся ситуации, не толкнул ли кого его бред и разговоры о лесе на мысль о том, что он оборотень. И все же, даже в эти минуты, он не чувствовал захлестывающей тревоги и смотрел на все происходящее словно сквозь толщу воды.

Оказавшись на грани смерти он вдруг утратил вязкое беспокойство, его взгляд на вещи переменился, и, раздумывая над этим, он не мог понять — к лучшему то было, или нет?

Впрочем, сейчас ему было не о чем волноваться. На второй день, как Какаши проснулся, в дверь настойчиво постучали. Джины не было, она ушла после того, как Какаши заверил ее в том, что чувствует себя нормально и сам со всем справится, хотя, несмотря на это, она пообещала, что вернется позже.

Какаши только умылся, сбрил щетину; трясущееся в пальцах лезвие оставило на щеках и подбородке несколько порезов. Регенерация работала плохо, кожу чуть пощипывало, но видимого эффекта не было — такими темпами все обещало зажить только через несколько часов. Он вытер лицо и отложил полотенце в сторону. И вот тогда раздался стук.

Сперва он помедлил. Какаши понадобилось время, чтобы взять себя в руки и пройти по коридору к двери. Усталость валила с ног, в голове нарастал гул, и он чувствовал себя ужасно, но старый Фрэнсис, замерший на пороге, был вполне удовлетворен его состоянием.

— Что ж, рад, что ты пошел на поправку.

Они прошли на кухню, и Какаши медленно опустился на шатающийся стул. Фрэнсис обошел стол и сел с другой стороны. Взгляд его был твердым, прямым. Он прошелся по фигуре Какаши так явно, что волк внутри с любопытством навострил уши. Что будешь делать, человек? Я все равно сильнее тебя.

Но затем Фрэнсис лишь устало вздохнул и откинулся на спинку.

— Мы все обеспокоены тем, что с тобой было, — голос старика прозвучал глухо. — Особенно тем, что ты говорил в бреду…

Какаши замер — вот-вот будет ясно, подозревают его в чем-то, или нет.

— Но ты не переживай, — так же глухо продолжал Фрэнсис. — Обито нам все объяснил, мы все понимаем… — он осекся, смутившись. — Прости, если задеваю. Понимаю, об этом не легко вспоминать.

Что ты там наплел, Обито? Какаши осторожно кивнул, инстинктивно прислушиваясь — но здесь они сейчас одни, никого за стенами дома не было. Это точно не проверка.

Он не был уверен, что поступил правильно, кивнув. В конце концов, он не знал, что сказал Обито и даже предположить не мог, чем то могло быть. С другой стороны, старик выглядел так разбито, говоря об этом, что Какаши не мог проигнорировать его и никак не ответить. Спрашивать же в чем дело он не посмел.

— Ну, ладно, — проворчал Фрэнсис и подорвался с места.

Непонятный разговор, казалось, стеснял его, и он поспешил собираться. Какаши поднялся следом и прошел в прихожую, держась позади. Смотря на Фрэнсиса, Какаши словно увидел его впервые. Раньше в старике чувствовалась хоть какая-то сила, голос звучал звонче, но сейчас Какаши видел, как тяжела его походка, как медленно ступают ноги и как глух голос. Он почувствовал себя очнувшимся ото сна. Та пелена перед глазами, сквозь которую в старике еще виднелась былая мощь, схлынула. И хотя Какаши в любом случае был сильнее него, но никогда не видел Фрэнсиса в таком немощном виде.

Хлопнула дверь, и старик ушел. Какаши постоял еще с минуту, прислушиваясь — шаги и едва слышный скрип снега вскоре затихли, а больше звуков и не было. Затем он вернулся в комнату и тяжело завалился на кровать. Только-только перевалило за полдень, время шло к обеду, но Какаши чувствовал себя так, словно после долгой изнурительной работы. Голова гудела, шестеренки заскрипели, грубо тормозя. Он никак не мог собрать мысли в кучу.

Обито, напомнил он себе. Обито что-то всем наплел, что, похоже, успокоило посельчан и объяснило бред Какаши. Но вот что? И как объяснило? Он мог пойти прямо к охотнику и потребовать все рассказать — в конце концов, Обито сказал что-то касательно его жизни, что в любом случае было полной ложью, но ведь тем самым он мог привлечь к себе ненужное внимание. К тому же, ты уже согласился на его слова в разговоре с Фрэнсисом. Ты кивнул… А главное — с какой целью Обито это сделал? Какаши чувствовал, как загнал себя же в тупик. Если бы он начал разбираться во всем этом, то точно бы все испортил. С другой стороны, с подачи Обито в его жизни появились новые события, о которых он знать не знал, тем самым ставя себя в еще более затруднительное положение.

Что теперь делать?

Какаши перевернулся на бок и закрыл глаза, прогоняя мысли прочь. Голова разболелась лишь сильнее, с досадным сожалением он признал, что ему не хватало сил даже на то, чтобы все обдумать и составить план действий.

За окном засвистел ветер. Какаши натянул на себя холодное одеяло, и очень скоро заснул беспокойным сном. Ему снилось что-то странное. С тех пор, как он очнулся от болезни, сны начали сниться ему все чаще и чаще, он вспоминал те вещи, о которых уже позабыл. Он то оказывался ребенком, вцепившимся в руку отца, то волком, уходящем от яростного стука копыт и выстрелов ружей.

Ему снилось, что он бродил между шатрами и разглядывал явивших гостей.

Все гости прибыли, шатры поставлены, а большинство из них уже были заняты. Какаши весь день не сидел без дела, бегая по общине с всевозможными поручениями. Выдавшаяся свободная минутка позволила перевести дух, и он устало опустился на широкий валун. Камень порос мхом, и сидеть на пригретом солнышком местечке было в одно удовольствие. Мышцы ныли, и Какаши устало свесил ноги, оглядываясь.

В толпе пришедших незнакомцев мелькали знакомые лица. Какаши рассеянно наблюдал, как оборотни его общины легко заводили разговоры с гостями, откуда-то слышался смех, за его спиной наперебой одну историю рассказывало человек десять. Некоторых из оборотней он легко мог узнать. Вот Кушина, она Узумаки, об этом говорят ее волосы, глаза Хьюга блеклые, а для ветки Учиха присущ широкий разворот плеч, крепкие тела и темные волосы. Одних различить было легко, других — сложно, что он терялся в догадках.

На секунду Какаши задумался о том, чтобы подойти и познакомиться с кем-нибудь, но стоило ему только подумать об этом, как живот стянуло болезненным спазмом, лицо вспыхнуло — знакомиться он не умел. Поведение его в такие моменты бывало неловким и неуклюжим. Он так и остался сидеть на месте, продолжив быть сторонним наблюдателем. Солнечный апрельский день, общее веселье, смех и бодрые крики заставили его улыбнуться, но…

…кожу его морозило.

Прикосновение зимы было грубым. Кусачий мороз легко проникался сквозь одежду и вгрызался в кожу. Поначалу он едва ли чувствовал холод. Высокая температура тела не давала замерзнуть, но позже зима одолела и его. От земли и камня, на который он примостился, тянуло холодом. Он продрог.

Вот Какаши моргнул — еще было светло. Заходили сумерки, небо стало серым, снежные тучи нависли над лесом. Вот он моргнул вновь, и все потемнело. Звезд не увидеть, луны тоже. Широкие стволы деревьев почти растворились в темноте. Скрипел снег, шаги были тяжелыми, ноги ступали аккуратно, но медленно. Какаши ощущал себя словно в невесомости, плывущим вдоль по тропинке в лесу. Вскоре инстинкт подсказал ему — тропику сменил склон. Что-то сжало его за предплечье. Волк внутри заворочался, по груди растекся жар, отгоняя холод. Но щеки и голые кисти морозило, отчего Какаши рассеяно натянул рукава ниже и втянул шею. Стало комфортно и тепло. Он уснул.

Заскрипела и хлопнул дверь.

Какаши проснулся.

Вернулась Джина.

Помедлив, Какаши поднялся с кровати. Голова все еще гудела, но после сна чувствовал себя все же лучше, силы постепенно возвращались. Джина прошла на кухню, и Какаши зашел за ней следом. В руках она держала деревянная коробка, внутри позвякивало стекло. Она кинула взгляд на Какаши через плечо и, поставив короб на стол, дружелюбно спросила:

— Не разбудила?

Какаши отрицательно мотнул головой. В ответ девушка улыбнулась, но ее улыбка тут же померкла, лицо стало сосредоточенным.

— Я у тебя платок не оставляла?

— В комнате посмотри, — Какаши рассеянно махнул рукой.

Джина тут же заулыбалась вновь и, обогнув его, устремилась в спальню. На пороге она замерла и обернулась, бросив указания:

— В коробке возьми свои лекарства, ладно? А пустые баночки составь внутрь.

И упорхнула из комнаты. Ее шаги замерли секундами погодя, раздалось копошение и бормотание. Какаши подошел к столу и притянул к себе коробку. Раздался перезвон стекла, когда баночки соприкоснулись, и почти сразу затих, как замерла коробка. Какаши открыл крышку.

В целом, он не нуждался в лекарствах. Организм оборотней был сильнее и устойчивее людского. Та доза лекарств, которая требовалась человеку, для него была слишком маленькой и не имела должного эффекта. Он плохо помнил, какие лекарства принимали в стае, но помнил, как долго и методично их готовили и настаивали, какие горькие были сиропы. И все же, решил Какаши, не взять их нельзя.

Он взял с полки пустые пузырьки и начал менять местами с теми, что были в коробке. Пузырьки были разной формы и размера, внутри плескалась цветная жидкость, надписи на боках ничего ему не говорили. Какаши отложил в сторону пару бутылочек, и собирался было поставить на их место другие, но вдруг заметил на дне, забитый в угол коробки сушенный цветок. Помедлив, он поддел его пальцами и осторожно вытащил, чтобы тот не рассыпался.

Сушеный цветок был небольшим по размеру, короткие лепестки скукожились, их концы украшала бахрома. Какаши повертел его в руке, внимательно осматривая. В миг озарения, когда он понял, что это за цветок, по телу пробежала дрожь, пальцы дрогнули, как от электрического разряда, выпуская растение.

Это был волчий сон.

Волчий сон!

Но в последний раз он видел перед собой этот цветок так давно. Когда в тринадцать лет он перекинулся впервые, то понятия не имел, как вернуться обратно, в ипостась человека. И хотя он вырос среди оборотней и это явление было для молодых волков нормальным и естественным — Какаши был в ужасе. Множество новых ощущений окружило его, управлялся с телом он трудом, а стоило сделать шаг, как волк срывался на бег. Он не мог остановиться, а точнее даже не помнил, как это делается. Не мог справиться с дикой, свободной от предрассудков сущностью волка, с обилием появившихся звуков и запахов. И чтобы помочь вернуться обратно, старшие товарищи дали ему настойку волчьего сна.

Она была кислой. Волк мотнул головой, жалобно заскулил, когда по телу прошли судороги, но десятью минутами спустя Какаши обнаружил себя стоящим на коленях и упирающимся ладонями о землю. Он был человеком, а волк, хоть и ворочался внутри, никак не мог пробиться наружу. Его словно окружил кокон, не позволяющий влиянию сущности выйти за его пределы и подчинять тело.

С того дня настойку Какаши пил часто. Она подавляла сущность волка без всякого вреда, и, хотя вскоре он научился управлять собой в ипостаси оборотня, тот опыт Какаши запомнил на всю жизнь, как и вид цветка. И пусть сушенный он мало походил на живое растение, Какаши точно был уверен — это волчий сон.

Он схватил одну из полных баночек и откупорил крышку. Запаха снова не было, жидкость внутри уныло булькнула. На ощупь, когда Какаши осторожно коснулся поверхности пальцем, она оказалась маслянистой и холодной. Когда попробовал на вкус — кислой. Какаши побледнел, чувствуя смятение.

Еще один факт — цветок был добавлен в его лекарства.

Он знал, что растение подавляло оборотня, но не могло его убить, однако это знание надежно оберегалось стаями, что людям это никак не могло быть известно. Он вспомнил, как во время болезни тянуло конечности, как скулил внутри волк, а по пробуждению затихал и спал, сладко вытянувшись внутри, и рассеянно осознал, что причина всему этому — действие цветка. От такого открытия внутри у Какаши все похолодело. Это означало, что в городе проживал другой оборотень, который знал причину болезни Какаши и принял меры, чтобы тот никак себя не выдал. Но вот кто?.. Тяжелая мысль поселилась внутри — он не был здесь один.

Какаши резко обернулся, прислушиваясь.

— Ах, где же он?.. — раздался взволнованный голос Джины.

