самый лучший чай

В их встречах существовало только одно правило: никакого сексуального контакта.

Это всего лишь прокуренная комнатка в общежитии, где жил Дазай. Она была ему раем, она была ему адом, она была его единственным местом, где он мог почувствовать себя настоящим человеком. Снять одну из своих многочисленных масок и просто быть собой. Из окна лишь вид на потрепанную временем детскую площадку, протоптанную людьми до мертвой земли тропинку, на которой уже больше никогда не вырастет живая трава. Проржавевшие качели издавали свои последние страшные хриплые вдохи. Краска на них давно облупилась, и черный металл настойчиво вылезал наружу. Их никто не пытался перекрашивать. Все, что им остается — наслаждаться своей уродливостью. Их предсмертная агония будет прекрасной.

Дазай любил сидеть на подоконнике и смотреть на эту унылую картину. Погодка в последнее время и так солнечной не была, а здесь к тому же и без того будто бы всегда царила печаль и тоска. Это место будто существовало специально для него; детская площадка будто бы олицетворяла его самого.

Наверное, именно поэтому он почти никого сюда и не пускал. Все тусовки с одногруппниками проходили либо у них дома, либо в клубах. Если это был очередной перепихон с симпатичной девицей, то они шли либо к ней, либо в номер в отеле. Девушки иногда были недовольны, но их недовольство всегда забывалось, когда они доходили до самого главного. Уж что-что, а доставлять удовольствие он умел.

Наверное, именно поэтому он согласился на эти встречи.

Вдруг послышался звук копошения дверного замка и открывающейся двери. Хм, значит, уже семь часов вечера. Он никогда не опаздывает и не приходит раньше назначенного времени. Слишком пунктуален и правилен в этом плане. По нему можно часы сверять.

Спустя еще некоторого времени копошения в комнату зашел парень. Акутагава Рюноске. Он прошел в комнату, оставил свою сумку на полу, а сам подошел к подоконнику, где сидел Осаму. Глянул на него — Дазай даже и не посмотрел в его сторону. Его взор был устремлен в окно, а в пальцах он крутил неначатую пачку сигарет. Рюноске посмотрел на его забинтованные руки и так и остался стоять возле подоконника, лишь облокотив на него руки.

Непонятно было, для чего же такому, как он, были нужны встречи с ним. За себя Дазай мог сказать, что это хоть как-то скрашивало его скуку и апатию. Он вышел в люди прямиком из мира брошенных и ущербных, неполноценных детей, играющих в сломанные игрушки. Его картина мира искажена уже очень давно, как и кривые проржавевшие качели.

Рюноске же таким не был. Он был самым обычным мальчишкой из самой обычной семьи. У него были мама, папа и сестра. В их квартире всегда было тепло и уютно, пахло вкусной домашней едой и забавными историями с работы, которые рассказывали за обедом. Дазаю довелось как-то увидеть его семью. Благословленные солнцем и луной люди. На их лицах оставила отпечаток счастливая улыбка, а свет в их глазах впитал в себя лучи безбедной жизни. Но тем не менее, из раза в раз, этот мальчишка приходил сюда ровно в семь вечера, ни секундой позже, ни секундой раньше. Дазаю было любопытно, но он никогда не спрашивал. Он не лез в чужую душу, как если бы к самому себе. Ведь в мире несовершенных детей такое не поощряется.

Возможно, его привлек как раз этот мир. Детишек из правильных семей всегда тянет в пучины грязи и разврата. А от него, от Дазая, за километр несет подобным шлейфом. Интересно, насколько сильно удивился Рюноске, когда самым главным правилом их встреч стал как раз-таки отказ от этого шлейфа?

Рюноске был… Интересным.

Ведь то, что сейчас происходит, происходит именно по инициативе этого глупого ребенка. И пускай по правилам Дазая.

Осаму достал никотиновую палочку из пачки и закурил.

— Как прошел день?

Рюноске встрепенулся. Он перевел задумчивый взгляд от окна на Дазая, видимо решив, что ему показалось. Тишина была слишком обволакивающей.

— Скучно. Учителя не скажут мне ничего нового. Я уже давно знаю всю школьную программу.

— Но ты все равно продолжаешь ходить на каждый урок?

— Да.

— Не думал прогулять?

