Примечание
Главное, чтобы не стало поздно.
На землю опускался сумеречным покрывалом вечер, зажигая по одной ранние звезды. Уходила за водную границу золотисто-красная тарелка солнца, бросая на море прощальные огненные блики. А водная стихия словно в ответ оставляла на самом горизонте свои корабли, готовые в следующий миг упасть за край вслед за светилом.
Но марево тишины вдруг разрывает тихий скрип колес. Молодой парень останавливает свой велосипед прямо перед утесом, нависшим прямо над глубоким водным провалом. Спрыгивает с велосипеда на чуть пожухлую траву, символически обозначившую начало скалы, проходит к краю, с интересом заглядывая вниз. Самый край огорожен ржавыми железными поручнями, которые должны были обеспечивать безопасность. Взгляд парня рыщет вокруг, цепляясь за старый клен. Ветви его, раскинувшиеся в пустоту над утесом, уже опустели, отдав все свои листья на откуп наступающей осени. Она неизбежно предъявляла свои права на эти земли.
Полная гармония. Парень улыбается, широко и открыто, чувствуя свое единство с этим местом. Он слышит, как плещутся внизу волны, чувствует, как волосы ворошит едва-едва легкий ветерок.
«Ветер вдохновения…» — смеется про себя парень. И неожиданно даже для себя вдруг снимает с плеча рюкзак, вытаскивая блокнот в твердой обложке и карандаш. Внутри вдруг вспыхивает желание зарисовать это место. Старый клен, кусочек перил и собственный велосипед — все это попадает в поле зрения художника, и постепенно переносится на желтоватый лист бумаги. Парень расслабленно опирается спиной на жалобно поскрипывающие перила. Свет заходящего солнца выгодно падал на лист, освещая его. Но он все же пропадал. Художник качнулся еще назад, стремясь поймать исчезающие лучи. Поручни вдруг надломились с ужасающим скрипом, заваливаясь вниз, и парень, не удержавшись на месте, летит следом. От неожиданности он не успевает даже испугаться, не то что закричать, и камнем падает в воду. Секунда в ледяной толще вымораживает его изнутри. Художник пытается бить руками по воде, но, увы, плавать он никогда не умел. Холод пробирается под одежду, сковывает любые движения, лишая парня сил. И вскоре у него больше нет энергии. Беззубая черная бездна ухмыляется, поглощая его тело, могильный холод разливается внутри вперемешку с ужасом осознания собственной беспомощности. Художник расцепил зубы в безуспешной инстинктивной попытке вдохнуть спасительный кислород, но вместо него в легкие хлынула чернильная вода, перекрывая дыхательные пути. Из раскрытого рта вырвались последние пузырьки воздуха, спешно покидая обездвиженное, а от того обреченное, тело. Мышцы одеревенели, а глаза парня закатились, закрываясь потяжелевшими веками. Беззубая пропасть превращалась в бездну, безликую и беспощадную. А сквозь тонкую щель почти сошедшихся век мелькнуло вдруг что-то ярко-алое, почти слепящее и пробирающееся под смеженные веки. Парень хотел было открыть глаза, но усилие ушло в пустую, забрав с собой остатки сил. Сознание его померкло…
***
Приходить в сознание было тяжело. Разум отказывался функционировать, тело словно свинцом налилось, а в легких, парень готов был поклясться, плескалось несколько литров воды. Вдруг воздух над ним слабо всколыхнулся, а сам художник почувствовал, что дыхательные пути его очистились. Тело дернулось раз, два, и парень открыл рот, судорожно хватая губами воздух. Легкие горели от неожиданных действий, а их хозяин не останавливался — вдыхал и вдыхал, думая, отчего-то отстраненно, что он, стало быть, мертв. Но мертвые не чувствуют, как у них в груди разгорается пожар, а все тело болит от пережитого напряжения. И вряд ли мертвые слышат, как волны их последнего пристанища ласково лижут шершавый песок.
Художник попытался распахнуть глаза. Веки, дрожа и едва ли слушаясь, приоткрылись, хотя слипшиеся между собой ресницы явно были против. Да и зрение сначала показывало лишь разноцветные круги вместо картины его окружения. Но вскоре все прояснилось, и взору парня предстало темно-синяя полоса неба, усеянная алмазами звезд. Он машинально нашел оба ковша Медведиц, а потом до него дошло. Живой. Ну просто потому что в воде нет ветра. Повернув голову, художник огляделся. Песок. Вокруг был песок, а за несколько метров от того места, где он лежал, облизывала берег волна. Значит, он был на пляже, который находился не так далеко от утеса, с которого он навернулся. Но тогда какого черта он делал на берегу, живой, и почти даже нормально себя чувствующий?
Парень дернулся, попытавшись сесть. Мышцы крайне неохотно послушались, распрямляя его, но вдруг ему в грудь уперлась… рука? Да, именно чья-то довольно сильная рука, которая тут же опустила его обратно на песок. Мужской чуть хриплый голос произнес, называя парня по имени: «Спи, Лин, все хорошо». Этот голос был таким… родным, что ли. Внутри него тихими переливами журчала ласка, и противиться такой эмоции не хотелось совершенно. Парень опустился обратно на песок, ставший внезапно очень удобным. И ветер тоже показался в несколько раз теплее, согревая его через промокшую одежду. Глаза опять закрывались, только теперь не от бессильной усталости пополам с ужасом и отказом воспринимать действительность, а от тихой просьбы этого голоса, прозвучавшей со странной нежностью. Угасающий взор вдруг выхватил странные красные блики, а обоняние уловило… это что, дым? Лин попытался снова сесть, чтобы разобраться, но мозг не послушался, унеся его в забвение.
***
Приходить в сознание во второй раз было легче. Тело ощущалось уже не так плачевно, как могло, но все произошедшее казалось сном. Словно он не выходил из дома с утра, а просто провалялся целый день дома. Но Лин разглядел на шкафу свою мокрую рубашку, почувствовал, что его волосы все еще сырые, а легкие чуть горят от воды. И на него наваливаются воспоминания. Вот парень останавливается у утеса, вот опирается на коварные хлипкие перила, падает вниз. Задыхается в ледяной воде, а потом… А потом открывает глаза на берегу, где чей-то голос уговаривает его спать дальше. И этот момент вызывает у Лина несколько вопросов. Несколько десятков вопросов. Ну, хотя бы, что его спаситель, а в том что это мужчина (ну, или женщина с очень мужественными руками и голосом) сомневаться не приходилось, делал на пляже в закатное время, и как он разглядел летящего вниз Лина? И, еще вопрос, откуда он адрес проживания молодого художника узнал?
А также постоянно мелькавший перед глазами непонятный красный предмет. Вряд ли это кровь, осознал Лин после беглого осмотра внутренних ощущений. На коже даже царапин не было, разве что совершенно незначительные.
Парень вздохнул, принимая на кровати вертикальное положение и осматриваясь. Он точно находился у себя в квартире, ну потому что распечатывать понравившиеся арты различных художников в таких количествах, что из них можно обои на три дома сделать, мог только он.
Парень остановил вдруг скакавший взгляд на одном из постеров. Что-то было не так.
Краешек обычно белой бумаги бликовал… красным? И точно, многие картинки были отмечены алыми пятнами, которые увеличивались к одному из краев комнаты. Лин тут же вспомнил про странный предмет того же цвета и повернулся к другому краю собственной кровати, покрываясь ледяным потом. И буквально потерял от увиденного челюсть.
