— Вот так выглядит человек, который лежал, долго никому не был нужен и запылился. — после этих слов мужчина горько усмехается и нажимает на кнопку, заканчивая запись видео.
Сам не знает, зачем это сделал. Хотя нет, знает: хочет оставить после себя хоть что-то. Хотя бы это бессмысленное видео. Потому что страшно. Страшно уходить, ничего после себя не оставив. А эта, казалось бы, малозначащая вещь даёт, пусть и небольшое, но какое-никакое успокоение. Ведь хочется, чтобы мир знал, что Арсений Попов жил: ходил по этой земле, дышал этим воздухом, просто когда-то был в этом мире.
Он вытаскивает флешку из гнезда и откладывает на центр стола — там её точно заметят, когда найдут его.
Если найдут.
Арсений широко улыбается от безысходности, потому что чётко осознаёт — никто его не найдёт, и, более того, никто его искать и не будет.
Потому что просто некому.
Про него забыли. Забыли все, кто его когда-либо знал. Наверное, Арсений и сам сейчас мало кого сможет вспомнить, память в последнее время всё чаще выдавала сбои. Он бросает сомневающийся взгляд на флешку, но решает всё же оставить её на прежнем месте, потому что в душе несмотря ни на что теплится крошечная надежда: а вдруг…
Мужчина встаёт со стула и подходит к зеркалу, чтобы в очередной раз оценить свой плачевный внешний вид: вся кожа покрыта белым налётом, под которым почти не видно её изначального здорового цвета.
«Здорового, — усмехается про себя Арсений, — ага, как же.»
Здоровой она последний раз выглядела, кажется, очень давно. Когда его ещё знали как очень интересного и активного молодого человека, когда люди видели в нём бесконечный и неиссякаемый источник энергии, когда его ещё помнили.
Сейчас же практически каждое движение даётся с трудом, каменеющие с каждым днём всё больше мышцы и суставы почти не слушаются. Арсений ещё раз оглядывает себя, пытаясь прикинуть, сколько ему осталось. Может, два дня, может, три, максимум — пять. Одно он знает точно: до следующей недели не дотянет.
С худого оголённого тела при каждом движении сыпется мелкая белая крошка, и Арсений с сожалением вспоминает времена, когда на его коже можно было увидеть бесчисленные родинки, рассыпанные по спине, рукам, плечам, груди, даже на щеке затерялось несколько штук. Сейчас же нельзя увидеть ни одной. Теперь его тело — пустой белый безжизненный холст. Только если обычно на белых холстах художники пишут невообразимо яркие, берущие за душу картины, то тело Арсения — холст испорченный, шершавый и неровный, его не превратил бы в шедевр никакой художник, будь то даже величайшие и несравненные Пикассо, Ван Гог или да Винчи.
Он старается не думать о том, что в его нынешнем плачевном положении виноваты другие люди, потому что понимает, что виноват в этом только он сам. Сам отдалился от всех, сам уехал жить к чёрту на куличики, где в радиусе нескольких километров вокруг ни одной живой души, сам оборвал все связи. Арсений ведь просто хотел спокойной жизни и надеялся, что сможет обрести её здесь — в небольшом тихом домике на опушке леса, где всегда тихо, а вокруг лишь природа и полная тишина. Спокойную жизнь он, конечно, получил, и сначала был всем вполне доволен, но не учёл одного: людям свойственно забывать.
Вот и его, очевидно, забыли. Забыли все те, кто так горевал из-за его отъезда, все те, кто обещал как можно чаще звонить и писать, все, кто, Арсений был уверен, будут помнить его. Что ж, видимо, не всё так радужно. Не может же всё у всех вечно складываться так хорошо, вот и у Арсения не сложилось. Теперь всё, что ему остаётся, это ждать, когда он полностью окаменеет и станет одним из немалочисленных мраморных изваяний.
Мысли невольно приходят к тому, что уже не раз терзало его: что будет после? Он знает, что случается с теми, кто не может или не хочет смириться со своей участью — эти беспокойные души после так называемой «смерти» не могут покинуть своё тело, а вернее, то, чем оно стало, поэтому продолжают существовать в нём, не имея возможности общаться с людьми, под их взглядом теряя любую способность шевелиться. Арсений называет это именно существованием, не жизнью. Какая же это жизнь, если ты обязан постоянно прятаться, а через некоторое время душа сходит с ума от одиночества и озлобливается настолько, что начинает бездумно и беспощадно убивать. Люди говорят, что это месть за то, что их забыли, но Арсений всегда считал, что это от безысходности — отчаянье и необходимость привлечь внимание, избавиться от одиночества заставляют идти на немыслимые поступки. Только в этом случае ничто уже не поможет — это проклятье, от которого не избавиться, как бы сильно ни хотелось.
