На гобое можно извлечь ноты почти трех октав: от «си-бемоль» малой октавы до «фа» третей октавы и выше.
Джейкоб Пинкман полирует его черное дерево. Он всегда собран и серьезен, этот славный парень. Играя, он закрывает глаза.
Никогда еще не разбивал эту трубку об угол стола, о стену, о головы раздражающих людей тоже не разбивал.
Традиция такова, что по ноте «ля» первой октавы, исполняемой гобоем, настраивается весь симфонический оркестр.
Джейкоб курит понтовую траву, которую прячет в дорогом футляре, покрытом резьбой. Он выходит на сцену и боги музыки делают все за него. Родители Джейкоба плачут, сидя в зале, а ему хочется смеяться.
Вдохновение стоит недорого.
Дома Джейкоб садится на кровать, напротив стены и полки, где расставлены его награды. Мать каждый день вытирает с них несуществующую пыль под оркестровую музыку, например, под концерт Баха ре-минор.
Оказывается, несуществующая пыль может здорово влиять на будущее. Джейкоба Пинкмана подчас преследует бог памяти. Это сейчас он прячет траву в футляр, к которому только он имеет право прикасаться, и даже если футляр вдруг запылится, ни мать, ни кто-либо другой не откроют его. Но он не запылится, а лет десять назад Джейкоб прятал косяки в цветочном горшке, который стоял в комнате его старшего брата, на тумбочке, рядом с фотографией и дурацкой лампой в абажуре. И цветок-то был унылый, как концерт ре-минор у Алесандро Марчелло, где партию гобоя исполняет Ханс Холлигер.
Его брат был законченным наркоманом и социально-опасным элементом, но не сдал Джейкоба, когда их мать нашла косяк в этом цветке, вытирая пыль.
Разные варианты развития судеб — как разные симфонии, у кого-то грустная, у кого-то нет. Славный парень Джейкоб только потом понял, что этот косяк отнял у старшего последнюю возможность сделать переход от адажио к аллегро, от медленного и тоскливого к быстрому и веселому.
Джесси выгнали из дома, а Джейкоба просят на бис.
Аплодисменты перекрывают неугодные воспоминания.
Но он же славный малый, и, проходя мимо двери, ведущей в комнату Джесси, слегка замедляет шаг. Обедая с семьей, он часто замечает, как отец и мать прислушиваются к звукам с улицы.
Они любят Джесси больше, чем Джейкоба. Джейкобу хочется иногда, чтобы их серьезные лица безнадежно исказились от правды.
О, это была бы прекрасная кульминация. Подумать только.
Страшно представить.
— А как дела у тебя на репетициях? — спрашивает отец.
— Нормально.
— Ты просто мастер, сынок, ты просто мастер.
— Спасибо.
— А не зря же я тебе тогда сказал, что нужно гобой выбрать, помнишь?
— Угу, — говорит Джейкоб и с презрением смотрит в тарелку, чувствуя, как прикосновение того дня, мягко говоря, сгущает и так неестественную атмосферу ужина.
В тот день Джесси, как всегда, нарушил стройную композицию их одинаковых дней своим нелепым появлением во дворе.
Он застрял в уличном плетеном кресле, не заметив того в темноте, и дрыгался там, как полный неудачник, смешно и абсолютно нестройно.
— Ты какого черта сюда залез?
— Привет, пап. Привет, мам. Джееейк! Новая садовая мебель? Класс.
Джесси говорит, посмеиваясь над собой, как бы извиняясь, что вот он пришел, но он пришел, какой есть.
Не быть ему музыкантом.
— А Джесси Пинкман, случайно, не родственник твой? — спрашивает его как-то знакомый попрошайка на улице. Попрошайка играет на флейте-пикколо (и где только достал?), а это тот инструмент, от которого Джейкоб отказался в пользу гобоя по совету отца. Они перекидываются парой слов, когда Джейк ходит в магазин и насвистывает разучиваемую мелодию.