— Думал.

— Так в чем дело? — он выдохнул струю дыма вверх, скрестив руки на коленях и внимательно посмотрев на своего гостя.

— Не знаю, — его гость ответил ему таким же внимательным пронизывающим взглядом.

— А я знаю. Во всем виноват социум. И те правила, которыми он тебя сковал. Если бы ты делал так, как хочешь ты, а не так, как хотят другие, твоя жизнь была бы совсем другой.

— Я сейчас делаю так, как я хочу.

— Нет, даже сейчас ты не делаешь то, что хочешь.

Рюноске агрессивно смутился, но ничего не сказал. Дазай на это ухмыльнулся и снова закурил.

Даже сейчас он не делает того, чего хочет, это правда. Дазай так подозревает, что, дай этому ребенку свободу действий, и он бы набросился на него здесь и сейчас. Слишком ясно, слишком отчетливо в его глазах было видно пламя этого желания. Если бы только он попал не в его руки, а скажем, в руки какого-нибудь его одногруппника, то он бы получил то, чего желал, еще в первый же вечер. Но Дазай поставил для него условия, сразу же обрубающие все пути исполнения его желания. Жестоко для маленького Акутагавы. Но на взгляд Дазая, просто замечательно.

— Расскажи что-нибудь.

— Например?

— Ну, например, если уроки скучные и ты на них не выполняешь задания, потому что знаешь их решение, чем же ты занимаешься?

— Рисую.

— Что?

Рюноске не был многословен. Каждое слово из него приходилось тянуть с клещами.

— Улицы из моего воображения. Они даются мне лучше всего. Люди мне не даются. Слишком сложные.

— Хах, это точно.

Они снова замолчали. Акутагава не сводил с него взгляда, а он, в свою очередь, не сводил взгляда с сигареты. Снова вдохнул никотинового дыма — последняя затяжка, он высосал из нее максимально много дыма, по своему собственному мнению — и пересел спиной к окну, свесив ноги вниз. Взял Рюноске за подбородок и чуть разомкнул его губы, внимательно следя за реакцией парнишки. Тот, кажется, затаил дыхание. Пульс его участился, а зрачки расширились — глаза его сегодня были светлее, и зрачок было можно разглядеть. Дазай любовно огладил его нижнюю губу, медленно наклонился близко-близко ко рту. Рюноске судорожно выдохнул через рот и сглотнул. Осаму сжал его нижнюю челюсть сильнее, раскрывая рот больше. Докоснулся до его губ своими — сильный, сухой тычок — и выдохнул ему в глотку порцию горького невкусного дыма. Губ своих он не отнимал, как и взгляда — кажется, с самого момента, как он наклонился к лицу Рюноске, он ни разу не моргнул — наблюдал за реакцией, за каждым движением, вдохом, глотком и стуком сердца.

Рюноске не любил сигаретный дым. В первые встречи он кривился оттого, как тут все провоняло никотином, потом — привык и перестал его замечать. Что же он ощущал сейчас — загадка. Слишком сложное выражение лица у него было.

Дазай облизнул свою — и его — нижнюю губу, после чуть отстранился и шепотом произнес прямо в губы — Рюноске мог слышать чмокающие звуки:

— Выдыхай обратно. Прямо мне в рот.

Дазай приоткрыл губы, ожидая. Акутагава приблизился в ответ и уже было начал аккуратно выдыхать то, что осталось у него в легких, но под конец закашлялся и схватился за рубашку Дазая, не в силах отдышаться и перестать кашлять.

— Неужели не понравилось?

Рюноске все еще не ответил. Однако, кашлять он уже перестал — это плюс.

— Я…

— М?

— Я… Не привык к такому…

— Рано или поздно люди ко всему привыкают. Нам стоит практиковать такое почаще, и ты обязательно привыкнешь.

Рюноске поднял на него взгляд. Лицо Дазая было в нескольких сантиметрах, на нем не было ни капли насмешки. Он был серьезен, как учитель, рассказывающий своему ученику очень важный материал, который непременно попадется на экзамене и от которого будет зависеть жизнь непутевого ученика, не меньше. Его глаза, в которых и без того никогда не отражался свет, сейчас были еще темнее, а волосы спадали на лицо.