Какаши в который раз потянул носом, но ничего не почувствовал. Он всегда убеждал себя, что смог бы легко узнать оборотня, если бы увидел его, но сейчас он был растерян и не имел никаких предположений, понимая, что кто-то узнал в нем сородича раньше. Это могла быть Джина, принесшая лекарства. Это мог быть кто-то другой, кто приходил и присматривал за ним во время болезни. Но вот кто?..

— Ой, вот ты где?

Какаши замер. Щебетания Джины заполнили дом, послышались ее шаги. Она зашла в комнату, улыбаясь и на ходу завязывая платок на шее. Джина ли?

Идея появилась в голове раньше, чем он успел ее осознать. Какаши дернул рукой, сбивая со стола пузырек. Взгляд впился в девушку — она рефлекторно дернулась вперед, но слишком медленно, слишком неловко, как-то деревянно и тяжело.

Послышался звон. Стекло разлетелось по полу. Жидкость растеклась лужей, а несколько капель брызнуло в разные стороны. Джина ахнула, прикрывая рот рукой. Какаши нахмурился, не до конца уверенный в своей догадке. Это было медленно, подумал он, оборотень смог бы поймать.

Они вместе резво опустились на пол. И так же резво принялись собирать осколки.

— Все в порядке! — горячо воскликнула Джина. Какаши потянулся за мелким стеклышком, но она настойчиво перехватила его руку, и так же бодро продолжила: — Ты не волнуйся! Я все уберу. А ты возвращайся в постель, — она улыбнулась. — Тебе надо больше отдыхать.

Какаши кивнул и предпринял последнюю попытку поймать ее.

— Прости. Тебе придется готовить все заново.

Но Джина лишь легко рассмеялась.

— Я не занимаюсь лекарствами, так что все в порядке. И Рин наготовила много. Сейчас же зима, все болеют. А она подготовилась к этому. — Джина улыбнулась шире. — Так что все в порядке. А теперь иди, — и она настойчиво подпихнула его к выходу.

Поднявшись на негнущихся ногах, Какаши сгреб со стола цветок и вышел.

*

За домом находилась старая поленница, спрятанная под узким навесом. Пара толстых балок подпирали накренившуюся крышу с двух сторон у конца. Рядом стоял небольшой пень для колки дров, испещренный множеством рубцов. Щепки скрыл слой снега.

Поле, уходящее вперед, было бело. Оно натыкалось на опушку леса, усеянную редкими голыми кустами. Немногим вперед опушка густела, деревьев на пути становилось все больше и больше. Слой снега там был толще, а проторенные тропы срыты под пушистым настилом.

Лес впереди манил. Но Какаши с удивлением и подобием облегчения осознал, что смотрит на это желание без всякого энтузиазма и азарта. Ослабленное оно молчало и не жгло. Волк, разморенный волчьим сном, шевелился лениво, неохотно, все инстинкты притупились и разлука с лесом для него никак не ощущалась. Но сколько еще продлится действие трав? Этого Какаши не знал. С того времени, как он был ребенком, необходимая ему доза сменилась. К тому же, судя по всему, настойки во время болезни ему давали часто, но в каждой ли был с цветок?..

Еще пара недель и снег сойдет, а там и до того как лес снова окрасится зеленью совсем недалеко. Уж чего-чего, а целого цветка и собственной силы воли и разума ему должно было хватить, чтобы продержаться и не попасться.

Он рефлекторно опустил руку в карман, где в мешочке было спрятано найденное засушенное растение. Это позволило ему успокоиться. Он устало выдохнул и снова обратил все свое внимание на лес. Тот темнел на горизонте. Еще чуть-чуть и стволы станут неразличимы, полоса леса превратится в единую черную ленту.

Прошел час, и он медленно поднялся с узкой, прибитой к стене скамье и зашагал обратно. Вечер Какаши провел на воздухе, мороз чуть отрезвил его рассудок. Джина ушла уже давно, ее щебетание больше не отвлекало. Какаши спокойно обдумал случившееся и так же спокойной решил, что будет делать дальше.

Так вечер сменила ночь, во всем городе стояла глухая тишина. Редкий лай собак был вымученным, ржанье лошадей — едва различимым. Какаши прислушался — голосов не было. Он обошел дом и вышел к крыльцу, обращенному на город. В каких-то окнах все еще горел огонек свечи, но в большинстве своем жители готовилось ко сну, и их окна были так же черны, как и оставленная позади полоса леса.

Зашторив окна и закрыв дверь, Какаши выждал еще немного. После он вышел на середину спальни, как самой большой комнаты в доме, и потянул сущность наверх. Вынужденное обращение после долгой болезни должно было напомнить каждой клеточке о перекидывании, чтобы подготовить тело, иначе перекидывание после пребывании более длительного срока в человеческой ипостаси могло бы его просто убить — настолько непривычна и нестерпима отвыкшему телу оборотня может боль.

Внутри все завибрировало, мышцы напряглись. Волк заворчал и поднялся на лапы, руки и ноги свели судороги. Но дальше ничего не случилось. Какаши, прерывисто дыша, привалился спиной к стене и обессиленно опустился на пол. Тело его дрожало от напряжения, в глазах помутнело. Он просто не смог вытащит его наружу. Замечательно.

Но теперь он знал точно — волчий сон он принимал долго. Волк не только находился в полусонном состоянии, вокруг него словно выстроился барьер, притуплявший силу, инстинкты. Возможно, будь волк не так вымучен болезнью и ослаблен действием цветка, он смог бы прорваться, но пока этого сделать было невозможно.

Впрочем, поразмыслив, решил Какаши, так даже лучше. Так волк не мог причинить лишние неудобства, разлука с сородичами и лесом воспринималась легко, словно оголенный нерв, отвечающий за рвение к свободе и близости с оборотнями, бережно закутали в одеяла и спрятали от всякого волнения.

Есть еще кое-что, напомнил он себе. Другой оборотень. Вероятно, это тот незнакомый оборотень. Скорее всего… Но кто он? Она? Это мог быть мужчина, женщина, ребенок — ипостась человека никак не была связана с обличьем зверя и исходить из размеров он не мог. Но для Какаши было важным найти того оборотня, который присматривал за ним. Если бы почувствовал запах, так сразу бы понял. Но это не Джина. Может — та девушка, Рин?

Рин... Какаши не мог вспомнить ее. Городок небольшой, и он полагал, что знает здесь каждого. Пускай это имя он уже слышал, зная, что она единственный доктор во всем поселении, вспомнить, как она выглядит, не получалось.

Он шел по широкой улице быстрым размашистым шагом, скупо здороваясь и обрывисто отвечая на вопросы жителей о своем здоровье. Сегодня словно все активизировались и встали с утра пораньше; народ так и валил на улицу, крики детей раздавались на всю округу, словно их было не десять человек, а целая сотня. Такое внимание сбивало с толку, и Какаши испытывал невероятное желание скрыться с чужих глаз, вильнув куда-нибудь в проулок. Но все постройки стояли достаточно далеко друг от друга, между ними легли широкие улицы, по которым спокойно и безо всяких неудобств могла проехать кавалерия.

Так до здания, в котором работала Рин, он добрался в смешанных чувствах. Это была небольшая постройка с аккуратными окошками, зашторенными белыми занавесками. На крыше лежал снег, но дорожка, ведущая к крыльцу, как и само крыльцо, были расчищены. Внутри все было таким же аккуратным и убранным, как и снаружи. Две большие палаты с рядом коек находились по разные стороны прямо напротив друг друга. Дальше коридор упирался в закрытую дверь. Вероятно, то был кабинет доктора.

Все еще чувствуя растерянность, Какаши заглянул в первую палату. В ней находилось всего пара людей — мужчина на койке и девушка, осторожно опустившаяся рядом на край. Они о чем-то тихо переговаривались, да так увлеченно, что даже не заметили его.

Это и есть Рин?

— Доброе утро! — увидев Какаши, девушка вскочила на ночи, выдавая дежурную дружелюбную улыбку. Ее лицо показалось ему застывшей маской, улыбка была неискренней, глаза оставались сухими. Больной на кровати слабо и отрешенно повернул голову в его сторону. — Могу я вам чем-то помочь?

— Доброе, — осторожно ответил Какаши. Он осмотрел ее с головы до ног, и только потом посмотрел ей в лицо. — Это вы доктор? Рин?

От пристального внимания она смутилась, но на вопрос отреагировала быстро, резко мотнув головой.

— Нет, меня зовут Хелен, и я не доктор. — Она продолжала улыбаться, и Какаши подумал — если Хелен постоит так еще немного, ее лицевые мышцы точно сведет судорога. — Рин пока не пришла, но скоро должна подойти. Могу ли я вам чем-то помочь? — снова спросила она.

Какаши слабо улыбнулся, отрицательно покачав головой

— Будете ждать ее? Можете пока присоединиться к нашему разговору с мистером Пирсом. Нас здесь всего двое, так что бы будем рады еще одному собеседнику.

— К сожалению, — осторожно начал Какаши, — я не могу присоединиться к вам. У меня еще есть дела.

Но новая знакомая выглядела так, словно ожидала чего-то еще.

— Может, мне удастся поймать ее на улице. Был рад знакомству.

— Да, конечно, — поспешно прощебетала она, кивнув. — Хорошего дня!

Попрощавшись, Хелен устало опустилась на край кровати, и беседа с больным мужчиной возобновилась. Какаши развернулся и вышел в коридор. Он направился к двери, но замер, как только раздался звон стекла.

Сперва он подумал, что звон раздался из палаты — Какаши заглянул обратно, но Хелен и мужчина были на своих местах, без всяких склянок и тихо переговаривались, чтобы обратить на него внимание.

Звон раздался вновь. Заслышался тихий хлопок. Тихий шепот. Шипение.

Какаши дернулся, прислушиваясь. Звуки исходили из дальней комнаты, в которую упирался коридор. Но Хелен сказала, что Рин пока не пришла. Он еще раз заглянул в палату, а потом тихо проскользнул к двери.

Так звуки стали отчетливее — копошение, бормотание, звон стекла и шорох коробов. Какаши обхватил ручку двери и толкнул ту вперед.

— …где же?

Но в комнате была не Рин. Стоило только скрипнуть старой ручке, как что-то в комнате хлопнуло и зашуршало. Какаши переступил порог и застал Обито, застывшего у стола, в глазах его легко читалось неприкрытое волнение.

В миг удивление сошло с лица Обито, а на смену пришло раздражение.

— Что ты тут делаешь? — грубо и без приветствий начал Обито.

Какаши вскинул бровь. Похоже, что-то случилось, подумал он. Обито такой раздраженный сегодня. Он собирался спросить у него то же самое, когда Обито неожиданно продолжил.

— Ты должен быть в постели.

— Не твое дело, — резко огрызнулся Какаши. Но потом так же внезапно ответил, отчего Обито растерялся. — Зашел поблагодарить Рин за лекарства.

Он внимательно осмотрел комнату. Кабинет представлял из себя небольшое помещение, со столом, парой стульев, шкафом и койкой у противоположной стены. На окне стояла пустая ваза с треснутым горлышком. Ничего примечательного или необычного здесь не было. Что было спрятано в шкафу — он мог только предположить.

Прошла секунда, и Какаши осознал — все шуршало, гремело и звенело по вине Обито. Пока не было Рин, он зашел в кабинет и что-то здесь делал, явно за спиной у Хелен, раз она ничего не сказала ему про охотника. Какаши вспомнил ее слова: «нас здесь всего двое». Он уже собирался спросить Обито, что тот здесь забыл, когда его самого настигла следующая мысль — Обито был тем, кто что-то сказал Фрэнсису и остальным, что слова Какаши во время болезни приняли за горячный бред, отведя от него излишне подозрения пытливых умов. Или нет?.. Он встретился только с частью охотников после того, как проснулся, но ни один не был настроен враждебно по отношению к нему. Не было и скрытой злобы, так легко ощущаемой оборотнями. Напротив, все встреченные жалели его.

Так что же ты наплел? Было ли правильно поднимать эту тему сейчас? Что ж, ситуация явно не подходящая. Обито что-то искал, Какаши помешал ему, и теперь они оба застыли в чужом кабинете. К тому же, место не казалось укромным или хотя бы защищенным от любопытных ушей. Поговорим об этом потом, решил Какаши. И я не сбегаю от этого разговора. Да и если бы Обито хотел, то бы сам начал, так ведь?.. Впрочем, он сам прекрасно понимал, в первую очередь то, что Обито сказал и ради чего это сделал, нужно было ему самому.

Какаши чувствовал себя потерянным, беспомощность словно выбила воздух из груди — он ни разу не смог проиграть у себя в голове сцену их встречи. Обито был непредсказуем, чтобы что-то предвидеть. Так зачем же готовиться к засухе, когда надвигается ураган?