Рядом с кроватью, опираясь спиной на стену, дремал незнакомый мужчина причудливого вида. И странным он был от кончиков волос до ступней. Смуглая кожа, двухцветная шевелюра. Черная половина была выбрита, а вторая спускалась кроваво-красным каскадом до плеч. Темные брови, одна из которых была рассечена. Глаза закрыты, но их форму можно и так разглядеть. «Миндалевидные» — профессионально отметил Лин, продолжив разглядывать своего визави. Острый нос с горбинкой, тонкие губы. Розоватую поверхность нижней пересекало два тонких металлических кольца — пирсинг. Острый подбородок рассекал вертикальный белесый шрам. Длинная шея с резко выступающим кадыком, широкие плечи и крепкая грудь, обтянутые черной кожей куртки, из-под которой вылезал краешек темно-серой футболки. Сильные ноги были одеты в джинсы, а на ступнях — берцы. Вдруг незнакомец шевельнулся, его голова склонилась к плечу, и парень смог увидеть, что пирсинг у его спасителя не только в губе. Верх уха украшали еще три колечка того же металла, а в мочке чуть покачивалось серебряное перышко.
Но мерцали алым не джинсы или нос, нет. Сияние исходило вообще от того, чего не может быть у обыкновенного человека. Да и у человека в общем. Крылья. Алые, к кончикам приобретающие более темный оттенок, именно они вырабатывали этот свет. А Лину захотелось коснуться длинных перьев, провести по ним пальцами, узнать, какие они на ощупь — мягкие или жесткие, гибкие или нет. Но хоть это все волновало — ответы на самые первые вопросы парень хотел знать больше.
— Насмотрелся? — поинтересовался вдруг крылатый, не открывая глаз. Лин залился краской, чувствуя себя вором, схваченным во время кражи за руку. Мужчина фыркнул, открыв наконец глаза, и насмешливо поглядел на смущенного парня.
— В-вполне, — пробормотал в ответ Лин, мысленно обругивая себя за неуместную краску. — Кто ты такой? И что ты здесь делаешь вообще? Я т-требую информации?!
— Требуешь? — ухмыльнулся красноволосый, медленно поднимаясь с пола и потягиваясь. — В твоем нынешнем состоянии тебе и подушки с кровати не поднять, коль на то пошло. Не говоря уже о том, чтобы что-то от меня требовать.
И это было верно. Сил Лину хватило лишь сесть, оперевшись на спинку кровати. На этом вся энергия кончилась, оставив парню лишь смотреть и слушать.
— Ой все, сдаюсь! — мужчина вскинул руки в притворном подчинении. — А то ты на меня так смотришь, что впору в окно выкидываться.
Крылатый аккуратно присел рядом с бездвижной тушкой, стараясь не потревожить его. И пробормотал обреченно себе под нос.
— Все равно ты все забудешь…
— — Всмысле, все забуду?! — Лин бы подскочил, если были бы силы, но вместо этого он просто
метнул в своего визави вопросительный взгляд. — С этого места поподробнее, пожалуйста.
— Ну как тебе сказать… — крылатый в притворной задумчивости потеребил пальцами кольца пирсинга в губе. — Я — ангел хранитель. Если уточнять, твой хранитель. Призван вытаскивать твою несомненно симпатичную задницу из различных гадостных ситуаций. Типа той, что произошла вчера ночью.
Лин, только было остыв, покраснел снова, но уже от стыда. Нет, он, конечно, не верил в ангелов и всю эту магическую чушь, но чувствовать себя виноватым ему это не мешало. Может у крылатого какие-то дела были, а он тут со своим падением. Некрасиво получилось. Да и такая «ненавязчивая» оценка его задницы (?!) тоже добавила лепты в краску, перекинувшуюся с щек на плечи и шею. Увы, в этом был минус светлой кожи — краснота возникала чуть ли не от любого действия. Губы сидящего рядом ангела разошлись в еще более сильной ухмылке, а сам мужчина вдруг подался вперед, едва-едва не касаясь носом лица Лина.
— Что, малыш, соблазнить меня решил? — крылатый поиграл бровями. — Учти, ангелу трудно противостоять своему хранимому.
— А почему? — художник предпочел сосредоточиться на конце фразы, чем на ее начале. А то ему начинала грозить смерть от смущения, и хранитель этому вообще не препятствовал. Скорее способствовал.
Мужчина хмыкнул, но уловку оценил и отодвинулся. Мертвый подопечный ему точно не нужен.
— Даже не знаю, как тебе объяснить… — он задумался уже по-настоящему. Опять потянулся к пирсингу, но одернул себя.
— Понимаешь… организм каждого человека, вне зависимости от пола и возраста, способен вырабатывать особенную энергию, называемую «аурой». Накопление этой самой ауры происходит внутри человеческого тела, а когда она вырабатывается в достаточном для нормального функционирования количестве, то излишек начинает собираться уже вне организма, образуя условно обозначаемое кружочком «поле ауры». — крылатый пальцем обвел в воздухе нужную фигуру. — И есть ангелы, организм которых тоже производит данную энергию, но без излишка, потому что выработанная аура уходит на поддержание жизненных сил крылатого и творение различных чудес. Вроде тех, что я творил там, на пляже, когда откачивал из тебя воду.
— Точно! — кивает Лин. — Я тогда почувствовал слабенький ветер, а потом мои легкие прочистились. Твоих рук дело!
— Давай-ка не перебивай, а то не буду рассказывать. Так вот. Как существо, поля ауры не имеющее, ангел способен подпитываться человеческой энергией, единственной, кстати, пригодной для подобных ситуаций, взамен делясь собственной.
Подобный «обмен» может носить как односторонний, так и двусторонний характер. То есть, крылатый может либо поглощать и отдавать одновременно, либо только поглощать. Но процесс «двустороннего обмена» не является обязательным, в отличие от одностороннего, так как человек может существовать и без сторонней энергии, в то время как ангел для полноценного существования должен получать другую ауру.
Хотя, люди тоже неплохо усваивают не свою энергию. Некоторые способны усваивать и человеческую, но в последние несколько столетий таких почти не рождается. И если аура хранимого для крылатого — основа собственных сил, то для человека энергия ангела — сильнейший способ раскрытия потенциала к чему-либо. На моей памяти было много случаев, когда у людей начинали проявляться или магические способности, или различные дары. При этом, на первых порах, процесс обмена сопровождается приятными ощущениями из-за слияния энергий, друг для друга незнакомых. В это время способность к эмпатии увеличивается в разы — ты можешь чуть ли не слышать мысли того, с кем ты обмениваешься аурой. Причем, работают эти ощущения вне зависимости от характера действий — односторонний ли, двусторонний ли — все равно проявляется… Ну, впрочем, наверное все. Ты хоть что-то понял?
Лин кивнул, в данный конкретно взятый момент пытаясь уместить это самое «понятие» в собственную черепушку. Получалось не особо, но парень все же выцепил то, что интересовало его сейчас.
— То есть, ты сейчас подпитываешься от меня?
— Д-да, — с некоторой заминкой произносит крылатый, в его голосе явно звучит сопротивление. Он не хочет говорить, но почему? — Я хотел обойтись без этого, но мне нужно было как-то переместить тебя. Процесс начинается, увы, от прикосновения.
— Я… ясно, — голова раскалывалась, выражая яростный протест против такого количества информации. Хотелось свернуться клубочком под теплым одеялом и поспать уже нормально, а не отключиться от усталости. Заметивший это ангел охотно воспользовался возможностью прекратить объяснения, поднимаясь на ноги.