Рюноске залюбовался им. Дазай Осаму… Он был прекрасен. Всегда. С самого того момента, как увидел его, Рюноске понял, что он увидел самого красивого человека на земле. От одного только его существования у Рюноске перехватывало дыхание. Этот человек казался таким невозможным, что становилось плохо. А то, что скрывается у него на душе… Он хотел его. Вцепился клещами в то, что увидел, и не желал отпускать. Он хотел его во всех смыслах. Хотел его тело и душу. Но единственный способ получить это — играть по чужим правилам, которые ограничивают его в его желаниях. Эти правила не приносят ничего, кроме мучительно сладкой агонии. Рюноске страдает от нее. Но не то, чтобы ему это не нравилось. Он наслаждается своим страданием, когда вечером возвращается домой и заходит в душ, чтобы переварить в одиночестве то, что с ними произошло. Этот человек, Осаму Дазай…

Рюноске не выдержал и коснулся до его щеки, поправляя упавшую прядку за ухо. Он чувствовал, что его лицо все еще красное, а пульс никак не желает приходить в норму. Его руки тряслись, но он не мог понять, отчего так — из-за сигаретного опыта или же оттого, какая нежная у Дазая кожа. Тот же, в свою очередь, закрыл глаза и позволил себе расслабиться в чужой руке. Касание было таким неловким и бережным, будто бы Акутагава решил, что из-за этого касания человек перед ним рассыпется на кусочки. И ему было страшно, потому что он не желал такого, но не прикоснуться было невозможно. Ведь желание, оно горит в его глазах и разрывает душу на части…

— Расскажи что-нибудь, — прошептал Дазай, не размыкая глаз.

— Что мне рассказать? — прошептал в ответ его гость, наклоняясь еще ближе.

— Расскажи мне о своей семье.

— Моей семье?..

— Да. Про сестру, про отца и мать. Что ты думаешь о них. Как они относятся к тебе. Что вы ели вчера на ужин и сегодня на завтрак.

Рюноске удивила такая просьба, но он лишь второй рукой заправил упавшие прядки с другой стороны лица Осаму и сглотнул.

Он всегда так. Просит рассказать о себе как можно больше, самые неважные мелочи и глупости, а о себе не рассказывает ничего. Будто специально дразнит неизвестностью. Или же скрывает что-то. Не хочет рассказывать? Боится, что об этом кто-то узнает? Рюноске не понимает. Разум Дазая Осаму для него нечто недостижимое. Ход его мысли слишком непредсказуем, и ему никогда не предугадать его действий. Ему не понять, о чем думает этот человек, хоть и страстно этого желает.

Но даже если выяснится, что Дазай-сан кого-то убил или изнасиловал, или может еще чего пострашнее, он не уйдет.

— Мама вчера готовила котлеты из креветок и рис. Было вкусно. Даже Гин понравилось, а она очень привередлива в еде. Отец вообще ест все, что мама готовит, он никогда не откажется от…

— Ты дрочил на меня?

Рюноске показалось, он ослышался. Дазай-сан резко открыл глаза, схватил крепко одну из его рук и пристально смотрел в глаза. Слишком неожиданный и откровенный вопрос. Пульс зашкалил за предельную отметку, и даже горло схватило судорогой. Он будто разучился дышать.

Свободной рукой Рюноске схватил себя за толстовку на плече.

— А?

— Скажи только «да» или «нет». Обычное слово. Это не сложно.

Вдруг Рюноске разозлился на себя. Больше всего он не любил, когда Дазай-сан начинал относиться к нему, как к неразумному ребенку.

Да, сейчас его подловили. Да, он удивился. Не каждый день ему задают такие вопросы, в конце концов. Но пусть Дазай-сан не думает о нем, как о наивном мальчишке.

Злость дала ему уверенность. Он сделал глубокий вдох и твердо посмотрел Дазай-сану прямо в глаза.

— Да.

Дазай будто бы засиял изнутри. Он слез с подоконника, все еще крепко сжимая руку Рюноске у своего лица, и повалил своего гостя на ковер.

— Расскажи мне, — начал он горячим шепотом, склонившись прямо над ухом Акутагавы, — что ты представляешь, когда дрочишь на меня.

— Что?

— Я хочу знать все. До мельчайших подробностей.