И все же не произошло ни то, ни другое. Грянул гром — дверь распахнулась, и на пороге показалась незнакомая девушка.

Доля секунды — примерно столько у Какаши было времени на то, чтобы взглянуть на нее и убедиться — она не оборотень. Подобно Хелен, незнакомка оказалась невысокой и худой, без присущей всякому оборотню мускулатуры, силы в движениях и…

— Обито! — рявкнула она и, сделав последний шаг, вошла кабинет.

…Какаши вздрогнул от ее громкого голоса.

Обито напрягся, смотря на нее без особой радости. Пожалуй, подумал Какаши, только так можно смотреть на человека, в кабинете которого ты был обнаружен… Самого Какаши она словно и не замечала.

В то же мгновение оцепенение прошло — он явственно ощутил гнев и ярость девушки, неловкость и растерянность со стороны Обито. Что ощущал он сам, Какаши так и не понял. Это была жгучая смесь, но сбитый с толку он никак не смог в ней разобраться.

Девушка перед ним не была оборотнем, она пролетала по всем пунктам. Но кто-то же им был. Кто-то встретился с ним в лесу до прихода зимы. Кто-то добавил во все его лекарства волчий сон, известный своим чудодейственным свойством только оборотням. Кто-то потерял засушенный цветок. Кто-то спас ему жизнь.

— Что ты здесь забыл? Я запретила тебе пить снотворное!

Какаши удивленно переводил взгляд с девушки на Обито. Снотворное? Эта новость его озадачила — раньше Какаши никогда не слышал о том, чтобы Обито принимал снотворное. Сильный во всех смыслах Обито и снотворное?

Он замер, не зная как себя вести. Обито, застывший рядом, выглядел разбито.

— Рин, я…

— Тебе нельзя! Как ты мог копаться на моем столе? — продолжала наступать она, перебив Обито на полу слове.

Значит, это и есть Рин. Какаши нахмурился, заглядывая ей за спину. Она все еще не обратила на него внимание, и Какаши предпочел бы поскорее уйти и не быть свидетелем назревающей ссоры. К тому, она была слишком занята собственным гневом и отчитыванием Обито, чтобы заметить его.

Какаши невольно посмотрел на последнего. Его жалкий понурый вид был настолько ему несвойственен, что Какаши почувствовал нервозность. Помимо того, что он никогда не слышал о том, что Обито употребляет снотворное, он так же никогда не видел его в столь расстроенном состоянии. Обито, задающий каждому разговору и действию тему и темп, сейчас оказался заложником ситуации. Немыслимо. Какаши хмыкнул.

И напомнил себе, что сделал для него Обито во время болезни.

— Прошу прощения, — прервал он Рин. Девушка громко пискнула и подпрыгнула на месте, оборачиваясь на голос. На ее лице отразилось удивление, каштановые волосы взметнулись вверх от быстрых движений. — Какаши, рад с вами познакомиться.

Она неловко заправила прядь за ухо, смущенно и несколько пристыженно улыбнувшись и, верно, впрямь только увидев его в кабинете.

— Рин, — отозвалась она, и они пожали руки.

Лицо ее пылало, пока Обито за ее спиной, казалось, был удивлен, что Какаши вмешался и прервал назревающую тираду. Разговор не клеился, неловкость пугающе нарастала, заражая каждого в комнате. Какаши с удивлением понял, что все они избегают зрительного контакта.

— Пожалуйста, не ругайтесь на Обито, — помедлив, неуклюже попросил Какаши. — Это я попросил его проводить меня к вам, поскольку хотел поблагодарить вас за труд и вашу помощь.

Рин покраснела только сильнее, смотря на него со смесью недоверия и вины. Какаши почувствовал отходящее от нее смущение, тогда как лицо Обито вытянулось от удивления, отчего ряд шрамов натянулся.

— Что бы там ни было, — продолжил он, — я заверяю вас, что Обито ничего не делал и не прикасался к вашему столу. — Какаши постарался улыбнуться, но чувствовал себя так же разбито, как и Обито, отчего его улыбка вышла напряженной.

Вместе с тем, неловкость спадать не спешила. Их обуяло новое чувство, описать которое никто не был в состоянии. Рин открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не проронила и звука. Какаши молчал, думая о том, что сейчас то самое время, когда пора уйти, но никак не мог сформулировать прощание. Каждый думал — пусть кто-нибудь что-нибудь скажет. Но все продолжали молчать.

Затянувшуюся тишину разрезали быстрые шаги. Какаши услышал слабое шуршание с улицы, затем дверь распахнулась, и некто быстро достиг кабинета. Оставленная открытой дверь на улицу пропустила холодную стужу, вскрикнула Хелен, ее тонкая фигура метнулась из палаты, захлопнула дверь и сквозь узкую щель между Рин и прибежавшим мужчиной Какаши увидел ее раздраженно-взволнованный взгляд.

Затем, в перерывах между жадными глотками воздуха, раздался крик:

— Рин!.. — речь прервалась. Мужчина захлебнулся, тяжело дыша. Рин тут же подоспела и с помощью Обито вместе они дотащили его до стула. — Быстрее, к шерифу! Там охотники… нарвались на разодранные туши… Оборотни снова пришли в лес!

5.

На лице слезами снежинки тают,

Ледяной струною крик оборвался.

…Кто же я теперь — я и сам не знаю,

Кто же во мне умер и кто остался?..

Настил перед дверью был очищен от снега, но корка льда все еще покрывала 

крыльцо. Недалеко от входа стояло несколько лошадей на привязи, перевернутую телегу у пустого стойла припорошил снег. Крыша утыкана сосульками, словно копями. В щель между ступенями, в узкое пространство, забилась пара собак. Их хвосты то и дело ритмично постукивали по дереву и подпирающим ступени широким коротким балкам, длинные морды высовывались поглядеть на каждый свист и крик, но тут же юркали обратно, прячась от холода.

У входа компания замялась. Выждав несколько секунд, провожатый проскользнул вперед и зашел в здание первым. За ним потянулись остальные, спешно передвигаясь по коридору. Уже в комнате Какаши смог отдышаться — все произошло так быстро, и новая волна тревоги захлестнула его с головой, что он чувствовал себя словно в тумане. Кто выскочил первый из госпиталя он не помнил, как и то, каким именно путем они добрались до участка шерифа. Какаши моргнул, вздохнул и только тогда ощутил густое напряжение, царящее в комнате. Стены давили.

Внутри собралась большая толпа охотников — столько, сколько ни разу не собиралось ни на одно собрании, толстый шериф и его тощий помощник застыли рядом у стены, мрачные и задумчивые. Приход Какаши, Рин и Обито был замечен не сразу, и хотя в комнате никто не говорил в полный голос, но яростное шептание раздавалось во всей толпе, шепот наслаивался друг на друга, что ничего толком не получалось разобрать. Несколько мгновений погодя их все же заметили — мужчина, что привел их, втиснулся в толпу и сбивчиво доложил об их появлении. Затем старый Фрэнсис передернул плечами и обернулся, обрушив на них тяжелый взгляд. Его уставшее лицо осунулось, под глазами залегли тени, и ему понадобилась пара мгновений, чтобы понять, кто все-таки пришел.

— А, Рин, заходи, — устало пробормотал он, бегло оглядывая Какаши и Обито, и добавил. — Хорошо, что и вы пришли, — обратился он к ним и махнул рукой, приглашая к обсуждению.

Какаши и Обито двинулись в самую гущу, выходя в первый ряд. Толпа окружала ряд низких столов, придвинутых друг к другу. На них же лежали растерзанные оленьи туши.

— Когда их нашли? — осторожно спросил Какаши.

— Утром, — так же тихо ответил Фрэнсис.

Какаши посмотрел на примостившуюся рядом Рин. Она выглядела жутко напуганной. Ее взгляд ошалело метался от одной туши к другой, и, как мог слышать Какаши, дыхание участилось и потяжелело. Это было тяжело и для мужчин. А для Рин… Он не мог знать точно, что именно это значило для Рин. Она была врачом, и он ожидал от нее большей стойкости, но похоже вид выпотрошенных изуродованных тел стал для нее непростым испытанием. Отвернувшись от Рин, Какаши осмотрел оленьи туши, в памяти завозилось то, что говорил провожатый, пока они бежали по заснеженному городу.

В том, что туши растерзали оборотни, Какаши был уверен. Настолько характерные раны трудно было не узнать, тем более памятуя о том, что на охоте он и сам не раз оставлял точно такие же отметины. Еще он припомнил, что туши нашли в лесу. И, по крайней мере, в этом замешана пара оборотней, напомнил он себе последующие слова охотника. Чего быть никак не могло.

— Дело обстояло так, — заскрежетал голос Уильяма, пересказывавший эту историю для подошедших.

По утру часто устраивали патрули, толку от которых было в основном почти никакого. Утренний мороз покрыл окна рисунками, и Уильям долго и нудно натирал стекло рукой, пока петля узора не оттаяла, а стекло не стало чистым. Там, за окном, все было и бело, и мрачно. Тучи нависли серым плащом над городом, оттеняя и без того блеклый снег, стояла глухая тишина. Лес будто спал. Уильям вышел на улицу, спрятав ладони в больших карманах плаща, и медленно двинулся к небольшой площади, куда стекались все дороги. Там он встретился с остальными членами патруля, а затем весь строй медленно пошагал к лесу. Ружья, крепленные к ремням, повисли на спине; металлическое дуло замерзло, и Уильям опасался — как бы порох не отсырел по такой погоде.

Он напомнил себе перетащить пороховые бочки из амбара в дом.

Но не успели охотники зайти в глубь леса, как наткнулись на одну из растерзанных туш. Позвоночник оленя был перекушен в нескольких местах, позвонки выпирали, рваные раны от острых зубов едва ли были различимы на бурой от крови шерсти. Вторую тушу нашла другая группа среди бурелома. В ней-то и был Уильям. Отряд шагал неспешно и устало, ряд поваленных деревьев и колючие сучки на дороге стали для них тем еще испытанием, отчего ноги двигались тяжело. Уильям полез через широкий ствол, когда с ужасом понял, что то, что он принял за ветки — рога, и среди всего изобилия вывороченных с корнями деревьев, паутинки тонких сучков и решеток веток потолще, лежит растерзанная оленья туша.

Какаши присмотрелся — у второго животного пробит и разодран бок, задняя правая нога неестественно вывернута. Он очнулся только к концу рассказа.

— Мерзкие твари, — шепотом произнес Уильям. — Они играют с нами, так близко подошли к городу… — Его всего передернуло, и он поспешил покинуть помещение. Какаши проводил его взглядом, но так ничего не сказал.

Причина, названная мужчиной, даже малым не была близка к истине, а любая другая причина так же стала бы ложной. Но на деле, Какаши уже знал ее.

— Рин, можешь сказать, как давно их убили? — спросил кто-то из толпы.

Та уже успокоилась и выглядела собранной и сосредоточенной. Она осторожно коснулась пальцами подбородка, обдумывая ответ.

— Не уверена, — отозвалась Рин, к ней вернулась неловкость, вызванная испытывающими, блестящими взглядами, и она поспешила добавить. — Сейчас очень холодно, поэтому тела хорошо сохраняются. Они почти разлагаются.

Послышался общий разочарованный вздох, снова начали то тут, то там раздаваться шепотки. А затем комната взорвалась криками.

На миг хор голосов оглушил Какаши. Казалось, все закричали в один момент. Раздалась ругань. Разгорались споры. Все старались перекричать друг друга, что скоро голоса слились в единой мощной звуковой волне. Какаши чувствовал себя так, словно в голову ему вбили ржавый гвоздь. Он поморщился и крепко зажмурился. А потом с удивлением понял, что его руки осторожно касаются теплые пальцы Рин.

Она смотрела на него с волнением, как и еще несколько стоявших рядом мужчин. Фрэнсис хмыкнул и мотнул головой в сторону двери. Тут же Рин настойчиво потянула его за собой, двинувшись следом за Обито.

Они решительно, порой грубо расталкивая людей вокруг, пробирались сквозь обезумевшую толпу. Какаши вдруг почувствовал, как силы стремительно покидают его. Этот день выжал его, словно губку. Он все еще был истощен физически, но теперь ощущал и нехватку моральных сил. Голова разболелась, тело вспомнило, что еще недавно он тяжело болел, и каждая мышца заныла. Под кожей предательски растеклась слабость, и он еле устоял на ногах.

— Ох, Какаши! — взволнованно прощебетала Рин, пока Какаши, привалившись спиной к стене, пытался отдышаться.