— Мой. Ты его видел?
— Да, к нам в приют недавно пришел. Брат?
— Брат.
— Разные вы совсем.
— А где приют? Я зайду, — неожиданно для самого себя говорит Джейкоб.
Почему-то Джейкобу легко и светло, когда он идет к приюту для бездомных навещать брата, которого десять лет не видел.
Не то что бы он чувствовал себя благодетелем, но ему кажется, будто он делает что-то хорошее, что зачтется там, наверху, как плюс к карме.
Плюсы к карме не являются для него целью в жизни, но дарят ощущение благодушия.
К тому же, он его любит, брата. На самом деле.
А дверь обшарпанная и грязная, как все здание, и Джейкоб мажет свой темный костюм о белую штукатурку на стенах внутри.
А еще, тут нет музыки, которой пропитан остальной город — знакомой, не очень приятной, но и чем-то родной мелодии машинных гудков и разговоров людей на улицах.
Альбукерке — такое скопище бездарностей и грязи, что Джейк всегда чувствует себя там лишним, но наблюдать ему интересно. А тут, за этой дверью, все плохо пахнет и сразу хочется убежать обратно.
Его окружил хаос, как если бы в прекрасном «Allegro» Альбинони (гобой в ре миноре) какой-нибудь мудак сбился и сбил всех остальных. Джейкоб с брезгливостью пробирался к своему старшему брату, проклиная карму и пресловутых богов памяти.
Джесси сидел на драной кушетке, болтая с какими-то явно обкурившимися бомжами, закутанными в кучу тряпок. У него модные, но рваные кроссовки, которые даже десять лет назад носить было непредставительно взрослому мужчине, а сейчас Джесси под сорок.
У Джейка озарение — Джесси не взрослый мужчина, Джесси гораздо младше, чем он.
Разговор смолк, как только Джейкоб зашел, и все уставились на него с немым и довольно злым удивлением.
Но Джесси вскочил и заулыбался.
— Джееейк! — воскликнул он, — чувак, вот это да!
— Привет.
— Ну ни хрена ж себе!
— Я это…, — замялся младший, — узнал, что ты тут. Вот, принес.
Джейк кладет на стол пакет с продуктами, купленный по пути сюда.
— Спасибо, круто. Ну че, как дела-то? Слышал, неплохо.
— Ага. Играю вот. В оркестре.
— Ну ты крут, братишка! А Jethro Tull ты мне так и не сбацал.
— Я в следующий раз приду и сыграю, если хочешь.
— Шутишь? Послушаем, парни? — обводит он глазами местных.
Джесси очень рад и восхищен даже.
Джейкобу отчего-то становится стыдно. Jethro Tull он не знает, и не уверен, что можно сыграть это на гобое.
Они еще немного разговаривают о родителях и планах Джейка на будущее.
— Я смотрел твои концерты по телеку, — невзначай говорит Джесси.
— Правда?
— Да. Скукота, но ты лучше всех, отвечаю! — смеется он.
— Да брось, — отмахивается Джейк.
Он выходит, а на душе муторно и все кажется неправильным.
Джейкоб в своем темном и дорогом костюме прислоняется к штукатуренной и заплеванной стене и закрывает глаза.
— Это твой брат? — слышит он голоса из покинутой комнаты.
— Да, мой братишка, музыкант.
— А че, почему ты с семьей не живешь? Или почему они тебе не помогут из этой помойки выбраться? Богатые вроде.
— Мать как-то нашла его косяк, а я прикрыл. В общем, «наркотикам не место в нашем доме»! – передразнил Джесси фразу родителей.
— Какой-то не пацан твой брат, — говорит кто-то.
Все остальные ему поддакивают.
— Мой брат играет на гобое, — жестко припечатывает Джесси, возражая.
И повторяет, чтобы не было сомнений, как повторяется и нарастает звук в Oblivion Астора Пьяццоллы:
— Мой брат играет на гобое.