— Я принесу тебе поесть, затем ляжешь спать, — произнес мужчина непререкаемо и исчез в дверном проходе.
В комнате ощутимо потемнело, а сам Лин с некоторым удивлением отметил, что на улице сейчас ночь. «Светят-то как, светят!» — подумал с некоторым восхищением парень, чувствуя, что головная боль чуть отступила. И это позволило из пестрого хоровода мыслей выцепить не дающий покоя вопрос. Которой он и задал, стоило ангелу вернуться обратно в комнату с подносом еды.
— Слушай, а почему я не чувствую ничего? Ты говорил, что процесс обоюдный.
Мужчина вдруг замер с этим подносом в двух шагах от кровати Лина и лишь спустя несколько секунд двинулся дальше, пробормотав себе под нос что-то похожее на: «Вот умеешь же ты вопросы, какие не надо, задавать…».
— А ты точно хочешь знать ответ на свой вопрос? — в голосе ангела мелькнуло что-то, очень отдаленно напоминающее мольбу. Лин не ответил, лишь кинул на него отрицательный взгляд. Крылатый вздохнул, устанавливая ножки подноса на матрас и аккуратно подтягивая хранимого повыше на кровати. — Ты меня вообще слушаешь, коль на то пошло? Я же говорил, что энергия может передаваться в одну сторону, а может и в две. Сейчас я осознанно сдерживаю свою ауру, чтобы не начать обоюдный процесс. Было бы невежливо запускать его сейчас, или до того как ты пришел в сознание.
Неожиданно сухие слова было довольно странно слышать. Особенно после того, как ангел буквально соблазнял его голосом и глазами, а потом вдохновенно повествовал ему о всей этой жутко непонятной энергетической теории. Наслаждаясь. А сейчас его интонации были почти безэмоциональными, чему Лин вдруг ни на грамм не поверил. Он, видя крылатого от силы несколько десятков минут, чувствовал где-то внутри, каким-то шестым-седьмым чувством, что вся эта сухость фальшивая. Хотелось снова вывести мужчину на эмоции, хоть и очень смущающие. Но крылатый мистическим образом уловил это желание, чуть отходя от кровати подопечного и снова присаживаясь у стены. Ну, хоть в другую комнату не сбежал.
— Ешь давай, пока не пришлось тебя с ложки кормить, — и закрыл глаза, явно абстрагировавшись от происходящего. Хмыкнув на немного неудачную попытку угрозы (нет, серьезно, ангел даже не пытался, и да, хмык был полностью проигнорирован), парень взялся за ложку.
Следующие несколько минут прошли в борьбе с собственными руками за драгоценную жидкость из тарелки. Не то чтобы конечности по собственной воле выворачивались подобно змеям или пальцы пытались завязаться узлом вместе с ложкой, нет. Но руки предательски чуть подрагивали, стоило Лину зачерпнуть ароматный бульон и поднести его ко рту, разбрызгивая и так не слишком большое количество супа в ложке по всей кровати. То ли напряжение в мышцах не до конца отступило, хотя художник чувствовал себя довольно отдохнувшим, разве что в горле чуть першило, то ли ложка была маленьким посланцем из будущего и имела собственный разум, который отказывался подчиняться человеку, но он не смог проглотить много. Раздраженный вздох так и рвался с губ, а в мозгах крутилось желание выкинуть коварный прибор и взять новый. Хотя, что-то подсказывало, что даже это ему не поможет. Оставался, правда, вариант, но лучше уж было и дальше одними каплями питаться.
Впрочем, через пять минут Лин уже был готов полностью изменить свое мнение, послав к чертям гордость. Просто потому что от полной тарелки осталась лишь половина, а съел он от силы ложки три. Живот обиженно булькал, как бы намекая, что ему нужно больше, а так же что его хозяину было бы неплохо оставить все сомнения и поесть в конце концов нормально.
— Кхем… — смущенно начал парень, искоса глянув на все это время не проявлявшего признаков активности ангела. Тот чуть качнул головой, мол внимаю. Лин смутился еще больше. — Слушай, я… Я ложку в руках не могу удержать. Помоги мне.
Мужчина тут же открыл глаза и сел прямее, внимательно всматриваясь в парня. Под прищуренным взглядом внимательных глаз стало еще более неловко, но слова обратно было уже не вернуть. Хотя Лин не отказался бы от способностей Макс Колфилд, главной героини одной из недавно вышедших игр. Но вот только нести столько ответственности за собственные действия… Художник мысленно одернул себя, не дав разуму покатиться по накатанной дорожке размышлений об моральной стороне игры. В это же время с пола поднялся ангел. И парень принялся напряженно ждать насмешки, очень правдоподобно чудившейся ему в последующих словах мужчины, мол, ослаб, размяк и т.д. Но красноволосый ничего не сказал, лишь продолжил с очень странным вниманием разглядывать его. Словно… пытался найти в нем признаки какого-то недуга? Бред какой.
Теперь дело пошло быстрее. По крайней мере, суп не распространялся по всей кровати. Только вот смущение парня возрастало в геометрической прогрессии. Ангел не говорил ничего, но смотрел все еще внимательно. А еще аккуратно стирал мелкие пятнышки бульона с подбородка своей «жертвы» осторожными, едва заметными касаниями. А потом Лин заметил, движение за спиной мужчины. Крылья ангела длинными алыми перьями проходились
по постельному белью. Чуть потеплело в комнате, и от капелек ничего не осталось. Как и в тарелке.
Лин удовлетворенно вздохнул, откидываясь снова на подушку. На языке завертелся еще один вопрос.
— Что ты увидел во мне? Говори скорее, я уста-а-ал… — но глаза парня мгновенно начали закрываться. Ангел весело хмыкнул, но тут же стал серьезным. Он пощупал бледноватый лоб, пропуская сквозь пальцы тонкие шоколадные прядки, недовольно вздохнул.
— Мы с тобой слишком давно контактировали, малыш, — вина чуть скользнула в его голосе. — Кто же знал, что я так сильно скучал по тебе. По твоей яркой и сильной энергии. Я не хотел тебя настолько опустошать. Знал бы ты, как трудно сдерживаться рядом. Я чуть родной черно-красный на седину не разменял, когда увидел твое падение. Хотя я каждый раз волнуюсь. Мое время вышло, увы. Пришла пора прощаться вновь. Так не хочу уходить.
Крылатый мазнул кончиками пальцев по бархатистой щеке, светлой грустью улыбаясь. Опять забирать воспоминания. Сохранять их у себя, взамен оставляя лишь пустоту. Он всегда оставлял пустоту. Потому что тогда из нее ничего не приходило. Но пока у него было это «сейчас».
Мужчина не удержался, склонившись к заснувшему хранимому. Устроил того на кровати и замер. Чтобы придвинуться еще ближе и коснуться собственными губами бледной кожи щеки. Аура Лина радостно хлынула навстречу, заставляя энергию ангела тоже рваться вперед. Красноволосый не смог сохранить контроль, секундно теряя управление над собой. Ведь так
хотелось остановить время, выжечь в памяти огненным прутом эти ощущения. Раствориться в родной энергии, подарив взамен свою…
Вдруг, осознав, что творит, ангел отскочил, мысленно проклиная себя. Обещал же себе так не делать. Крылатый резко рассек воздух над головой Лина пальцами, и от виска парня тут же оторвался небольшой полупрозрачный шарик воспоминаний о событиях этого вечера и ночи. Мужчина со вздохом подхватил его и отошел от хранимого, хоть и хотелось остаться, распахнул взмахом руки окно и выскочил в него. Стало окончательно темно, но человек в постели заметно нахмурился. Словно тьма, отгоняемая сурово-заботливым взглядом золотистых глаз ангела, схлестнулась над головой абсолютно беззащитного перед ней парня. Словно пропало что-то важное.