Перед глазами все плыло и двоилось. Гул голосов за стеной раздавался так же четко и ясно, как и в комнате. Теплая ладонь коснулась лба, кто-то — вероятно Обито — с силой дернул его на себя, заставляя встать на ноги, и придержал, чтобы Какаши не свалился на пол.

…Свежесть с улицы и тихое ржанье лошадей — Какаши моргнул, и все это прошло. Он обнаружил себя в своей спальне под одеялами. В очаге потрескивали поленья, снопы рыжих искр резво взлетали в воздух. Лицо Рин мелькнуло перед глазами. Она ласково улыбнулась, убирая со лба волосы, одними губами прошептав: «Спи!». Но перед тем, как уснуть, Какаши подумал — ответ на загадку очевиден и прост — тот оборотень, что поработал над его лекарствами, все это время упорно отводил от него внимание, и трюк с двумя тушами создал видимость того, что оборотней все еще два, что Какаши — больной и мечущийся в лихордке — точно не имеет к этому отношения.

…Обито извинялся перед Рин, его голос звучал глухо и виновато…

…Взлетели искры.

И Какаши уснул.

*

Проснулся он ближе к обеду. Мышцы после долгого сна затекли, голова гудела, и Какаши все еще чувствовал себя уставшим. Заворочавшись, он потянулся и скинул одеяло в сторону, садясь на кровати. Вчерашний день четко отразился в памяти. Какаши нахмурился и поднялся с кровати. Плохое предчувствие овладело им — все же, отводя взгляды от Какаши, убийство двух оленей привлекло слишком много внимания к оборотням в целом. И хотя Какаши чувствовал в этом угрозу для себя — и другого оборотня — он так же ощущал, как жаром в груди разливается благодарность. Будь осторожен, подумал он, кем бы ты ни был.

Он умылся и переоделся в чистую одежду, впервые обратив внимание на то, как сильно он похудел. Ребра выпирали, появилась какая-то угловатость. И он все еще чувствовал остатки болезни, засевшей глубоко в клетках. Собственный жалкий костлявый облик был для него непривычен, отражение в воде расплывалось, кожа казалась бледной и сероватой.

На кухне Какаши подкинул дров в очаг. У ступней вился холод, проходясь длинным языком по коже, заставляя ту покрываться мурашками. Сквозь заледеневшие окна ничего не было видно.

Огонь разгорался медленно, дым лениво взмывал по дымоходу. Немногим погоня пламя разрослось и жадно объяло поленья; рыжие всполохи игриво взлетали в воздух. Конец кочерги, упрятанный в прожорливом пламени среди дров, накалился до красна. Жар наполнил комнату.

Какаши помедлил у ряда склянок. После утренних раздумий он решил, что будет правильнее прекратить поиски того оборотня, ведь сейчас к ним появился повышенный интерес, и малейший шаг не туда мог привести его к разоблачению и смерти. К тому же, он и так ненароком влез в дела Обито, и хотя по прежнему не питал к нему особой симпатии, но никак не хотел вредить ему или ставить в неловкое положение. Подумал, что в следующий раз может влезть в по-настоящему сложную ситуацию, чем разборки между Обито и Рин.

Прибавить ко всему — если бы тот оборотень хотел с ним познакомиться, то сделал это раньше. Конечно то, что сущность Какаши была раскрыта, пусть и сородичем — ставило его жизнь под угрозу. Сам-то Какаши не зная, кто другой волк, никак не мог раскрыть тайну своей личности кому-либо. Наверное, он мне не доверяет, вновь подумал Какаши. Но в отличие от прошлого раза, его это не сильно взволновало. В последнее время он слишком много и часто переживал и опасался, поэтому сейчас он чувствовал себя выжатым и вымотанным, а его эмоциональный спектр стал настолько узок, насколько это было возможно даже для него.

А настойки… поразмыслив, Какаши решил, что нельзя слишком долго притуплять волка. В детском возрасте это особого вреда не причиняет, поскольку сама сущность только формируется, и волк внутри растет вместе с ребенком, но теперь он уже давно не ребенок. И он знал, что когда он позовет волчью ипостась наружу, то ощущения будут еще сильнее обычных, переродятся в острую боль, и чем дольше он будет тянуть с перекидыванием, тем хуже сделает самому себе. И все же пока он не мог позволить себе перекинуться.

Какаши выпил положенную дозу.

И стрелки часов завертелись с такой скоростью, что он никак не мог уследить за временем. Прошла неделя, за ней потянулась вторая. Какаши много спал и почти не выходил на улицу, что все происходящее за пределами дома словно оказалось в другой реальности, никак его не касающейся. Болезнь начала отступать, не оставляя остатка, вместо нее он все больше ощущал привычную силу в мышцах, легкость в движениях и быстроту реакции.

По утрам приходила Джина. Она рассказывала новости, приносила продукты и была единственным человеком, соединяющим его с той реальностью вне стен дома. Снег все еще лежал за окном, морозец едва ли успевал сходить с окон, как новый рисунок покрывал стекла. Погода не хотела меняться, но Какаши знал — на деле пройдет еще немного времени, и погода переменится с поразительной быстротой, словно по щелчку пальца, и снег сойдет.

…Очень скоро надобность в лекарствах отпала, но Какаши все еще чувствовал потребность в волчьем сне — снег лежал плотным белым покрывалом, устилая все поле и прочерчивая четкую линию со стылой землей под навесом поленницы за его домом.

Какаши отложил топор, все еще слыша в голове звон соприкоснувшегося лезвия и полена. Расчищенное от снега место у пня было сплошь завалено колотыми дровами. У стены ряды дров достигали навеса, а чистый пятачок вновь завалило щепками. Он помедлил, оценивая проделанную работу. А затем некое животное, неясное чувство толкнуло его вперед и он сделал шаг к опушке. Потом второй. Третий.

Снег захрустел под подошвами сапог, каждый шаг был легким, но уверенным. Впереди несмело приближался лес, преисполненный умиротворения, заснувший под тенью зимы. Взгляд скользил от одного дерева к другому, огибая голые кусты и валуны. Видимость была прекрасная, и Какаши чувствовал себя как на ладони. Даже лес потерял все свои тайны и предстал открытым каждому, кто в него сунется.

…Он остановился и рассеянно посмотрел через плечо — за ним вереницей тянулись оставленные сапогами следы, и узкая тропка замирала ровно на том месте, где застыл он сам. И, отвернувшись, Какаши пошагал обратно.

…Вот-вот должна была прийти весна. Но Какаши ждал щелчка с некой отрешенностью. Сущность, запертая внутри, составляла огромную часть его самого, и без ее участия Какаши больше не чувствовал себя самим собой. Внутри словно было пепелище — все эмоции, былые стремления и волнения были заперты в клетке вместе с волком. На смену им пришла пресная апатия, пропал всякий интерес к чему-либо. Даже мирный сон волка перешел в вынужденную тяжелую спячку. Какаши больше не чувствовал его, не мог даже достучаться до дремлющей ипостаси.

В один момент он с удивлением понял, что не знает, как вывернуть ее наружу. Это было чисто инстинктивное действие, объяснить которое он никак не мог. Как каким-то образом можно было напрячь мышцы, так и Какаши мог запросто позвать волка. Он не мог объяснить свои действия, но это всегда было настолько естественным для него, понятным, заключенным под кожей у него в крови и костях, что никогда и не нуждалось в объяснении. Он просто делал это так же, как дышал или засыпал, но в тот момент Какаши вдруг осознал, что он не знает, не помнит и не понимает, что именно должен делать.

Он спросил себя — что делают люди, если не могут напрячь руку, если у них не получается зевнуть или они забывают, как дышать?

Обессиленный, Какаши тяжело заворочался на кровати. За окном наступали предрассветные сумерки, и никому не было дела о том, что он не может вынуть ипостась волка наружу. Серое небо прочертило розовую полоску прямо над высящимся лесом. В комнате было мрачно, на кухне в очаге горело пламя. Какаши не спал всю ночь, в голове роились мысли, но собрать их в кучу никак не получалось. В тело вернулась сила и ловкость, но он чувствовал себя таким же неуклюжим, как в то время, когда он впервые перекинулся. Какаши натыкался на стены, дверные косяки и шкафы, и никак не мог понять, в чем дело.

Внезапно его осенило. Мысль появилась настолько резко, что он не сразу ее осознал. После же это осознание резануло нутро, словно лезвие ножа.

Я стал человеком, подумал он. Не в том смысле, к котому он стремился, прячась в городах, а в том, что он утерял ту горячую жадность до свободы, до леса, быстрого бега, силы и грации в каждом прыжке и рыке, поднимающемся глубоко из горла. Воля к жизни стала для него блеклой, свист ветра, шелест ив у озера и уханье сов — пустыми звуками. Теперь все то, по чему он тосковал и о чем мечтал стало для него так неважно, что он ужаснулся. Я потерял себя.

Кто я теперь?

В отражении зеркала глаза были темными, ни намека на янтарь и золото. Вид шрама не вызвал в нем ни одной эмоции. Он прошелся взглядом по каждому сантиметру зеркала, но так и не увидел теней у себя за спиной. Их не было. Они ушли. Но даже это ничего в нем не пробудило.

Что я теперь?

Какаши родился оборотнем и никогда бы не смог стать человеком. Но сейчас он застрял где-то посередине, и эта необъятная пустота на границе двух враждующих миров полностью его поглотила. Он ощущал себя потерянным гораздо сильнее, чем когда-либо. Та реальность за дверью была не просто далекой, она была чужой. Таким его не примет ни тот, ни другой мир.

А когда настало время принимать лекарства, Какаши зло сбил рукой стеклянные пузырьки на пол. Зазвенело стекло. Он бросил найденный цветок в пламя, сверкающее в отражении рассыпанных по полу осколков и маслянистой лужицы. Цветок вспыхнул, словно спичка, и вмиг пропал, оставив после себя лишь едкий сильный запах.

Дурман вскружил голову. Какаши зажмурился, чувствуя головокружение. Перед глазами все поплыло и завертелось. С трудом поднявшись на ноги, он обошел дом и пооткрывал настежь окна.

Все тепло тут же ушло. Огонь в очаге забеспокоился и принялся подергиваться из стороны в сторону, выражая свое недовольство, пока внутрь нагло проскальзывал холодный зимний ветер. Очередной порыв забросил в спальню горсть пушистого снега.

Осколки вновь зазвенели, когда он принялся их собирать. От лужи осталось пятно, Какаши никак не мог его оттереть, маленькие стеклышки виднелись в трещинах меж деревянных досок. Какаши не мог чувствовать запаха, но ему казалось, словно даже воздух вокруг стал тягучим и масляным.

Вместе с тем он почувствовал себя свободным. Он вспомнил, как говорила Кушина — тяжелый груз свободы лучше, чем невесомые цепи. От своих он избавился, и, будто почувствовав это, волк впервые за долгое время заворочался внутри.

*

День подходил к концу. Над верхушками сосен небо испещрило фиолетово-синими и розовыми прожилками, а прямо над его головой стало черным с первыми появившимися звездами. Земля все еще хранила дневное тепло, но ветер переменился и похолодел.

Какаши сидел поодаль от толпы, и жар костра до него не доходил. Пламя вилось в воздухе и отбрасывало пляшущие тени на лица сидевших вокруг него, сам же Какаши сидел на поваленном дереве во мраке. В руках он держал деревянную плошку с наваристым супом. В бульоне плавал перец и морковка, ненавистный лук он прибил ложкой к самому краю.

Осторожно подняв миску и, придерживая пальцами ложку, Какаши сделал большой глоток. От перца у него зачесалось в носу, в животе разлилось тепло, что Какаши невольно улыбнулся и повернулся к собравшимся у костра. До него долетали разговоры, но он не вслушивался, и слова казались неразличимым потоком. Слышался смех, крики где-то у него за спиной. Пламя других костров виднелись впереди в просветах между деревьями. Пахло дымом, мясом, хмелем и полевыми цветами. Тихо стрекотали сверчки, блеклые огоньки вспыхивали в траве и тут же гасли.

Вдруг слух уловил другие звуки. Послышался приглушенный крик. Какаши с любопытством посмотрел в сторону палаток. Ряды тянулись на пару десятком метров, занимая всю поляну, и крики слышались откуда-то оттуда. На этот раз Какаши прислушался, но даже так не смог понять, о чем говорят члены стаи. Крик переходил в шипение, затем в рык, что его собственный волк заворочался, проснулся и навострил уши.

Миг спустя Какаши услышал, как в ответ на крик завопил другой, более звонкий голос. Последовал топот ног, и небольшая фигура показалась между палатками. Мальчишка, не старше самого Какаши, пронесся по дорожке и выскочил на узкую поляну перед ним. До костра было около пары десятков метров, но компания, увлеченная друг другом, не обращала ни на что внимание за пределами собственного круга.