Именно поэтому, во избежание многочисленных бессмысленных убийств, даже был создан специальный отдел, занимающийся находкой «умерших» и транспортировкой их туда, где они никому не смогут навредить. Арсений всегда представлял, что это огромное помещение с сотнями, а то и тысячами плачущих статуй, прикрывающих руками искажённые гримасой лица, хотя, конечно, кто его знает, как это место выглядит на самом деле. Он никогда не представлял себя в этом месте, он в принципе не представлял, что когда-либо окажется в такой дерьмовой ситуации.
Однако же вот он, Арсений Попов, доживает свои последние дни совершенно один, без какой-либо надежды на спасение. И, честно, ему уже плевать. Он давно прошёл пресловутые пять стадий: отрицал случившееся, будучи уверенным, что это пройдёт; гневно расхаживал по комнате, громя всё, что попадалось на пути; торговался сам с собой и убеждал, что всё ещё можно исправить; безучастно пялился в стены целыми днями, лёжа на кровати в одном положении; и, в конце концов, принял то, что с ним происходит, и смирился с неизбежным.
Теперь ему так сильно плевать, что он сам себе удивляется. Где былой запал и безграничная любовь к жизни? Куда делся тот парень, который мог с лёгкостью поднять настроение всем вокруг одной лишь удачно сказанной фразой?
Его больше нет. Нет того живого блеска в голубых глазах, да и глаз голубых почти нет, они теперь серые, почти бесцветные, как сам Арсений.
Он сидит, думает о том, во что превратился, о том, что скоро от него ничего не останется. Чувствует бегущую по щекам горячую влагу, которой оказываются льющиеся из глаз слёзы. Они стекают вниз по лицу и капают на пол, образуя белёсые разводы. Арсений вытирает щеку тыльной стороной руки, размазывая по коже смешавшиеся с влагой мельчайшие песчинки, и хлюпает носом.
В дверь стучат, и Арсений подскакивает на месте от неожиданности, удивлённо оборачиваясь в сторону входа. Кому вообще могло взбрести в голову притащиться в такую даль? Он ещё раз проводит по лицу, стирая остатки слёз, и всё же подходит к двери, поворачивая замок и открывая её. Даже не спрашивает, кто там, потому что, ну, какая теперь-то разница, правда?
За дверью, на удивление, оказывается не охотник, коих раньше нередко можно было встретить летом и осенью, и даже не грибник. Там стоит долговязый худой парень в джинсовой куртке, надетой поверх зелёной толстовки, в каких-то мешковатых штанах; в руке у него болтается объёмная сумка, из которой, кажется, торчат кисти, а под мышкой он держит… мольберт? Художник, что ли?
— Здравствуйте! — парень солнечно улыбается, и Арсению эта улыбка кажется наигранной, потому что не может человек настолько радостно и искренне улыбаться, да ещё и незнакомцу. — Я не хотел бы вас беспокоить, но у меня кое-что случилось, и мне нужна по… — парень захлёбывается словами и шокированно уставляется на хозяина дома.
Арсений выходит из полумрака тёмного коридора, и солнечный свет падает на него, полностью освещая и давая рассмотреть мужчину, который выглядит как живой мертвец.
— Вы… в порядке? — парень от испуга стал, кажется, бледнее самого Арсения.
— Да, со мной всё хорошо, — ага, лучше всех, — вам нужна была помощь? Чем смогу — подсоблю, конечно, что случилось?
— Я потерялся… Но вы же почти…
— Со мной. Всё. Хорошо. — Арсению хочется, чтобы парень поскорее ушёл.
Он отходит вглубь дома, призывно махнув рукой, давая незваному гостю понять, чтобы тот зашёл внутрь, а сам уверенно направляется в гостиную, где собирается найти карту, чтобы объяснить этому горе-леснику, как отсюда выйти.
Сзади слышны шаги парнишки, который заходит следом и аккуратно ставит свою поклажу на пол, прислоняя мольберт к стене. Он всё ещё настороженно смотрит на Арсения, будто ожидая, что тот прямо сейчас рассыпется, но ничего не говорит, продолжая молча изучать его взглядом.
— Я вам нарисую примерный маршрут. Вот. — Арсений указывает лист бумаги, расчерченный линиями, которые, очевидно, указывают, куда и где нужно сворачивать.
— Вот здесь, у ручья, повернёте направо, пойдёте вдоль него, выйдете к шоссе.
— У вас правда совсем никого нет? — вопрос звучит как пощёчина, и Арсений резко оборачивается к парню, чтобы смачно послать его в пешее эротическое, но видит в глазах искреннее беспокойство и тревогу и передумывает, решив отделаться молчанием и поджатыми губами.
Он суёт в руки, местами заляпанные пятнышками краски, листок, тут же отворачиваясь, чтобы убрать в ящик карандаш, и спрашивает:
— Могу помочь чем-то ещё?