Художник дернулся, распахнув глаза, и рывком сел. Хмуро осмотрелся по сторонам: на улице ночь, он в кровати и вроде ничего необычного. Ничего что могло заставить его сбросить слабенький сонный морок от хранителя. Решив, что звенящая пустота у него в голове всего лишь от недосыпа, Лин улегся обратно. И довольно скоро забылся зыбким маревом сна.
***
Видеть чужое падение — странно. Видеть, как ты сам валишься с обрыва, чувствуя при этом дикий страх — еще более странно, если не сказать, что попахивает психологическим расстройством. Но Лин совершенно точно видел себя летящим вниз и машущим руками. И слышал, как рассекали воздух крылья за спиной. Стоп. Крылья?
Боковым зрением художник действительно разглядел края длинных маховых перьев темного оттенка. И озадачился еще больше, в то время как крылатое тело уже ныряло в воду вслед за утопающим. И, кажется, перед самим погружением парень смог в колыхающейся воде разглядеть отражение. И, кажется, даже свое, если можно было так назвать того человека, чьи действия он сознавал.
С крыльями добраться до тонущего оказалось довольно просто, и, спустя несколько секунд, художник уже смотрел на… себя. В том, что тело на его руках принадлежит опять же ему, Лин не сомневался. Только вот предположительный сон все меньше походил на сон. И все больше на воспоминание. Уж слишком ярко чувствовалась тяжелая вода на мокрых крыльях, будто он всю жизнь жил с ними, слишком тревожно он себя чувствовал, прижимая к груди хрупкое тело. И слишком четкими были детали.
Стоило добраться до берега, что заняло больше времени из-за тяжелых перьев, как окончательно зашло солнце. Недоутопленник был водружен на песок, а сам Лин в чужом теле сел рядом, дожидаясь, пока высохнут крылья. И вот тут-то его скрутило. Тело прошила легкая судорога, а нервные окончания словно с ума сошли.
Тело прошила сладостная истома, а по мышцам прокатилась волна удовольствия. Это было, как минимум, странно. Но Лин чувствовал, как его нынешнее тело дернулось, желая коснуться второго, распростертого на серебристом песке. И было остановлено железной волей его настоящего хозяина. Вера в то, что это — воспоминание, укреплялась.
Из нагрудного кармана была выужена пачка сигарет, а из пачки — маленькая палочка смерти. Внутри опять всколыхнулось что-то тревожно-неожиданное, и загорелая руках легко провела над «Лином на песке». Воздух, едва колыхнувшись, опал, а сам художник вдруг закашлялся и распахнул глаза. «Крылатый Лин» в это время успел поджечь сигарету и даже разок затянуться. Подступившая было волна удовлетворенного спокойствия растаяла, заполняя тело, а с ним и соседствующее сознание художника волнением. Которое превратилось в серьезное беспокойство, стоило подопечному попытаться сесть. В голове тут же встряла мысль обеспокоенной окраски: «Ему же нельзя!». Сам Лин в это время пытался понять, почему он не помнит этого момента. Да и вообще не помнит, что падал с какого-либо обрыва в недавнем времени.
«Крылатый» в воспоминании (надо же было как-то разделить Лина-утопшего и Лина-окрылевшего) мягко упер руку в грудь парня напротив, толкая спиной обратно на песок. А голос, зазвучавший в воспоминании следом, показался Лину все таким же родным и ласковым. Хотя бы потому что бурю чувств, звучавших внутри крылатого тела, художнику чувствовалось просто отлично. Как, видимо, и Лину в тот
миг. Он послушно улегся на песок, да и заснул с вполне довольным видом. А «крылатый» удовлетворенно вздохнул, щелчком пальцев уничтожая сигарету. Волнение никуда не делось, нет, оно приобрело ту степень, когда уже не совсем мешает, но все еще доставляет. Как и буря чувств внутри, подкрепленная этими странными мимолетными судорогами удовольствия. Это что-то значило, и Лин-не-из-воспоминания начинал припоминать… Пока не поднялся с песка, и не подхватил вновь на руки спящее тело. Крылья послушно хлопнули за спиной, высохшие, вновь легкие, и хранитель (какого черта он это вспомнил?) оторвался от земли.
Направление полета было опознано самим художником мгновенно. «Мы летим домой? Но откуда это создание, чье воспоминание я вижу, знает?» Парень решительно ничего не понимал, хоть и надеялся в конце концов разобраться. Собственное тело на руках вообще не сопротивлялось ничему, лишь в какой-то момент крепче уцепился цепкими пальцами за отвороты кожаной куртки, подкрепляя необузданную ничем, кроме собственной воли, волну чувств. Это было странно. Ощущать чужие чувства словно свои, при этом направленные на тебя самого. Чувствовать, как чужое-собственное сердце рвется от эмоций.
За шквалом ощущений было трудно отслеживать путь, но вскоре он уже взмахивал нетерпеливо рукой, открывая окно. Сила, которая так играючи использовалась этим созданием, тоже интересно ощущалась. Словно река, потоки которой направляются к той или иной части тела. Вот и сейчас приток происходил к пальцам, и, как ни странно, крыльям. Ало-черные перья буквально пропитывала сила, удерживая в воздухе. Впрочем, какими бы расчудесными они ни были, в окно он едва пролез. Все таки узкие оконные проемы не тех, у кого размах крыльев под два метра.
В комнате было темно. Ну, до того, как крылатый туда влез. А сейчас стало светло. Спустя несколько секунд размышлений о природе этого света, Лин понял, что излучают его как раз перья, причем, довольно ярко. Почти что желтая лампочка, только с красноватым отсветом. И парень чувствовал, что на это тоже уходит энергия. Но она практически в тот же момент восполнялась. Сам художник ощущал, что все тело, словно кувшин с крохотным отверстием на дне, постоянно наполнялось силой, не успев ее потратить. И почему-то не чувствовалось, что это состояние ему привычно. Скорее это походило на запасание впрок, как будто потом наступит голодание, или что-то вроде того. Наталкивало на кое-какие мысли, но углубиться в размышления прямо сейчас парень не мог. Хотя бы потому что прямо сейчас он аккуратно расправлял постель, заставив собственное сопящее тело зависнуть в воздухе. И боролся с мучительной жаждой раздеть подопечного руками, коснуться нежной кожи. Просто так, без всякого непотребного умысла, чтобы лишь ощутить.
В голове ленивой лентой скользнула мысль: «Сколько лет я не видел тебя в этот раз?» И Лин тут же ухватился за нее собственным сознанием, желая узнать продолжение. «Год или два, кажется…» Странный все же человек (или все же не человек?)
в воспоминаниях которого он оказался. Ведет себя довольно непринужденно, словно знает парня уже давно, испытывает к нему чувства, описать которые словами представлялось едва ли возможным. Потому что этот сияющий клубок вряд ли можно было бы распутать. Все выглядит так, будто это создание сопровождало его. Причем достаточно долго.