Мальчишка был невысоким. В плохом освещении его кожа была какой-то темной, серой. Всклоченные волосы стояли ежиком, одет в штаны и рубаху, ноги босые, кулаки гневно сжаты. Какаши поднял взгляд чуть выше и наткнулся на его глаза, горящие янтарем и, казалось, блестевшие в свете пламени, откидываемом крепленными к земле факелами. Незнакомец яростно смотрел на Какаши, что тот сжался. По коже пробежал табун мурашек, и он невольно с силой сжал плошку. Они таращились друг друга, замерев и не дыша.

Он был таким возбужденным и разозленным, что Какаши не удивился бы, если тот кинулся на него с кулаками. Но вместо этого незнакомец нахмурился и весь насупился. А затем показал Какаши язык! От его наглости Какаши едва не задохнулся от возмущения, и уже был готов сорваться с места в любую секунду, но незнакомца уже и след простыл — тот прыгнул в кусты и скрылся во тьме леса.

Какаши почувствовал, как к щекам от злости прилила кровь. И так же зло уставился на тот куст, в котором скрылся мальчик, и сверлил его взглядом до тех пор, пока глаза не защипало. Волка же это только позабавило, весело фыркнув, сущность завозилась, устраивалась удобнее и продолжила спать как ни в чем ни бывало.

Но просыпался волк с трудом.

После действия цветка он был медленным и неуклюжим. Каждое его движение было нетвердым, лапы ослабли, и его шатало из стороны в сторону. Кожу покалывало, пока каждая клеточка напитывалась силой.

Какаши понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому. Он снова начал думать о перекидывании и о том, что можно попробовать вытянуть сущность наружу в спальне, где достаточно места. Все-таки, голый лес и снег, запоминающий каждый твой шаг, были слишком честными и открытыми, чтобы доверить такую тайну.

Он пытался вытянуть волка ночью, но даже руины барьеров от действия волчьего сна все еще были слишком сильны для него. Какаши для этого нужно больше времени, чтобы организм окончательно стер эти стены, чтобы сущность вновь свободно расползалась под кожей, забурлила, задвигалась с кровью. И все же, волк чувствовал его жалкую попытку. Она вскружила ему голову, и всю оставшуюся ночь он носился по задворкам души, бодаясь широким лбом. Так за всю ночь Какаши не сомкнул глаз, а на утро чувствовал себя ужасно усталым и измотанным. Ему казалось, что его избили и открылось внутреннее кровотечение — каждое движение отдавалось тянущей болью во всем теле. Но даже после этого волк не успокоился.

На утро в отражении водной глади на Какаши смотрел уставший и совсем незнакомый ему человек. Джина, пришедшая через час, застала его в кровати в безуспешной попытке уснуть. Какаши был дерганным, раздражительным, а волк все буйствовал. Дрожь, когда когтистая лапа ударила о барьер, прошла по всему телу и вызвала у Джины новый приступ опасений.

— Ох, как бы ты снова не заболел! — сказала она с волнением. — Я попрошу Рин сделать тебе еще лекарств.

Какаши вымученно улыбнулся на ее слова. На секунду он даже пожалел, что с горяча разбил все склянки и сжег цветок. Впрочем, он и не ждал, что волк вернется тихо и мирно, и никак не проявит себя после долгого сна.

Но то, что он примет продолжительное действия цветка за вызов и примется с удвоенной силой бушевать внутри, Какаши никак не ожидал.

— Не беспокойся об этом, — ответил Какаши. — Я чувствую себя прекрасно. Просто мне нужно больше времени.

Джина недоверчиво кивнула, все еще встревоженная его состоянием. Было видно — она хотела что-то возразить, но только поджала губы и поднялась из-за стола, за который они перешли после ее прихода.

Она налила чай и, задумавшись, подкинула несколько поленьев в очаг. Очень скоро в комнате стало жарче, а в сочетании с высокой температурой тела Какаши, на кухне ему стало невыносимо. Но все же он был благодарен Джине за заботу.

— А знаешь, все-таки хорошо, что ты заболел, — вдруг заговорила она, а потом ее звонкий голос перешел на шепот.

Какаши поддался вперед, прислушиваясь.

— Говорят, что оборотни вернулись в лес. Ну, знаешь, мой брат, Терри, охотник, — призналась Джина и слабо улыбнулась, бросив короткий взгляд на огонь. — Сейчас он постоянно участвует в патрулях. Терри говори, что странно это, что оборотни так близко подошли. Что-то здесь не так, — она схватила кочергу и принялась перемешивать угли и целые поленья в очаге.

Никакого Терри Какаши и в помине не знал, но в его словах определено был смысл. Он подумал, что формулировка «что-то здесь не так» к этой ситуации очень подходящая. Просто-напросто у оборотней нет никаких причин подходить к городу. Если бы у кого-то пропала крова, или коза, или лошадь, то все встало бы на свои места — волк голоден и пришел из леса, чтобы добыть себе пищу. Но то, что волк — волки — разодрал оленью тушу не так далеко от города, наводило на мысль, что он и правда побывал в лесу, но вышел из города. Да уж, дело дрянь, кисло подумал Какаши.

Отложив кочергу, Джина поднялась и села обратно за стол. Она несколько раз обвела пальцем ободок чашки, пока не подняла на его взгляд и снова не заговорила.

— Я волнуюсь, Какаши. Мне кажется, что вот-вот что-то случится, — призналась она. — И сегодня они снова пошли в лес! Дурное у меня предчувствие.

Ее нахмуренное, одновременно и озлобленное, и расстроенное лицо лишилось очаровательной привлекательности, обычно присущей ей. От этого Какаши почувствовал себя неловко. Он знал правильный ответ, но не знал, что должен ответить ей. Врать девушке не хотелось — все-таки она действительно очень много для него сделала. Но и не соврать Какаши ей не мог.

Он заговорил, тщательно подбирая слова.

— Я тоже волнуюсь. Но мы не можем знать наверняка, случится ли что-то или нет. Сейчас ты просто накручиваешь себя.

— Да, наверное, ты прав, — неуверенно ответила Джина. — Я, пожалуй, пойду.

После разговора с Какаши она, кажется, расстроилась пуще прежнего. Вероятно, Джина ждала от него поддержки или чего-то в этом роде, но Какаши так и не подобрал для нее слов. На деле, он просто ее не понимал. Все ее переживания были слишком далеки от него, так же как и переживания Какаши были слишком далеки от Джины.

Поднявшись, девушка собрала свои вещи и ушла. Какаши слышал, как захлопнулась дверь, слышал суетливые удаляющиеся шаги. К своему чаю она так и не притронулась.

К полудню вымотался волк. Какаши завалился на кровать и наконец смог проспать несколько часов. Ему снилось что-то странное и неясное, картинки мелькали, голова гудела. Разбудил его сильный хлопок, но Какаши так и не понял, прозвучал ли тот в его голове или наяву. Несколько часов сна не наполнили его энергии, в которой он так жадно нуждался, но в голове прояснилось, и он принялся размышлять над тем, о чем ему поведала Джина. И пусть сказала она совсем немного, но информации для размышления было достаточно.

Верно было то, что все это время Какаши старался удержаться в городе. Каждое его действие было нацелено на то, чтобы обезопасить свой завтрашний день, пока не наступила эта проклятая зима, а он не впал в беспамятство, едва себя не выдав. Тогда-то все и пошло наперекосяк. Ситуация резко обострилась. Другой оборотень действовал еще более опрометчиво, чем он сам, и все велось к тому, что все взгляды, упорно отводимые на лес, вдруг стали пристально следить за городом.

Очевидно, что долго Какаши не сможет с этим бороться. Очень скоро его обнаружат. Надо уходить. Но куда? Как? Досадная мысль и вопросы без ответов только разозлили. Он совсем не знал, что делать. Искать другой город? Так ведь и там он не сможет стать человеком. Идти на север и искать другие стаи? Свою? Нет, с подбитым обонянием даже элементарная охота будет для него сложна, а если его и самого начнут выслеживать, то он точно не жилец.

Но все-таки что-то предпринять надо было. Сидеть на месте — не дело. Какаши чувствовал, как в нем накапливаются и бурлят силы. Пройдет еще несколько дней и барьер ослабнет настолько, что волк сумеет его прорвать. Да, верно. А затем можно будет рвануть в любую сторону. Он успокоил себя этой мыслью. У него еще оставалась в запасе пара дней, чтобы все окончательно обдумать, выбрать путь, но одно Какаши знал точно уже сейчас — в городе он не останется.

Он рассеянно заходил по дому. От всех этих размышлений волк снова проснулся и раззадорился. Сущность больше не пыталась прорваться наружу, вместо этого она возбужденно скулила, виляла хвостом, словно дворовая собака. Тупица, раздраженно подумал Какаши, не веди себя так. Но ничто не могло усмирить волка.

Застонав, Какаши остановился. Из-за волка его одолевала яростная потребность в деятельности, абсолютно любой. Энергия так переполняла тело, что попытка замереть на месте вызвала в мышцах только болезненные судороги. Сдавленно вздохнув, он натянул плащ и быстрым шагом направился к поленнице.

Осмотревшись, Какаши перетащил толстые не колотые поленья к пню и принялся рубить их на более мелкие. Куча стремительно уменьшалась, затем исчезла вовсе, а вот энергия в нем — нет. В гневе он взялся за готовые дрова и разрубил каждое на части. Монотонная работа худо-бедно отвлекла его. Он чувствовал как погружался в некий транс, повторяя отточенные, механические движения. В этом не было ничего сложного, но через пару часов работы руки у него заныли. Звон топора то затихал, то раздавался с новой силой. Щепки сыпались на землю, покрывая свежим слоем сколов. В ладони впились заносы, отчего кожа чесалась и в некоторых местах покраснела.

Солнце уже готовилось зайти за горизонт, когда Какаши закончил. Он мрачно осмотрел готовые кучи, небрежно откинул топор и медленно побрел к дому. Энергии внутри поубавилось, даже волк сник и снова лениво разлегся. Этим вечером Какаши больше не хотел его тревожить — еще одной бессонной ночи и буйства он просто не выдержит.

Но стоило ему только подняться на крыльцо и опустить руку на дверную ручку, как волк вскочил на лапы, ощерившись. Он припал вниз в угрожающей стойке, верхняя губа дрожала, то показывая, то скрывая острые клыки.

Кто-то был в доме.

Вопрос лишь в том — кто?

Охотник?

Или оборотень?

6.

Посмотри, за окнами небо плачет,

Ледяные звезды в ладонях стынут,

Одинокий всадник к восходу скачет,

Он поможет мне снова вспомнить имя!

Сперва Какаши замер. Сжал ручку двери сильнее и напрягся. Внутри кто-то был, Какаши чувствовал это, несмотря на то, что не слышал посторонних звуков. Но как он пропустил кого-то в свой дом? Должен ли он зайти? Да, сказал себе Какаши. Бежать было некуда, да и не хотелось. А тот, кто находился в доме, Какаши знал, многое прояснит для него самого.

Так миг сомнений прошел. Он тяжело выдохнул и осторожно толкнул дверь, пробираясь внутрь как можно тише. Петли предательски скрипнули и тонкий тихий свист прозвучал как удар колокола. Какаши остановился, едва не выругавшись в слух. Как можно тише затворил за собой дверь и, после секундной заминки, закрыл дверь на шпингалет. Преграда незначительная, но, если человек застопорится на выходе, Какаши хватит и одного мгновения.

Инстинктивно принюхиваясь, Какаши осторожно прокрался по коридору. Запахов как обычно не было, но зрение и слух обострились до предела. Он видел все так же, как и днем, а каждый шорох был для него громом посреди утренней тишины.

Он знал, что в доме был один человек помимо него самого.

Он знал, что тот человек забился в угол кухни.

Сущность насторожилась. Какаши чувствовал, как волк осторожно ощупывал барьер, как загудели мышцы, наливаясь силой. Все тело объял жар, пульс участился. Какаши знал — достаточно небольшого всплеска адреналина и барьер будет сметен, словно карточный домик.

От двери до кухни всего несколько метров, но Какаши казалось, будто он прошел уже очень много, пока что-то повисло на нем и тянуло назад. Он по-настоящему испугался. Вот-вот должно было произойти… это. Неизвестность. Вот что было впереди. И он застыл перед ее ужасающим ликом. Хотя их и разделяли какие-то жалкие метры.

Какаши напряженно вслушивался в чужое тяжелое дыхание, тихое шипение и стоны; скрип половиц и шорох ткани. Кожа покрылась испариной, внезапно стало очень душно, хотя окно кухни было открыто и ветер со свистом проскальзывал в комнату.