Рюноске глядел на него во все глаза.

— Ты специально хочешь смутить меня еще больше? — в отчаянии спросил он.

— И это тоже.

— Ненавижу это.

— Я знаю.

— Я не хочу ничего такого говорить.

— В этом нет ничего стыдного. Я просто хочу послушать, как ты представляешь меня.

Акутагава закусил губу и задумчиво посмотрел на Дазая. Он нависал сверху, и его волосы снова растрепались. Взгляд его снова был серьезным. Рюноске боялся, что, открой он душу, над ним будут смеяться, поиздеваются и бросят с открытыми ранами валяться где-нибудь на кладбище использованных предметов, ныне не нужных. Но во взгляде Дазая не было ни намека на издевку. Ничего не было во взгляде Дазая. Он просто наблюдал, ожидая.

Пора бы уже избавиться от сомнений в этом человеке, Рюноске.

Парень отвел взгляд в сторону, обдумывая что-то.

Дазай-сан нависал сверху. И руку его он все еще держал возле своей щеки. И не было никакой возможности сбежать.

Если он не хочет, чтобы Дазай-сан относился к нему, как к ребенку, то что он должен делать? Как себя вести? Имеют ли взрослые право на смущение?

— …Я захожу в душ, — начал Акутагава, смотря куда-то в сторону, вникуда, в пустоту, — никогда не делаю этого в другом месте. Вода никогда не бывает сильно горячей. Она чуть теплая, и когда капли касаются моего тела, я представляю, будто это твои руки. Или твое дыхание. Каждый раз разная фантазия, но одно остается неизменным. Ты. Мне нравится думать, что ты рядом. Что это именно ты приносишь мне удовольствие. Что я могу облокотиться на твое плечо и расслабиться, пока твои красивые пальцы неторопясь проводят по моему члену. Твои касания как всегда невесомые, потому что ты любишь дразнить меня, и я чувствую это даже через твое тяжелое дыхание — эту твою улыбку. Язык проходится дорожкой от уха до ключицы, ты тщательно облизываешь каждый сантиметр моей шеи…

Акутагава, кажется, уже и забыл, что он находился не в душе. Он рассказывал, и чем дальше заходил его рассказ, тем дальше он уходил в себя, и тем тяжелее становилось его дыхание. Его глаза, поначалу светлые, теперь стали темными от нарастающего возбуждения. Еще немного, и у него встанет.

Дазай очень внимательно наблюдал за этим.

Рюноске не смотрел на него, а куда-то в сторону. Поначалу ему так было проще, и Дазай ничего не делал, но теперь так будет неинтересно.

Когда он в своем рассказе дошел до момента с языком, Дазай наклонился к нему, все еще прижимая его руку к своей щеке и не отрывая от лица своего взгляда, и языком провел от уха до ключицы, медленно, всей поверхностью языка, создав максимально толстую мокрую дорожку на шее.

Он почувствовал, как Рюноске весь покрылся мурашками. Ему пришлось прервать свой монолог. Он повернул голову, невидящим взглядом выискивая причину своего состояния.

— Так? — еле слышно удостоверился Дазай.

— Да, — хрипло прошептал Акутагава.

— Дальше.

Рюноске сглотнул — в который уже раз? Он хотел было отвернуть голову в прежнее положение, но ему не дали. Дазай-сан ясно дал понять, что больше не хочет, чтобы он прятал свой взгляд во время рассказа. Теперь он должен смотреть только ему в глаза — все такие же темные, или даже еще темнее, чем прежде. Акутагаве трудно было понять. Сейчас ему вообще было трудно как-либо воспринимать реальность.

— …облизав шею. Движения на члене больше не невесомы. Я их очень явно ощущаю. Ты сжимаешь меня все сильнее. Движения становятся обрывистыми. Где-то в этот момент я начинаю стонать. А может и раньше. Это зависит от тебя. Если движения слишком резкие, то мои крики невозможно сдержать, я откидываю шею на твое плечо и медленно схожу с ума — ведь ближе к основанию ты сжимаешь слишком крепко, не позволяя быстро кончить. А возле головки касания все еще ощущаются несильно, но иногда тебе взбредает что-то в голову, и ты сжимаешь и там, большим пальцем настойчиво проводя по уретре. Здесь я обычно кончаю, а… ты усмехаешься, ведь меня никогда в таком ритме не хватает… надолго.