Лин-без-сознания был таки раздет. Правда, волной силы, которая перенесла мокрую одежду прямиком на сушилку (если бы кто-то спросил, откуда художник это понял, то он бы не сказал. Потому что не понял), но результат все же был на лицо. Подопечный перестал мелко дрожать и вполне себе пригрелся под одеялом. Сам же крылатый отошел к шкафу, накидывая на него рубашку, которая почему-то не переместилась с остальными вещами, а затем уселся в угол. И принялся наблюдать за спящим из-под полуприкрытых ресниц. Лин задремал вместе с хозяином тела, засмотревшись на себя спящего. Словно застыл на несколько мгновений в чужом сознании, пригревшись. А потом резко вынырнул из небытия, почуяв на себе чей-то любопытный взгляд, бесстыдно его разглядывающий. Внутри искристой пенной волной поднялось озорство и игривость. Он осторожно приоткрыл глаза: так и есть, другой Лин внимательно его рассматривал. Слова скатились с языка будто шелковые камушки, и вот — парень напротив краснеет. А в потоки силы, скользящие по венам, мягко вплелось смущение, как капля алой акварели. Лин-внутри-тела масштаб оценил и решил подождать еще. Было у него такое чувство… как будто он все совсем скоро поймет. И узнает, что с этим пониманием делать.
Дальнейший диалог только подтвердил разумность решения ожидать. Потому что носитель тела все разъяснил, перемежая речь небольшими комментариями. Все стало на места. И видеть немного тупое выражение собственного лица было весело. Хоть и немного грустно — может, он смог бы удержать крылатое создание, если бы понял тогда. Да и дыру в воспоминаниях рассказ тоже объяснял. Видимо, кусочек знания об этом дне все же был забран. Как и обещал этот мужчина, чьи кадры из памяти Лин просматривал сейчас.
Последующие события потекли быстро. Быстрее, чем хотелось бы. Создавалось ощущение, что этот самый «хранитель» учуял утечку и блокировал кое-какие события. Так что «процесс кормления» прошел почти что в тумане. Но чувства ему было оградить не по силам, слишком уж яркими они были. И в уже довольно привычном клубке эмоций вдруг почувствовалась вина, довольно сильно. И дальнейшие слова это только подтверждали.
…Но вот если бы Лин мог покраснеть, то краской смущения залились бы и плечи — столько интимности, просто пугающей открытости выплеснулось на спящего (вот ведь) Лина, в то время как его бодрствующая версия пыталась все переварить. Нет, конечно, он не думал, что у ангела вместо сердца камушек в груди, да и весь этот ком эмоций… Но только сейчас ком перестал таковым быть, чувства стали понятны. Словно пал невидимый барьер, выпрямив их до ровной струны, буквально приставив к ним справочник с подробными пояснениями: сильные чувства, в которых любовь смешана с виной, а нежность со страданием…
Но вот ангел, а с ним и Лин, соскочил в окно, расправляя крылья и взлетая вверх. Разорвало контакт двух аур, что так сильно тянулись друг к другу, и воспоминание тоже начало пропадать, истлевая. Не пинок, который был бы ожидаем, а аккуратный намек. Стоило закончиться столь красочному сну, как парень провалился в мягкую вязкую темноту.
***
Утро для Лина началось неожиданно ночью. Когда он выбрался из вязких объятий сна, то в окошко вновь светила белоснежная луна, а черное покрывало неба усыпали самоцветы звезд. Видимо, парень проспал весь день от количества пережитых ощущений. Но, благодаря этому, Лин наконец чувствовал себя полностью отдохнувшим. Ничего не болело, горло и легкие перестало саднить от того, что художник наглотался воды. Лишь в голове была легкая путаница. Собственные вернувшиеся воспоминания мешались в голове с пришедшими от ангела, заставляя Лина досадливо потирать виски. Все же оторвать чужое восприятие от своего было довольно проблематично, учитывая, что несколько часов он провел сознанием в теле красноволосого мужчины с двухметровыми крыльями и чувствами к самому парню.
Художник сел на кровати. Он пытался переварить все, что узнал, пока находился в сне-воспоминании, чувствовал какой-то подвох в рассказе, словно неровность на гладко выделанной поверхности деревянного изделия, нечеткий штрих в идеальном с первого взгляда рисунке. Что-то не сходилось.
Вдруг в голове парня щелкнуло. Все эти недомолвки, немного путанные объяснения, «без нее ангелам трудно», «энергия постоянно уходит», да и плюс собственные-чужие ощущения во сне. Все сошлось. Ведь взамен эйфории от ощущений должен быть какой-то откат, обратная сторона медали. А что противоположно ярким чувствам, от которых внутри появляются искристые пузырьки, наполненные счастьем? Боль. Сильная, от которой выкручивает внутренности, от которой кричит кровь и рвутся сухожилия. От которой воет полуночным раненным волком душа и искристые когда-то эмоции разлетаются осколками по венам. Что… Что же тогда, черт возьми, должен почувствовать этот крылатый придурок после того, как первость силы и ощущений от энергии спадет?
Парень вскочил на ноги, начиная лихорадочно думать. Это что же получается, красноволосый себе сознательно причинял боль, только чтобы не тревожить его своими чувствами?! Внутри шевельнулся противный червячок вины от осознания. Он отпустил его. Хоть и не мог повлиять на это, не мог остановить, но упустил его. Чертов ангел! Он же из чистого упрямства рано или поздно себя угробит! Да и… Все же крылатый — интересный мужчина…
Чуть покраснев от таких мыслей и несильно похлопав себя по щекам, чтобы отвлечься, парень прошелся по комнате. Как вернуть красноволосого тупицу обратно он не представлял. Или… художник остановился, задумчиво глянув в раскрытое окно. Ангел должен его защищать, ведь так?
Осененный мыслью, Лин принялся метаться по квартире, натягивая на себя одежду. Если он подвергнется опасности, то красноволосый идиот прилетит сюда быстрее пули и начнет над ним скакать. Значит, надо было найти нужную опасность. И настрелять ангелу по рога… хм, нет, по крыльям за самоуправство. Потому что так нельзя, нельзя убивать себя во имя чувств. Натянув на себя какую-то одежду, Лин выскочил из дому.
На улице было темно. Красавицу-луну закрыли мрачные тучи, унеся с собой звезды, и из освещения лишь изредка проезжали машины, зажигая золотистые огни в ночи. Но даже такого скудного света Лину хватило. План в голове рисовался быстро и четко, в кои-то веки разум был светел и ясен, свободен от угара последних дней. Разве что где-то на периферии чувствовался привкус раздражения, легкий, лишь слегка будоражащий кровь своим присутствием. Создавалось ощущение, что энергия идиота-ангела до сих пор находится в его организме в том малом своем количестве, успокаивает своим присутствием. Лин ухмыльнулся, подходя к краю дороги. Ничего, долго это не продлится. Он устроит крылатому трепку, и его ничто не удержит. Всплеск адреналина…
Из-за поворота показался автомобиль, а Лин рванулся вперед. Визг колес, темные следы на асфальте и знакомое алое сияние перьев…
***
— Ты-ы-ы-ы! — раздался над ухом парня впечатляющий рык крылатого, пробирающий до кончиков пальцев. Да только вместо испуга по венам растеклось жидкое пламя злости, заставившее парня подняться с земли, куда его, судя по всему, скинули, оглянуться назад. И встретился взглядом с разъяренными золотистыми глазами ангела. Тот стоял чуть в отдалении, сжимая кулаки до кровавых лунок в ладонях. Лицо его накрыла маска ярости, вся крепкая фигура застыла, лишь алые крылья подергивались от еле сдерживаемых эмоций. Парень шагнул вперед, буквально горя желанием дать ему в морду. Так и остановился, чуть приподняв голову, чтобы смотреть «тигру» в глаза.