Вот как ты зашел. Эта мысль не успокоила. Окно кухни смотрело на лес, из-за стенок у поленницы и самого расположения дома, невозможно было увидеть, кто приближается, если ты стоял у дровника. Но можно было услышать. Как ты прошел?

Он выдохнул, сцепив зубы. Чтобы там ни пряталось, у Какаши было преимущество. На его стороне была свирепая ярость самого воплощения леса и дарованная каждому волку невероятная регенерация. По натуре он был охотником, по принадлежности он был охотником. Добычей ему уже никак не стать.

И все эти доводы легли в единое убеждение — все в порядке, и Какаши сделал шаг, заворачивая за угол комнаты.

На кухне было так же темно, как и во всем остальном доме. Но незваного гостя найти оказалось легко. Он сидел в углу сразу за порогом, укрытый тенью шкафа всего лишь в паре метров от самого Какаши. Ноги поджаты к груди, голова опущена, взлохмаченные волосы упали на лоб. Гость дышал тяжело и сипло, лицо его было вымученным.

В мужчине Какаши быстро узнал Обито. Но ему потребовалась долгая минута чтобы понять — глаза Обито горели янтарем.

…Сердце пропустило удар. Какаши рефлекторно отступил назад и вдруг почувствовал такую тяжесть, что едва устоял на ногах. Его бросило в холод, затем в жар; где-то в груди словно расползалась дыра, тело свело такой судорогой, что он стал задыхаться. Сказать хоть слово не получалось. Какаши не мог собрать мысли в кучу, он хватал ртом воздух, спешно начиная говорить и тут же затыкаясь.

Обито был оборотнем.

Словно оглушенный, Какаши замер, все еще таращась на Обито, но тот только вымученно и виновато улыбнулся, посмотрев на Какаши, тяжело поднимая голову. Его медленные движения были одновременно резкими, но голос звучал четко и ясно.

— Прости, что не сказал раньше, — неловко просипел он.

Какаши, пораженный, повторил его слова у себя в голове. Прости, что не сказал раньше. Но не сразу понял их значение. Шум в голове нарастал, пока он все повторял «прости, что не сказал раньше, прости, что не сказал раньше, прости…». Смысл доходил до него медленно, словно продираясь сквозь толщу воды. Прости, что… Что?

Вмиг все прошло. Он глупо моргнул и дернул плечами, сбрасывая оцепенение. Эмоции смешались, но эта смесь вызвала в нем мгновенное чувство опустошения. Он не знал, что делать, как должен отреагировать, что ответить. Но затем ярость и гнев подчинили его, и заставили пойти в наступление.

— Прости, что не сказал раньше? — переспросил он. Голос сорвался, последние слова Какаши прокричал, тогда как начало фразы прошептал, будто бы это могло сдержать неконтролируемую бурю внутри. — Серьезно? Не можешь придумать чего получше? — его голос все набирал обороты, пока не перешел в тихое змеиное шипение, все еще не в силах оторвать взгляда от янтарных глаз Обито. — Я думал, что я один…

— Какаши, пожалуйста!..

— Замолчи! — рявкнул он. — Молчи, Обито! Молчи!

Какаши тяжело отошел к противоположной стене и съехал на пол. Ноги тряслись, перед глазами все плыло и двоилось от злости. По той же причине внутри зародился рев, и только с большим усилием он не дал крику-рыку снова вырваться наружу. Он никак не мог успокоиться и привести себя в порядок.

В этот момент он почувствовал себя по-настоящему одиноким.

Все это время, пока он обитал в городе, с ним по соседству жил сородич, но Какаши не знал этого. Он был в постоянном напряжении, страхе перед неизвестностью и явной опасностью, и, вместо того, чтобы поддержать его, Обито просто играл с ним. Сколько же раз случалось, что сам Обито подводил его к черте, что Какаши вот-вот был готов выдать себя! Сколько случалось, что одиночество топило его в своих темных водах, выворачивая наизнанку. Жажда леса. Тоска по семье. Страх перед пулями. Бесцветный на запахи мир. Какаши проходил через это словно слепой котенок, натыкаясь носом на углы и падая, спотыкаясь о множество преград, когда существо, понимающее его состояние лучше всех других, взирало на него с равнодушием.

Верно, подумал Какаши. Он по-настоящему был один.

— Это не то, о чем ты думаешь, — мягко прохрипел из угла Обито.

Какаши поднял на него взгляд, отыскивая на лице боль и вину. Он не знал, что сказать, и упорно удерживал внутри себя бурю эмоций. Но предел был близок. Он чувствовал, как все закипело, как бурлит ярость, обида, слезятся глаза и крик вот-вот сорвется с языка.

Это не то, о чем ты думаешь. Он принялся повторять эту фразу у себя в голове, впервые ощутив острое желание остаться в одиночестве.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Сейчас же.

— Разве у тебя нет вопросов?

Какаши помедлил с ответом.

— Нет.

Ложь. И они оба знали это. Но Какаши понимал — сейчас он в том состоянии, в котором делают глупости. Та же свободолюбивая и ласковая волчья сущность могла стать пламенем, сметающем все на своем пути.

Обито поджал губы, обдумывая его слова. Затем он серьезно кивнул и завозился, захрипев. Его лицо исказилось, и Какаши поймал себя на мысли, что ему беспокойно. Что с тобой?

Тяжело поднявшись, Обито оперся о стену рукой. Его спина была сгорблена, голова опущена. Эмоции на лице сменяли друга друга с такой быстротой, что Какаши не успевал их различать. Гримасы боли появлялись одна за другой. Дыхание стало еще тяжелее, прерывистее. Обито сделал маленький шаг, все еще придерживаясь рукой о стену, но тут же охнул и замер. Все его тело пробила сильная дрожь, колени подогнулись, и он застонал.

— Обито!

Какаши моргнул и с удивлением обнаружил себя подле него. Волнение взвилось где-то внутри и усилилось. Одной рукой он обхватил Обито поперек спины, другой перекинул его руку себе через плечо. Какаши медленно опустил Обито на пол и сел рядом с ним, обеспокоенно заглядывая в лицо, изуродованное шрамами.

Ох, нет, догадался Какаши. Нутро словно стянули в тугой узел. Он замялся, не зная, что сказать, как себя вести. Его охватило напряжение, и он с трудом преодолел самого себя, чтобы произнести то, чего всегда боялся сам:

— Тебя подстрелили, — прошептал Какаши утвердительно.

Его взгляд рассеянно пробежал по фигуре Обито, после чего Какаши посмотрел на свои руки — то, что изначально он принял за растаявшей снег на одежде, оказалось кровью. В темноте кровь была неразличима, запаха не чувствовалось, а на одежде Обито кровь виднелась лишь более темным пятном. Пятно охватывало плечо, грудь и доходило до живота. Была ли рана столь же ужасна, сколько ужаса вызывал она у Какаши?

— Тебе надо перейти в комнату, — тихо произнес Какаши. Обито одарил его долгим взглядом, как будто пытаясь понять, с чем связана такая перемена, но все же кивнул. — Сейчас я тебе помогу.

Какаши осторожно обнял Обито за талию, помогая встать. Все его тело было напряжено, слабо ощущалась вибрация, исходящая откуда-то изнутри. Мышцы словно одеревенели, что все движения Обито казались неестественно резкими, а каждый шаг — тяжелым. Они медленно вошли в комнату. Какаши помог Обито лечь на кровать и потянулся зажечь лампы.

Тусклый свет слабо осветил помещение. Желтоватые круги легли на стены и пол, поверх шрамов на лицо Обито опустились тени. Какаши осторожно оттянул полы плаща в стороны, помогая его снять. Под ними пятно оказалось еще больше. Кровь местами засохла, и рубашка прилипла к телу.

Какаши тяжело сглотнул.

— Подожди немного, я сейчас вернусь, — произнес он.

Поднявшись, он спешно вышел из спальни.

Никаких мазей и лекарств у Какаши не было. Сам он ничего приготовить не мог, а к человеческим препаратам имел сильный иммунитет и потому не видел смысла в их приобретении. Но нашлись чистые бинты и спирт. Скудный набор медицинских инструментов, который он никогда бы думал, что будет использовать по отношению к кому-то другому. К себе — возможно. Но к другому существу, тем более к Обито — никогда. И как это правильно делается? Представлялось довольно расплывчато.

Какаши вернулся в спальню со всем необходимым. Он выставил склянку со спиртом, мотки бинтов, жестяную коробку с инструментами и плошку с теплой водой и тряпкам на табурет, а затем придвинул его поближе к кровати, пока Обито смотрел на все это со скепсисом и опасением во взгляде. Он медленно отвернулся от табурета и посмотрел на Какаши. В этот раз его взгляд не вызывал дрожь, не обжигал, не поднял страх внутри от мысли, что Обито — знает.

Верно, Обито знает. Но на сей раз это вызвало только злость. Захотелось поскорее покончить со всем этим. И потом… что потом? Какаши замер на миг, переводя дух. Внутри все вновь зарокотало, зашевелилось и ему потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Сейчас уж точно было не до размышлений.

Какаши выдохнул, успокаиваясь. Глубоко вздохнул, потянулся за плошкой и быстрым движением намочил тряпку, отжимая лишнюю воду. Обито следил за ним почти не мигая, и в свете лампы его глаза казались еще ярче.

Помедлив, Какаши осторожно промокнул тряпкой присохшую к груди рубашку, внимательно следя за реакцией мужчины. Тряпка от крови и грязи стала ржавого цвета, он промокнул ее в воде еще раз и отжал, вновь прижимая к рубашке.

Размоченная ткань поддавалась легко, и Какаши без труда оторвал ее от кожи. Когда же он приблизился к ране на плече, лицо Обито нахмурилось, челюсть напряглась. Под пальцами он чувствовал, что рана воспалилась. Кожа вокруг пули горела, сущность признавала в снаряде чужое телу, но избавиться от нее не могла.

— Потерпи.

Какаши осторожно потянул ткань, придумывая, как лучше ее оторвать. Если на груди это было сделать легче, то на воспаленном участке каждое движение могло принести боль.

— Ты злишься, да? — тихо захрипел Обито.

Это было настолько неожиданно, что Какаши не сразу понял, что сказал Обито. Он глупо моргнул, замерев, совсем не ожидая того, что во время процедуры они будут говорить. Более того, что Обито сам заведет разговор.

Помедлив, Какаши ответил.

— Нет. Не злюсь.

— Злишься, — утвердительно отозвался Обито, тут же охнув оттого, что Какаши дернул ткань слишком резко.

— Если знаешь, то зачем спрашиваешь? — сердито спросил Какаши в ответ.

Рубашка все еще облепляла отверстие, но содрать ее одним быстрым движением Какаши не решался. Он снова промыл тряпку, отжал воду и прислонил ее к ране.

— Сейчас будет неприятно, — предупредил Какаши, подхватывая пальцами ткань. Обито отрывисто кивнул в ответ.

Он медленно потянул материю, и на каждое его движение Обито инстинктивно поддавался вперед, рыча и шипя сквозь стиснутые зубы. Кожа у раны горела огнем, мышцы под ней налились свинцом, плечо опухло.

Через некоторое время показалась и пуля — Какаши закончил с рубашкой и осторожно стянул с плеча, задевая пулю пальцем, отчего Обито весь подобрался и тихо охнул от пронзившей плечо боли — ее конец чуть выпирал. Регенерация сработала плохо и вместо того, чтобы вытолкнуть снаряд наружу, кожа плотно его облепила, закупорив отверстие. Такую пулю просто так не вытащишь — нужно было делать крестовой надрез.

Стоило ли говорить об этом Обито?

Говорить кому-то что у него, грубо говоря, пуля играет роль пробки в теле и чтобы ее вытащить сначала нужно поработать скальпелем, Какаши раньше не приходилось. Он знал случаи, когда оборотни так же не могли справиться с подобными ранениями, но тело принимало чужеродный объект и волки могли жить с этим. Но вряд ли это подойдет Обито. Кроме того, процесс привыкания всегда был болезненным.

— Какаши, я хочу объясниться перед тобой, — тихо прохрипел Обито.

— Ладно уж, — отозвался Какаши, выдыхая.

Пожалуй, такое говорить не стоит.

Злость сменило волнение, и Какаши снова почувствовал себя чертовски вымотанным. Кроме того, времени на ссоры не было — надо было каким-то чудесным образов вытащить пулю из Обито, при том не имея ни опыта, ни навыка, ни толики уверенности. Жалкая теория — последнее, что у него оставалось.

— Я не хотел тебе лгать…

— Помолчал бы.

— …но так вышло.

Какаши поджал губы, чтобы не ляпнуть чего лишнего.