Рюноске откинул голову назад. Его дыхание сбилось настолько, будто он бежал марафон. У него уже стоял, но он не мог ничего с этим сделать — по правилам, любые сексуальные контакты запрещались. Ему нельзя было даже дотронуться до себя. Естественно, Дазай помнил об этом, когда просил рассказать ему, как он на него дрочит.

И хотя задумывалось это действо как провокация Акутагавы, он начинал понимать, что ему и самому становится плохо. Дыхание тяжелое, воображение хорошее — представить то, что словно в лихорадке шептал Акутагава, труда не составило. Да и сам Акутагава самоконтролю не способствовал — он возбужденный лежал под ним, и тяжелые его вдохи иногда переходили в стоны, а он даже и не замечал этого.

И все-таки для чего же, для чего же он попросил об этом?

Дазай склонился над Акутагавой, настолько близко, чтобы дышать его выдохом.

— А если движения не такие резкие?

Рюноске не понял, о чем ему говорили.

— Что происходит, если мои движения не такие резкие?

— Что… происходит, — он в который раз сглотнул, поерзав бедрами — на свое удивление, он обнаружил, что его ноги разведены, а между ними оказалось колено Дазай-сана, практически вплотную к члену, — в таком случае я не возбуждаюсь слишком быстро. И мои стоны не такие громкие. Их поначалу даже и нет. Только тяжелое дыхание, потому что ты опять меня дразнишь, проводя по члену с одинаковой силой лишь кончиком пальца. Обычное движение. Я тянусь за ним вперед, но никогда не успеваю. А еще ты двигаешь бедрами в такт своей руке, и это похоже на секс. На медленный чувственный секс. Ты тяжело дышишь над ухом, обычно твоя рука в эти моменты плотно сжимает мой член, но движение настолько мучительно медленное, что и не ощущается вовсе. Я пытаюсь толкнуться в руку сильнее, но ты не даешь, плотно зафиксировав меня. Ты сильнее. И в этот момент у меня нет сил кричать — только в немом крике открывать рот и глотать воздух. Я бы хотел, чтобы толчки были реальными, а не через штаны, но дурацкие правила… Почему ты просто не можешь меня трахнуть?

— Я не знаю, — прошептал в ответ Осаму, пожирая взглядом каждый миллиметр тела Рюноске.

— Я хочу тебя.

— Я знаю.

— А ты хочешь меня?

— Да.

— Так какие проблемы?

Дазай подумал, что на это ему нечего возразить. Но ответ появился в последнюю секунду

— Так будет неинтересно.

— Неинтересно?

— Мне больше нравится смотреть на тебя так. Пока — так.

— Это жестоко и эгоистично.

— Да.

— Я… Хочу кончить.

— Ты же знаешь правила.

— К черту правила!

Дазай усмехнулся.

— Тебя так легко сломать.

— Если это ты — да.

Дазай ненадолго завис, наблюдая за осмелевшим Акутагавой. Еще немного, и сломается уже он. А этого ему очень сильно не хотелось — еще не хватало, чтобы он сам наплевал на установленные самим же собой правила.

Зачем же он установил их? Чтобы ломать Акутагаву? Или себя самого?

Ему было скучно. А правила казались хорошей идеей. Сейчас уже не очень. Но он придумает, что с ними сделать. Потом. На сегодня ему точно хватит.

— На сегодня нам хватит.

— Что?

Осаму встал с пола и глубоко вздохнул.

— Ты можешь идти, — сказал он, направляясь на выход из комнаты.

— Так быстро?

— Мне кажется, сегодня за такое короткое время мы сломали слишком много.

И он буквально выбежал из комнаты, оставляя своего гостя наедине с самим собой.

Со стояком он еще это место никогда не покидал. Будет тяжело. Либо же забежать в ближайший туалет и закончить начатое.

Осознавая, что Дазай-сан не вернется, пока не удостоверится, что он, Рюноске, ушел, парень поднялся с пола, схватил свою сумку и выбежал следом.

Очень хочется надеяться, что в следующий раз он придет сюда не играть по правилам.

Каждая их встреча, словно сумасшедший сон. Поэтому.

«До новых снов с тобой».