— Я?! — низко тянет Лин, чуть прищурившись. — Я, значит, да?!
— Да, ты! Какого черта ты вообще полез под машину?! Головой ударился, болезный? — яд прямо-таки сочится с тонких губ ангела.
— Кто и ударился, так это ты! Какого вообще лешего ты меня бросил?!
— Исключительно не твое дело.
— Нет, мое, черти бы тебя побрали! Я… да я о тебе не знаю ничего! Зато ты ведешь себя так, словно мы знакомы сотни лет. Врываешься в мою жизнь, спасаешь ее и сваливаешь. Всю. Мою. Жизнь. А я даже имени твоего знать не достоин! Не то чтобы помнить то, как ты ко мне приходишь. Тебе не кажется, что это нечестно? Ах, ну кто я такой, да? Кто я такой, чтобы знать о той боли, которую ты себе причиняешь, исчезая, а?! Ничего мне сказать не хочешь? Даже в свое оправдание. Правильно, кто я…
— Скар, — раздается тихо со стороны крылатого, и Лин замолкает.
Злость все еще бродит внутри, но он хочет слышать мужчину.
-…Что?
— Мое имя. Ты хотел его знать, — уточняет мужчина без особой охоты, но все также смотрит в глаза. И все так же отблескивает яростным золотом взгляда. Зол на глупую выходку.
— О-о-о! Ну хоть что-то! — фыркает Лин. — Но это ничего не меняет, чтоб тебя! Зачем ты вообще меня тогда из воды вытащил, коль так не хочешь со мной общаться?! Утопил бы, да и дело с концом! Ах, или подожди! Я понял! Тебе энергия моя нужна, точно! Как же, как же, потерять такого донора, потом заново искать! Снова влюбляться, чтобы легче было, да?! Я тебя разгадал, чертов ангельский засранец!
Лицо Скара каменеет, даже яркие золотистые глаза тускнеют от обиды. Даже злость уходит на второй план, мужчина не понимает, почему хранимый так думает. Словно он может относится к хрупкому человеку подобно тому нелестному описанию. Больно резануло внутри чем-то острым, перестали ярко сиять алые крылья. И вновь поднялось кипучей волной раздражение.
— Думай, что хочешь, Лин.
Ангел резко разворачивается, едва ли не сметая все также стоящего на месте парня длинными перьями. Размашисто шагает прочь, не чувствуя в себе сил подняться в воздух. Внутренности скручивает от желания развернуться, извиниться. Ласковая аура художника, в отличие от хозяина, кружится вокруг, пытается проникнуть под кожу. И собственная энергия тоже рвется из-под контроля, хочет ответить. Все это слишком больно для него, а парень смотрит. Глядит вслед, вдруг резко
сознавая, ЧТО сказал и КОМУ. Собственному хранителю, по уши в него влюбленному. Резко побледнев, Лин дернулся следом, пытаясь его догнать.
— Постой!
Без ответа. Крылатый продолжает удаляться, ничем не показав, что слышал его. А воздух вокруг него словно сгущается черным от силы облаком, из которого, кажется, вот-вот рванут молнии вперемешку с громом.
— Прошу, стой! Скар! — парень хватает его за руку, наконец нагнав. И успевает получить лишь удивленно-сумеречный взгляд от ангела, прежде чем его буквально сносит громадной волной ощущений.
Первое, что он чувствует — наслаждение. Огромнейший выброс эндорфинов, пронизывающий его до самых кончиков пальцев. За ним следует тепло, разливающееся по телу. А потом — боль. Но не своя, чужая. Словно сплетенная в гигантский клубок ощущений с чувствами Скара. Она сильная и тянет где-то под лопаткой, как будто гигантское клеймо на коже выжгли. И Лин понимает, что он в этом виноват. И не хочет, чтобы больно было крылатому. И словно в ответ ему приходит искристая волна морозной свежести — успокоение. Красноволосый просит не беспокоиться. Это ощущения, не слова и не мысли. Это просто то, что ты чувствуешь сердцем. Как легкокрылая бабочка, что садится на щеку, как прикосновение пальцев дорогого тебе человека пока ты спишь.
Парень посмотрел на ангела, будто кожей ощущая как расходятся черные сгустки негатива от Скара. А тот немного обреченно вдруг на него взглянул.
— Так какого быть человеком со снятой кожей? Когда ты чувствуешь
каждый вздох и биение сердца другого создания? Смущает, не правда ли?
— Это… удивительно, — выдыхает художник, вновь настраиваясь на волну общих ощущений. Понимает лишь по одному движению ресниц крылатого, что тот не хочет теперь уходить. И сам заглядывает в расплавленное золото глаз, видя в них биение ангельского сердца. Касается кончиками пальцев кожи напротив, ощущая себя так, словно держит в ладонях самую душу красноволосого.
— Не уходи… Не теперь… — парень шепчет, чуть запинаясь.
— Ты не понимаешь…
— Так объясни мне.
— Это все из-за энергии, все дело в ней. Ты ощущаешь все это только из-за слияния. У тебя нет ко мне никаких чувств, а я… А я знал, что все так и будет. Потому и не хотел говорить или принуждать тебя…
— Тогда давай попробуем, прошу. Я уже сам не понимаю, что чувствую, а тут это. Останься…
— Я не могу тебе отказать, ты же сам чувствуешь.
Лин усмехается, а потом коротко вскрикивает от удивления, оказавшись на руках у Скара. Тот вдруг улыбается, совершенно безбашенно, искренно, и… Целует его.
Это было похоже на взрыв. Обоюдные ощущения, словно текущие по общим каналам, буквально разрывают внутри, клубятся внутри, искрясь. Феерия, теплым облаком накрывающая. И полная совершенная отдача. Потому что взаимность энергий подсказывает, что делать и когда, помогает срываться в ощущения. Падение в любовь, в чувства другого человека. И это было поистине прекрасно.
***
Первое, что Скар понял при пробуждении — не было привычной боли, которая скручивала его изнутри всякое утро. Жизненная аура ангела, слишком густая для организма, требовала разбавления человеческой, коей у «чокнутого», как его иногда называли малочисленные знакомые, Скара не было по причине собственного упрямства и нежелания принуждать хранимого. Ведь Лин был для него… всем. От младенчества, когда крылатый просто сознал себя стоящим возле детской кроватки и смотрящим на крохотное (да Лин меньше его руки в длину был!) создание, нуждающееся в защите, и до нынешних лет, когда хрупкий человек стал менее осторожным. Ведь люди мимолетны. Только вот мужчина не знал, откуда ему это известно. Но художника хотелось не просто защищать. Его хотелось ласкать, нежить прикосновениями, любить. И быть самим любимым этим человеком, которого Скар не знал, за что полюбил. Знал лишь, что сердце его просто отдано ему, вложено в гибкие пальцы вместе с душой. И не хотелось его обратно. Просто однажды крылатый понял, что или иногда неловкий, веселый и талантливый парень с небрежным шатенистым хвостиком на голове, глазами цвета горького шоколада, или никто. Знание, которое было с ним всегда.