— Обито…

— Я всегда знал, что ты оборотень. Когда я впервые увидел тебя в участке, ты был похож на загнанного щенка, — голос Обито зазвучал слабо, но в то же время уверенно и твердо. С каждым следующим словом он говорил все громче и настойчивее. — Я знал, что если скажу тебе, что я оборотень, то ты никогда не научишься скрываться самостоятельно. И, — Какаши встретился с его взглядом, привычным — пробирающим до костей и опаляющим каждый нерв, разве что чернота глаз сменилась пламенем. — Мне жаль, что так вышло, но если бы был шанс все повернуть вспять, я бы поступил так же.

Какаши шумно выдохнул — вот это был тот Обито, которого он знал. Тот же взгляд, что видел его насквозь, и под которым он не мог даже мыслить здраво. И если он хоть на секунду мог подумать о том, что приняв Обито как волка, потеряет его власть над собой — то сейчас он убедился, что это осознание едва ли помогло преодолеть силу одного его взгляда. Было здесь что-то еще.

Какаши отвернулся, но то ощущение огня на коже никуда не пропало. Невидимые языки пламени прошлись по лицу, шее и груди. Обито уставился на потолок. Выглядел он расстроенно и разбито. Слабо взвилось напряжение вокруг.

— Давай уже закончим с этим, — тихо произнес Какаши и, замявшись, добавил: — А потом поговорим.

*

Прежде, чем сделать надрез, Какаши осторожно вытер слой грязи и крови. Под ним кожа побагровела. Сила удара и сопротивление тела оставили синяк, а затем началось воспаление.

За его действиями Обито взирал со смесью эмоций на лице, весь застывший и сдерживающий себя от лишних движений. Он послушно спустился с подушек ниже, ложась прямо. Но каждое его действие было одеревенелым, а поза напряженная. Держать его было не кому — и они оба это понимали, как и то, что по силе Обито превосходил любого человека.

— Все в порядке.

Его словам Какаши не особо поверил — если Обито дернется, Какаши ненароком мог нанести ему вреда больше, чем помощи. Тоже самое с Обито. Но делать было нечего. Какаши навис над раной, положив одну руку на грудь Обито, а в другой держа скальпель, и, выдохнув, приблизил острие к коже. Лезвие жутко блеснуло в свете ламп.

Надрез нужен был небольшой, но сделать его оказалось сложнее, чем Какаши думал изначально. Кожа оборотней была гораздо крепче. Чему то было виной, Какаши не знал. Но как только пробудился его собственный волк, и произошли изменения в теле, он больше не разбивал колени и не сдирал кожу с ладоней при падении — просто напросто ее ничего не могло пробить. Сейчас все то же самое. Пуля с трудом пробила кожу, так и не зайдя в тело полностью. Так и лезвие после себя не оставило ни царапинки, как бы Какаши ни давил на скальпель. Кожа оставалась чистой.

— Постарайся расслабиться, — попросил Какаши.

Обито кинул на него мрачный взгляд, но промолчал. Закусив губу, он закрыл глаза и попытался выполнить указание. Его дыхание все так же оставалось неровным, из-за боли в плече он хмурился и то и дело начинал возиться на месте.

Прошла минута, вторая, каждая последующая казалась целой вечностью, но Какаши продолжал выжидать, когда бы Обито смог усмирить взволнованную сущность. Он понимал, что уже совсем скоро охотники вернутся обратно в город, и надо поскорее закончить. И от этого терпение угасало. От бездействия чесались руки, нетерпение порождало раздражение.

Какаши поднялся на ноги, и принялся тихо и быстро вышагивать круги по комнате. Вот-вот, ему казалось, и послышатся крики с улицы, в окне мелькнет рыжее пламя факела и громогласное «подстрелили оборотня!» послышится со двора. Как бы еще Обито не хватились!

Но вместо этого он услышал тихий голос, хотя не сразу понял, что сказал Обито.

— Давай попробуем еще раз, — произнес он.

Его глаза все еще были сомкнуты, дыхание сбивалось, но та бешеная энергия, клокочущая сила, разлившаяся по венам вместе с адреналином, пропали. Теперь Обито не казался таким грозным и мощным, его аура ощущалась тускло, а сущность и вовсе нет — настолько глубоко он ее затолкал. Обито открыл глаза, они были темными, как обычно, без всякой примеси золотого.

Какаши кивнул. Теперь могло получиться.

Он вернулся на место, протер быстрым движением скальпель и аккуратно коснулся пальцами кожи у раны. Бурлящая мощь, так быстро накрывшая его, схлынула. И если раньше его кожа казалась высеченной из камня — настолько твердой, как струна натянувшейся на мышцах она была, то сейчас ее ничего не отличало от кожи обычного человека.

— Не нервничай, — пробормотал Какаши. — И я сделаю все быстро.

Обито недовольно цыкнул.

— Легко сказать, — отозвался он, шумно выдыхая.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Вдох.

Какаши почувствовал, как сила свернулась еще сильнее. И медленно приставил лезвие.

Полоса прошла ниже отверстия. Обито нахмурился, сцепив зубы. Но в следующую секунду он резко дернулся на месте, инстинктивно пытаясь уйти от лезвия.

— Обито!

— Знаю я!

Пальцами он вцепился в простыни в попытке удержать самого себя на месте. Линия челюсти напряглась лишь сильнее. Какаши с опасной придавил его свободной рукой сильнее к кровати. Обеспокоенно заглянул в лицо, перехватывая пальцами скальпель. Обито же, словно чувствуя его взгляд, отрывисто кивнул, и Какаши приставил лезвие к коже.

Он повторил такую же линию выше. Затем одним быстрым движением провел поперечный разрез. Обито под ним застонал. В груди зарождался рык, глаза его полыхнули, но он упрямо удержал себя на месте. Вмиг полосы окрасились красным. Кожа вокруг раны стала горячее.

Какаши схватил пинцет, не давая Обито времени на передышку. Каждая секунда была дорога. Он почти закончил, и это подгоняло его. Как и то, что янтарь глаз говорил о пробуждении сущности — вот-вот проснется регенерация и начнет играть против него.

Приставив конец к нижней полосе, Какаши осторожно отогнул ее края. Обито дернулся. Охнул. Какаши спешно навалился на него, упираясь коленом в руку и пригвождая ту к кровати.

— Терпи, — шикнул он.

Быстрым движением мужчина отогнул края следующей полосы. Тут же кровь пошла сильнее. И он почувствовал, как усмиренный волк начал подниматься наружу. Кожа натянулась. Какаши испугался, как бы Обито не перекинулся. В ту же секунду он пожалел, что так легкомысленно избавился от цветка.

— Еще чуть-чуть, — тяжело прохрипел Какаши.

Янтарь блеснул в свете ламп и того ярче. Пробудилась регенерация, и надрезы забурлили. Тут же Какаши ухватился пинцетом за пулю. И прежде, чем Обито успел извернуться и отпихнуть его, резко дернул рукой на себя.

Миг — и сильный удар откинул его к стене.

Спину обожгло. Дерево под ним затрещало, но не поддалось. Обито с кровати смотрел на него испуганно и ошарашенно, не до конца понимая, что случилось. Кровь кипела на его плече, красным покрылись простыни и ее капли на полу казались чернильными кляксами. Какаши уставился в ответ, приходя в себя.

Голова закружилась — так резко он вскочил на ноги.

— Ложись! Надо достать осколки, — рявкнул он.

В один прыжок преодолев разделявшее их расстояние, Какаши схватил инструмент и наклонился ближе к Обито. Нужно было действовать решительно и не медлить — регенерация заработала с такой силой, что легко могла залечить рану, оставив внутри осколки. Тогда достать их, вероятно, уже никогда не получится. Но Обито только осторожно перехватил его руку, стоило Какаши потянуться к нему, и отрицательно мотнул головой. Сейчас его взгляд не был обжигающим — расплавленный янтарь заполонило неясное, несвойственное спокойствие, и только дикие темные искры у зрачка выдавали в человеке перед ним Обито.

— Дальше я сам.

Какаши глупо, растерянно кивнул. Только тогда он почувствовал, как сковало все внутри. Всплеск адреналина заставил сердце биться с сумасшедшей частотой, в собственном теле ему стало слишком жарко и тесно. Пробудилась и его природа.

Он проследил за тем, как Обито лег. Его тело пробила сильная дрожь, а на лбу пролегла складка от того, что он зажмурил глаза и сосредоточился. Рана скрылась под хлынувшей кровью, мышцы груди и живота сжались. Тело вытолкнуло наружу мелкие осколки, клочки ткани и попавшую грязь. Затем все снова забурлило, и Какаши вновь поразился силе регенерации Обито. Его собственная не смола восстановить ему обоняние, как и не смогла залечить шрам, пересекающий глаз.

Впрочем, забыть один из главным факторов, убедивший Какаши в том, что Обито точит на оборотней зуб, он не мог. Ряд шрамов закручивался на правой половине лица, с чем регенерация Обито тоже не смогла справиться. Это точно было дело рук охотников — в стаях своим не вредят. И хотя сейчас это было так явно и очевидно, в первую встречу Какаши ужаснулся той мысли, что будет, если Обито узнает о его принадлежности.

Как оказалось — ничего. Обито всегда знал.

Только откинув пинцет на табурет, Какаши по-настоящему ощутил, насколько сильно устал за этот день. Адреналин все еще кипел с кровью, но даже он не мог создать достаточно убедительную иллюзию сил. Напротив, он был выжат и напрочь лишен хоть капельки энергии. Вместе с этим он почувствовал себя расстроенно, но сам так и не смог понять, с чем это связано.

Какаши сказал себе — это еще не все. И эта мысль заставила его вспомнить об осторожности и времени, которое они глупо теряли.

Кровь больше не шла. Какаши стер ее вокруг раны, и убедился в том, что сделанные им надрезы пропали. Отверстие сузилось, покрылось корочкой, но полностью не зажило — скорость регенерации спала из-за того, усталости Обито. Всякую инфекцию уничтожит иммунитет, в перевязке он не нуждался.

— Я принесу тебе воды и найду что-нибудь из одежды, идет? — слабо спросил Какаши, закончив.

Обито посмотрел на него отрешенно и растеряно кивнул, как будто до конца не осознавал, что случилось. Какаши подумал, ему понадобится несколько минут, чтобы прийти в себя, и больше не стал его трогать.

Схватив с табурета плошку, Какаши перешел в кухню. У него оставалось еще немного теплой воды, хотя за время процедуры она поостыла. Таз стоял у стены, он вылил грязную воду из посудины и тщательно вымыл ее, после чего набрал свежей. Взяв с собой чистое полотенце, он вернулся в комнату, пройдясь по фигуре Обито изучающим взглядом.

Обито стало лучше. Взгляд его стал осмысленным, движения более плавными, всякая медлительность из-за слабости пропала. Он передернул плечами, потянулся. Какаши внимательно следил за его лицом, но не заметил никаких признаков боли. Похоже, решил он, рана больше не приносила Обито неудобств. Он сам встал и дошел до стола, где Какаши оставил ему воду и полотенце, и начал медленными тщательными движениями оттирать грязь и кровь с рук.

— У тебя есть что-нибудь похожее на мою одежду? — глухо спросил Обито через плечо.

— Сейчас поищу, — пообещал Какаши. — Если нужна еще вода — возьми на кухне.

Обито отрывисто кивнул и промолчал, пока Какаши открыл шкаф, принявшись выуживать нечто похожее на испорченные вещи.

Они были примерно одного роста, но Обито был гораздо крупнее. Разворот плеч был шире, спина мощнее, отчего он казался и выше и сильнее Какаши. Впрочем, рядом с мощным Обито абсолютно все чудились низкими и щуплыми. И Какаши, худой и жилистый, на его фоне ощущал себя совсем тощим и костлявым.

Какаши вытянул штаны и рубашку, придирчиво осмотрел одежду. Плечи Обито были гораздо шире. Вероятно, рубашка будет мала, но штаны должны были подойти. В любом случае, под плащом этого заметно не будет, а там он переоденется дома.

— Эй, Обито… — Какаши обернулся, но Обито в комнате не оказалось.

Он вышел бесшумно, что Какаши даже не заметил его отсутствия, хотя тот обычно создавал шума в избытке. Это так же было тем, к чему себя приучал сам Какаши — люди всегда шумные, а оборотни — нет.

Вместо Обито Какаши увидел потрескавшуюся стену. Удар был такой силы, что не только откинул его в другой конец комнаты, но едва не заставил пробить дерево. Несколько больших трещин смешались с выгнувшимися досками, щепки на месте разломов торчали во все стороны, словно ворс щетины. От увиденного Какаши рефлекторно отвел плечи назад — спина не болела, но неожиданную вспышку боли он помнил прекрасно. Хорошо хоть, что стену не пробило! Если бы был волчий сон, рассеянно подумал он. И замер.