В виски неожиданно ткнулись воспоминания вчерашнего вечера, и ангел обреченно застонал, не боясь разбудить совершенно изнеможденого хранимого. Тот должен был проспать после первого (и последнего) слияния энергий, как минимум, часов десять. Может больше. Скар осторожно развернул крылья, которые обернул
бережно вокруг подопечного. Тот чуть нахмурился, потеряв источник тепла, но спустя несколько секунд зарылся в одеяло, не чувствуя сгустившихся туч, что нависли над ангелом. Мужчина поправил постель, поднимаясь с кровати. Они были в квартире Лина. И крылатый вновь собирался сбегать из нее. Потому что он…
— Виноват, — сокрушенно шепчет Скар, едва касаясь щеки, лаская пальцами след своего поцелуя. Того самого, первого на который он решился. О том, что было ночью, ангел не хотел вспоминать. Жаркие мысли, но в них не было правды. Лин подвергся воздействию чувств самого Скара, отражению любви крылатого. И решил непонятно что для себя. Вскружил голову своей податливостью, заманил желанием рискнуть.
Скар вздохнул, прищуриваясь. Мир вокруг него дрогнул и местами окрасился в туманно-серый. Но только лишь местами. Около половины комнаты расцветило огромное облако лилово-ало-черной ауры. Вся сила художника была цепко переплетена с энергией ангела, вытащенной наружу. Мужчина шокировано разглядывал все это, не понимая, когда ауры могли так сильно переплестись. Обычно они сливались полностью только спустя месяц или два совместного времяпрепровождения. А сейчас аура Лина сиреневыми искорками заигрывала с чуть обреченной ало-черной, темным маревом клубящейся по комнате.
Ангел, сосредоточившись, потянул на себя облако собственной энергии. Та нехотя подтянулась поближе и… Застыла, переливаясь оттенками красного и не желая разделяться. Рядом заворочался парень, почуяв по все еще
сильной связи, что происходит что-то неладное. Скар, спохватившись, укутал его сонными чарами из все еще сопротивляющейся силы, заставив вновь успокоиться. А сам крылатый сбивчиво зашептал, глядя золотистыми глазами на изнанку мира.
— Прошу тебя, отпусти, я не могу так. Это неправильно, я не должен.
Облако силы качнулось, лиловый перетек в темно-фиолетовый, почти грозовой. Но потом чуть просветлело, убрав осуждение. Словно поняло. Скар мягко позвал обратно свою ауру, и та, втянулась к нему, буквально разрываясь со второй своей половиной. Края разрыва были неровными, местами остались довольно плотные куски ало-черной энергии. Ангел сам чувствовал себя оторванным кусками от партнера, в душе его оставались такие же дыры. Но чувства должны быть быть искренними. И никак иначе.
Мужчина встал, натягивая на себя одежду. Вся кожа горела от копящейся внутри бури, он чувствовал недовольство собственной силы подобным мероприятием. Он замер перед спящим Лином, запоминая его образ, выжигая в памяти. На задворках сознания мелькнула мысль о дежавю. Только вот больше подобного не повторится. Скар втянул носом воздух, решаясь, и дернул из уха серьгу-перо, оставляя ее на тумбе перед кроватью. Серебристый металл замерцал на секунду, а потом почернел от кончика.
Мужчина качнулся, опускаясь на колени перед кроватью. Оперся лбом о матрас и вновь замер.
Сказать, что уходить не хотелось? И сотой долей не описать его чувств. Внутри бушевало пламя, по силе сравнимое лишь с волнами цунами, собственная сила, взбесившись, выкручивала сухожилия, пронизывала болью. В душе собирались темные вихри. Хотелось остаться на месте, врасти в тело хранимого и остаться навеки с ним, чтобы больше никогда не уходить. Умереть обсидиановой статуей, навсегда коленопреклоненной перед существом, которое он любит сильнее жизни. И которое не смеет принуждать. Как можно заставлять собственное сердце любить тебя?
— Я люблю тебя, — тихо-тихо прошептал Скар, с трудом разгибаясь и поднимаясь на ноги. Мышцы противно ныли от неприятных ощущений. Он не знал, сколько провел в этой позе — минуту, секунду, а может полжизни. — Знал бы ты, насколько.
И пропал, чуть взметнув вокруг себя воздух с запахом обреченной решимости.
В следующий миг Лин открыл глаза, чувствуя, как по щеке скатывается слеза. Только вот он не был уверен, что она принадлежала ему самому.
— Но если любишь, то почему ушел?
***
Полумрак большой комнаты, скрывающий в себе все поверхности. И человек, сидящий в этой темноте. Его взгляд задумчив, а мысли путаются. Перед глазами у того картина, но он на нее и не смотрит. Потому что она в своем роде не первая, почти каждое изображение повторяется в единообразии своем.
Человек поднимается с места, отходит, наизусть зная место нынешнего пребывания и потому не запинаясь. Хватается за тяжелую штору и распахивает занавесь, пропустив лучи золотистого утреннего солнца в комнату. Взлетают серебристые блестки пыли, а свет окутывает фигуру парня. На вид он не старше 30, шатенистые волосы его выбриты у висков и стянуты небрежно резинкой в короткий хвост. На щеке у него пятно алой краски, а в ухе серебристо-черная серьга в виде пера. Глаза — горький шоколад — рассеянно и неверяще глядят на исписанный холст, освещенный солнечными лучами.
Полотно изображает то, что уже не раз повторялось на картинах художника. Мужчина с ангельскими крыльями и двухцветными волосами. Сейчас он смотрит в бок, словно боясь повернуть голову в сторону невольного зрителя. Вид его необычен — не учитывая ало-черные волосы — в губе его два металлических кольца, а ухо украшает серебристое перо, до боли похожее на то, что сейчас покачивалось у художника в мочке уха.
-… Лин? — тени из неосвещенных углов дрогнули, ползя на подоконник, сплетаясь в клубок влюбленных змей, образуя силуэт еще одного существа, крылатой девушки. Рассыпались по плечам черные волосы, взметнулись и легли обратно
чернильное и белоснежное крылья. Ониксовые глаза внимательно посмотрели на парня, который постарался закрыть спиной картину. — Нет, не говори мне, что ты опять…
— Да не рисовал я его! — возмутился Лин, видя как его хранительница закатывает глаза. — И вообще, где ты была всю неделю?
— Там, где тебя не было, — огрызается ангел, спрыгивая с подоконника. Художник чуть напрягается, но с места не двигается.
— Мамора…
— Ты выставишь ее? — крылатая склоняется над картиной, чуть проводя кончиками пальцев по подсохшей краске, скользя рукой по красным волосам портрета. Шатен вздыхает за ее спиной, словно говоря: «Хотел бы, да только не знаю…». Ангел оборачивается на него, разглядывая. — Мне кажется, она подойдет. Лучшая из всех, что рисовал.
— Думаешь? — ему давно уже не двадцать, но художник все еще не уверен в некоторых своих творениях. Всякий раз, как он задумывался с кистью в руках, у него выходила очередная картина красноволосого ангела. Совершенно машинально, причем. Хоть и прошло уже семь лет.
— Уверена.
***
— Пожалуйста!
— Нет.
— Ну пожалуйста!
— Нет.
— Ну Скар, прошу тебя!
— И снова нет.
— Но Скар! В дресс-коде указано, что дамам рекомендовано приходить с кавалерами. Пожалуйста, умоляю тебя. Я так давно хотела сходить на выставку этого художника, он мой кумир и так редко выставляет свои картины. Всего один вечер! И я больше не попрошу тебя ни о чем!
Аловолосый мужчина вздохнул, повернувшись, наконец, к собеседнице. Этот разговор уже десять минут шел по одному сценарию: девушка просила, а ангел отказывался. Вот и сейчас его хранимая, Касикоми, смотрела на него с немой просьбой в серых глазах. Разноцветные круглые очки сползли на нос, да и растрепанные светлые волосы добавляли жалостливого вида. Крылатый вздохнул еще раз, подернув плечами. Сопротивляться таким глазам было довольно трудно. Скар вновь взглянул за окно, где собирались грозовые облака. Хотя, что он потеряет, если согласится?