Та мысль, что поселилась в его голове, но никак не выдавала себя, опустившись в самые глубины сознания, вдруг ожила и заворочалась, будто червь, пробивающий себе путь сквозь черепную коробку. Какаши зажмурился и выдохнул. Все казалось настолько простым и очевидным, что он одновременно чувствовал себя и слепцом, и глупцом. Ответ он знал. Но вместе с тем желал его услышать.

— Эй, Обито, — снова повторил Какаши, поднимаясь на ноги. Взяв найденные вещи, он пересек комнату и вышел на кухню. — Кажется, это тебе подойдет, — добавил он, замерев на входе.

Обито окунулся в таз с головой, но поднялся на звук, весь мокрый, но бодрый и пылающий, словно никакого ранения и не было. Капли воды остались на ресницах, волосах, и медленно покатились по лицу, пропадая в складках полотенца. Он быстро стер влагу, одним движением взлохматил волосы и откинул полотенце на спинку стула, слабо улыбнувшись Какаши. Усталость хоть и затаилась в его глазах, в его образ вернулась живость и некая яркость.

— Спасибо, — искренне отозвался Обито, принимая смятую одежду.

Какаши тактично отвернулся.

— Я хотел спросить, — помедлив, начал Какаши.

Напряжение вмиг взвилось, и спиной он ощутил горячий, изучающий взгляд. Все шорохи прекратились — Обито застыл на месте.

— Да? — ответ прозвучал осторожно и тихо, как будто он не знал, чего ожидать.

— По поводу лекарств, — продолжил Какаши. Он слышал, как Обито сцепил зубы и замер за его спиной, и поспешил продолжить прежде, чем растеряет весь настрой или тот прервет его: — Это же ты добавлял волчий сон, верно? Не отнекивайся, — раздраженно, точно Обито пытался, — я знаю, что это ты. К тому же, я нашел цветок волчьего сна, а раз уж второй оборотень ты, то доказывать обратное и пытаться не стоит.

Обернувшись обратно, Какаши испытующе уставился на Обито. Оборотень поджал губы, раздумывая, затем натянул штаны и серьезно посмотрел на Какаши в ответ.

— Да, это я добавлял цветы, — признался он, и лицо его сделалось виноватым, нахмуренный лоб пересекла морщина. Он помолчал и неловко добавил: — Прости?

— Не извиняйся, — отрезал Какаши и, помолчав, сипло прошептал: — Пока я болел, мне снилось, что я в лесу… Мне не снилось, верно? — голос сорвался, в горле словно встал ком. Какаши задался вопросом — насколько жалко он выглядел в этот момент? — Это, — Какаши сцепил зубы, но от этого действия не прибавилось ни храбрости, ни решимости, и вопрос никак не строился. Он прочистил горло и с трудом закончил: — Был ты?.. Ты относил меня, да?

— Да, — осторожно подтвердил Обито. — Если бы я просто запер волка, то это бы убило тебя. Понимаешь?

Какаши на его слова отрывисто кивнул. Ответ он получил, но так и не смог понять, какое именно чувство тот вызвал. День был настолько тяжел и полон на открытия, что Какаши совсем не знал, как будет справляться со всем этим. Внутри словно образовался кокон с водой, и каждая мысль, слово, действие, проходя сквозь такое препятствие, добирались до сознания выцветшими и растерявшими свою силу и значимость. Вот вроде бы и большое дело, а внутри — пустота. Никакого отклика.

Какаши подумал, что с ним будет, когда буря эмоций прорвет плотину спокойствия? Да его просто снесет.

— Я тоже хочу спросить, — признался Обито минутой погодя. Какаши вскинул бровь, выжидая самого вопроса: — Что ты сделал с цветком?

— Сжег.

— Ох, — прозвучало совсем жалобно.

От грустного вида Обито Какаши попеременно ощутил толику вины, удовольствие и злорадство одновременно. В растениях он не разбирался и готовить лекарства не умел, но помнил, сколько труда в каждый свой поход или заготовку мазей и настоев на зиму вкладывали старшие. Он знал, что скорее всего найти волчий сон было тяжело, но… Если бы, напомнил себе он, если бы Обито признался сразу.

Какаши отвернулся.

Пусть эта дрессура и научила его скрываться, просто закрыть глаза на постоянное ощущение, будто стоишь на краю пропасти и вот-вот сорвешься, он не мог. Разве не было другого, лучшего варианта?

— Ты помог мне, а я тебе. Считай, мы в расчете, Обито, — тихо проговорил Какаши. Внутренности свернулись в тугой узел, к горлу поднялся ком, но, помолчав, он упрямо продолжил: — А теперь уходи. Не навлекай ни на меня, ни на себя неприятности.

Но едва он затих, как все внутри поднялось и ощерилось в ответ на слова. В голове словно раздался удар гонга. Звон был такой силы, что Какаши охнул сквозь зубы. Ноги подкосились, и он обессиленно покачнулся. Все вокруг словно завертелось и с такой силой, что его сшибло, и подняться он больше не смог.

— Какаши!..

Оглушенный, он не разобрал крика Обито. Как когда-то пропали запахи, так пропали и звуки, перед глазами потемнело, и паника холодной водой накрыла его с головой. Какаши уперся ладонями в пол, пытаясь встать. Тело била дрожь, и Какаши задыхался, утопая все глубже и глубже. Никак не получалось. Паззл сложился воедино, и правда — неправда! — обрушилась на него потоком дегтя, что смыть было нельзя.

Он слабо дернулся, уходя от захвата, когда Обито поймал его поперек живота и с силой потянул на себя. И голос его — не его — разрезал затевавшуюся возню:

— Уходи!.. Убирайся!

Но руки Обито, мускулистые и тяжелые, сжали лишь сильнее. Какаши рванул вперед на секунду вырываясь из мертвой хватки, но в следующую был припечатан обратно, упираясь спиной в крепкую грудь. Ребра затрещали, плечи заныли, но кольцо рук так и не ослабло. Ни шанса вырваться, ни шанса пошевелиться.

Дыхание сбилось. Они дышали тяжело и прерывисто, легкие горели огнем. Обито уткнулся носом в изгиб шеи Какаши, и его шепот — взбешенный, гневный — прозвучал твердо и ясно.

— Нет, я никуда не уйду. Теперь нас двое. И мы — стая.

Эпилог.

Кони тихо ржали, медленно двигаясь вперед по разбитой дороге, ведущей сквозь лес. На карте маршрут обрывался, но Какаши прекрасно помнил, куда тот вел. Несколько часов — и дорога покроется крутыми буграми, выведет прямиком к укрытой холмами долине, а в самом конце упрется в склон и стену толстых стволов.

Нарочно ли такой путь проложил Обито?

Какаши кинул вопросительный взгляд на своего спутника, но понять этого так и не смог. Лицо Обито было расслабленным, умиротворенным, ответов оно не таило. И, почувствовав на себе взгляд, он повернул голову в сторону Какаши, вздернув бровь, как бы спрашивая, все ли в порядке.

Зима сошла, и с весной вернулась и вся зелень. Поле за домом Какаши укрылось травой, и серый голый лес распушился с появлением лиственных шапок. Как ко всему возвращалась жизнь, так и Какаши почувствовал себя лучше. Действие лекарств прошло, и все барьеры внутри спали.

Тогда он вышел на опушку за высокие кусты, стянул одежду. Перевоплотился. И рванул вперед, надежно и тщательно скрытый могучим лесом. Ветки били по морде, широкие лапы приземлялись в лужи грязи, каждый раз поднимая столп брызг. Тропы размыло, и лес казался нетронутым, не опороченным человеком. Но старые места стоянок оставили после черные пятна кострищ, а деревья, повязанные лентами и веревками, выдавали присутствие человека и его страх заблудиться, присущую каждому прикованному к месту существу.

У Какаши такой привязанности, словно цепи на шее, уже давно не было. Оборотни — свободный народ, хоть и собиравший общины глубоко в лесу, но способный в любую секунду сорваться с места и пуститься в дорогу. То чувство свободы, что затихло зимой, вспыхнуло с новой силой, наполняя его целиком. Сердце в груди билось мирно, отражаясь в голове глубокими четкими ударами.

Но что-то… что-то заставило его остановиться, сработав словно спусковой крючок, что вся безмятежность схлынула, и в голове появилась беспокойная мысль — пора обратно. Не цепь обвила ему шею, а нечто иное, оплетая все тело целиком и держа при себе крепко и властно. Какаши замедлился и замер на месте, а затем развернулся и двинулся с еще большей скоростью назад.

Солнце пекло нещадно. Какаши помнил такую погоду — так же грело, когда он сам того не понимая, просто повернул в другую сторону и вернулся в город, когда мог двигаться все дальше и дальше. Над его головой куполами высились кроны деревьев, пересеченные острыми солнечными лучами. Под ними листья будто светлели, жилки становились ярче, и каждый побег чудился по-своему живым, отдельным мирком, отдельным существом.

Как давно это было? Опьяненный свободой, пряча вечером в кружке острую усмешку, чтобы Обито никак не мог ее заметить, он и предположить не мог, что всего парой недель спустя свернет имевшиеся вещи узлом, вскочит на коня и двинется в пусть. И с кем? Да с Обито!

Дело — удивительное. А скажи кто раньше, что все так обернется — пристрелил бы на месте, не думая.

— Эй, Какаши, — погодя позвал Обито. Глухой стук копыт слышался чаще. Какаши обернулся через плечо, и проследил взглядом, как отставший друг нагнал его и поравнялся. — Я хотел тебе кое-что рассказать.

Какаши осторожно улыбнулся — голос прозвучал с явной попыткой скрыть волнение. С недавних пор новости и открытия он стал воспринимать с еще меньшим энтузиазмом и большей настороженностью. Впрочем, кажется, Какаши мог бы назвать тему предстоящего разговора.

Он улыбнулся шире, и осторожность пропала. Уж чего-чего, а тему этого разговора он знал, хотя все снова было заведомо ясно.

— Ну?

— Я хотел тебе сказать, — медленно произнес в ответ Обито. Эмоции на его лице замелькали, он открывал рот с явным желанием начать говорить и тут же закрывал, так и не проронив ни звука. — Тут такое дело… Ты знаешь…

Обито замолк. В этот раз Какаши не был уверен, что тот собирается продолжить. Хотел — да, но вот решиться никак не мог, хотя до этого сам же проложил путь к месту, что упрямо связывало их вместе и без проложенной под кожей связью сородичей.

Отвернувшись, Какаши хмыкнул и подсказал, заканчивая мысль:

— Что мы из одной стаи?

Обито испуганно вскинул голову.

— Откуда ты знаешь?!

— Ну, — рассеянно начал Какаши, задумавшись.

Знание и понимание, как он сам усвоил, были сторонами одной монеты. В далеком детстве он владел и тем, и другим, но время заставило его остаться ни с чем. Забыть того мальчишку с поляны он не смог, но к встрече с его повзрослевшей версией готов не был. Может, посмотри он повнимательнее на лицо Обито, то сразу увидел бы знакомые черты, ту наглость, те же нахмуренные брови и пыл, что рассмотрел в первую встречу. Но шрамы на лице, словно табу, заставляли отводить взгляд, а четкая мысль «охотник» и подавно держаться подальше.

Но попробовав отречься от Обито, он наткнулся только на прочную нить связи, сплетающую между собой всех членов стаи. Он не смог. Связь взбунтовалась, обрушила на него свою ярость и гнев, выбивая воздух из легкость. Объяснение по ощущениям казалось безосновательным, но вряд ли можно придумать что-то более ясное и понятное, чем то, что всегда жило внутри и было неотделимой частью его жизни.

Усмехнувшись, Какаши повернулся к Обито.

— Как я мог забыть дурака, что в первую встречу мне язык показал?

Обито ойкнул, и щеки его запылали красным.

— Я был ребенком! — возмущенно завопил он в ответ.

— Ага, — лениво согласился Какаши и продолжил: — К тому же, ты думаешь, я не понял, куда ведет твой маршрут?

Обито покраснел еще сильнее. Но затем вздохнул, выдохнул, и вся краска сошла. Он широко улыбнулся, и Какаши мягко усмехнулся в ответ, встречаясь с ним взглядом. Никакого отторжения. Только твердая уверенность и непоколебимое спокойствие. И, не сговариваясь, оба погнали лошадей быстрее.

Там, всего в нескольких часах пути, стояла их разрушенная община. Ее посещение — дань памяти, возвращение к истокам, в чем они так нуждались и от чего были отрезаны все это время.

А дальше?

Дальше — на север. Вместе. К своим.