— Ладно.
Глаза Касикоми тотчас же озарились счастьем и радостью, весь ее вид словно осветился солнечным светом. Ангел буквально чувствует, будто расходятся тучи. Не за окном, но в этой комнате. Один миг, взмах ресниц — и девушка, взвизгнув, виснет у Скара на шее. Мужчина коротко охает, чувствуя, как инстинктивно прикрывает ее крыльями на секунду. Взметаются и опадают черно-алые перья, а неожиданно сильная блондинка стискивает его шею.
— Спасибоспасибоспасибоспасибо! — тараторит девушка, пока ангел честно пытается не задохнуться от такой хватки. — Только не забудь одеть смокинг, там дресс-код, помнишь? И волосы свои длинные собери, будешь просто бомба. И костюм одень темно-бордовый. Точно! Он хорошо будет сочетаться с твоим внешним видом.
Скар улыбается, смеясь над этим милым человеком. Эта девушка просто комок счастья и радости, который почти не унывает. Ему очень повезло, когда Касикоми стала его новой хранимой. Она не задавала вопросов и не приставала к нему, стоило крылатому погрузиться в воспоминания прошедших лет. Просто оставляла одного, не трогала. Почти ничего не просила, даже когда ангел периодически начинал страдать от жалящих уколов собственной энергии, что так и не простила ухода ангела.
— Не тарахти, чудище, — аловолосый мягко высвободился из хватки хранимой, разрывая и подпитку водянистой аурой. Касикоми часто начинала ее случайно. — Посмотреть надо сначала.
— Конечно-конечно! Спасибо тебе еще раз! Ты и сам развеешься, а то ходишь хмурый постоянно. Кстати, а как ты видимым станешь, я что-то не подумала об этом.
— Посмотрим.
***
Галерея была прекрасна. По крайней мере, так считала стоявшая рядом со Скаром ахающая и охающая Касикоми, которая разглядывала залу с огнями в глазах. По скромному мнению ангела, ничего сверхъестественного в галерее не было, как и в людях, посетивших ее. Невысокие стены увешаны картинами различных размеров и видов, по начищенному паркету скользили гости в платьях и дорогих костюмах, собственно как и восторженная блондинка со своим спутником — мужчиной с двухцветными волосами и практически не скрываемым отсутствующим видом. Скар, одетый в темно-бордовый смокинг, честно пытался изображать интерес. Выходило, правда, только первые две минуты. Потом же выражение вежливого любопытства стерлось, словно и не бывало. Сам себе ангел напоминал мужей богатых женщин — те тоже ходили с совершенно каменными лицами, всем видом показывая, что они лишь ждут супруг.
Но, сказать честно, мужчина свое дело выполнил. Он добросовестно обошел вместе с Касикоми всех тех, с кем она хотела повстречаться, выслушал все восклицания и вопросы по поводу своей внешности и даже не сбросил морок с невидимых крыльев, дабы убраться оттуда. Но он обещал Каси, и обещания надо выполнять. Поэтому сейчас Скар стоял и ждал девушку, которая куда-то смылась минут десять назад. От скуки он принялся разглядывать окружение.
Вдруг взгляд его зацепился за одну из картин. Полотно, словно укрытое серебристой пеленой, изображало… самого Скара. Повернувшего голову в сторону, расправившего черно-алые крылья. Со все еще сбритыми черными волосами и серьгой в ухе. Таким, каким его мог запомнить только…
— Лин… — выдыхает едва ангел, понимая, наконец, чья это выставка. Он озирается по сторонам, несколько нервно выискивая хранимую, которая как назло куда-то запропастилась. Рядом раздался голос.
— Молодой человек… — мужчина повернулся к его источнику, наблюдая еще одного седого и богатого ценителя искусства. — Знаете, Вы удивительно похожи на данный портрет. Неужели его рисовали с Вас?
— Вам кажется, сэр, — хмыкает красноволосый, незаметно для человеческого глаза, но вполне отлично от портрета меняя черты собственной внешности. Вот и бровь иллюзорно срастается, нос стирает горбинку, а губы становятся полнее. Его собеседник извиняется, говоря, что издалека ангел так похож на картину, вот он и не удержался от вопроса. Скар кивает, мол, ничего страшного, с кем не бывает. И постепенно отодвигается, от греха подальше. Кто знает, насколько этот человек внимателен?
Отойдя от портрета, ангел остановился. Уходить дальше смысла не было — Касикоми все еще не вернулась. Оставалось только ждать. Скар осмотрелся, начиная потихоньку менять свою внешность обратно. Все же ходить со слоем ауры поверх лица для маскировки — не лучшая затея, голова чесаться начинает.
Янтарные глаза медленно скользят по залу, разглядывая людей от скуки. Вот полная мадам в летах поднимает тонкий бокал шампанского вместе с подругами, вот сухопарый высокий господин разглядывает полотно в золоченой рамке с видом великого знатока искусства, хотя на самом деле недавно получил наследство умершего родственника и теперь тратит деньги налево и направо. А вот статный шатен с хвостиком, выбритыми висками и… и… серьгой в ухе. В виде пера, почерневшего у самых кончиков. Он говорит с одним из гостей. И вдруг, словно чувствуя неверящий взгляд застывшего на месте ангела, поворачивает голову и смотрит прямо ему в глаза. Знакомым отливом горького шоколада сносит с ног. Скар чувствует в горле ком чувств.
Он боялся и ждал, надеялся и не верил, любил и не хотел любить, жаждал отпустить и, наоборот, желал врастить художника в себя…
Лицо Лина озарилось тысячей тысяч эмоций на несколько секунд и почти мгновенно превратилось в маску из фарфора. В зрачках его отражалось неузнавание, будто это прохожий, чуть похожий на кого-то знакомого. Художник отвернулся. Скара едва ли не физически скрутило болью — не признал, обижен. В разуме завихрились сотни мыслей, давящих и мрачных. Снова забурлила роем злых пчел под кожей сила, разрушая до конца чары на лице и подтачивая их на крыльях. Ангел почти сломлен, голова его клонится под тяжестью мыслей вниз.
И словно просветление, что снисходит на глупца, словно солнечный луч, падающий из грозовых туч прямо перед тобой, парень вновь смотрит на него. То, что было на его лице в первый раз, даже не может и сравниться с этим взрывом сверхновой. Лин рад, счастлив так, что в зале светлеет, зол и разгневан, но это потом, он даже вдохнуть не может. Страшится спугнуть счастливый мираж.
… Кто из них сделал первый шаг — никто не взялся бы сказать. Просто они рванулись друг к другу будто две притягивающиеся половины, цепляясь друг за друга как утопающие. И никто не посмел сказать и слова.
— Лин, я…
— Господи, заткнись, тупой ангел. Я столько хочу тебе сказать, но если начну, то обязательно тебе врежу. Поэтому лучше докажи, что ты не иллюзия.
Скар доказал. Со всей страстью и любовью, всей нежностью и надеждой. Со всей отдачей, сплетая в огромное и наконец-то цельное облако общую ауру, едва удержав крылья скрытыми. Доказал, что больше не исчезнет…
И не видел больше никто, как обнимались тепло две девушки, глядя, как сливаются две половины одного сердца, так долго находившиеся порознь. Но, о них будет уже другая история…