— Ну, вообще, у меня телефон сел. Его бы зарядить, а то совсем без связи останусь.
Арсений вздыхает, понимая, что теперь, видимо, придётся оставить гостя хотя бы на час.
— Там, в углу, розетка. Зарядка с собой есть?
— Зарядка с собой есть. — бодро кивает парень, копаясь в сумке и вытаскивая оттуда провод.
— Кстати, я Антон.
— Арсений.
— И чем ты тут занимаешься, Арсений?
— Я фрилансер. Уехал сюда давно, нашёл подходящую работу, и вот. А ты, я так понимаю, рисуешь?
— Я пишу. Рисуют дети в школе на ИЗО. А я художник.
В голове у Арсения крутится фраза про художника от слова худо, но он не спешит её озвучивать. Мало ли, может, этот Антон хороший художник.
— И что же ты тут забыл, художник?
— Живописно у вас тут. Деревья, полянки, природа — красота.
Разговор заходит в тупик, и они оба какое-то время молчат.
— Может, чаю? — Арсений вспоминает, что он вообще-то гостеприимный и воспитанный хозяин.
— Да. И… — Антон неловко переминается с ноги на ногу, — перекусить бы чего, я целый день голодный по лесу шлялся.
— Хорошо. — Арсений слегка улыбается, про себя отмечая, что парень всё-таки славный. И забавный.
Он уходит на кухню, оставляя Антона, который как раз смог оживить телефон и уже проверял уведомления.
Чайник закипает, и за это время Арсений успевает нарезать бутербродов из того, что находит в холодильнике, и даже отыскивает в глубинах буфета пачку печенья.
Всё уже лежит на столе, и туда как раз опускаются две кружки свежезаваренного травяного чая, когда в кухню заходит Антон. Он молча садится на стул напротив Арсения и двигает чашку к себе, вдыхая душистый аромат.
Какое-то время они сидят молча, тишину нарушает лишь хруст, с которым Антон жуёт чуть зачерствевший хлеб, и звук, с которым оба сёрбают ещё не остывший напиток.
— Ну тебе же можно как-то помочь. — Антон отрывается от чая, с надеждой смотря на Арсения, — Ты же не можешь просто так сидеть и ждать, когда превратишься в безжизненную статую.
— Почему нет. — Арсений безразлично пожимает плечами, — Мне уже ничем не поможешь. Может, потом нарисуешь меня, я же вроде ничего так. А, нет, прости напишешь. — он пытается обратить всё в шутку и улыбнуться, но получается лишь горькая усмешка.
— Не говори так. Можно же тебе как-то помочь, ну? Ты же пока живой, значит, что-то можно сделать.
— Вот именно, пока живой. Мне недолго осталось, давай будем честными, и ничем это не исправить. Все меня забыли, понимаешь?
— Но как же… О, придумал! — Антон поднимает палец вверх, при этом выражение лица у него такое, будто он придумал самую гениальную на свете вещь, — Я же тебя теперь знаю! Я буду тебя помнить, и всё станет хорошо! — он с довольным выражением лица поворачивается к Арсению.
— Нет, не будешь, Антон. Все рано или поздно забывают. Возможно, пару месяцев, может, полгода, ты и правда будешь помнить, но потом… нет.
Антон ошарашенно смотрит на него, но тут же в его глазах Арсений видит вспыхнувшую решительность и слышит:
— Тогда я останусь здесь.
— Что?
— Я останусь тут, с тобой. Хотя бы пока ты не поправишься. И ты будешь в порядке.
— Нет.
— Да.
— Зачем тебе это надо? У тебя наверняка есть родные, семья, девушка. Им ты явно нужен больше.
— Семья как-нибудь переживёт, мы и так нечасто видимся. Девушки у меня нет. Если это всё, то просто скажи, где я могу расположиться, — Антон встаёт из-за стола убирает грязную посуду, ставя её в раковину и ища губку.
— Не надо, я потом сам всё помою.
— Нет, надо, раз уж готовишь ты, мытьё беру на себя я. — посуды оказывается совсем немного, поэтому он быстро с ней справляется и оборачивается к Арсению, сложившему руки на груди, смотря ему в глаза и давая понять, что отступать он не намерен.
Дуэль взглядов (на жизнь) Арсений проигрывает. Он закатывает глаза и выходит из кухни, не оборачиваясь к Антону и говоря:
— Спать будешь на диване в гостиной, тут только одна спальня, а она моя. Вещи можешь кинуть на пустую полку в шкаф, если надо — рядом с диваном тумбочка.
Он больше ничего не говорит, уходя в свою комнату и ожидая, что порыв Антона был временным и уже завтра утром они распрощаются.
За размышлениями он не замечает, как на землю опускаются сумерки и за окном становится темно. На автомате ложится в кровать, закрывая глаза и тут же проваливаясь в пучину сна.
***
Утро встречает Арсения слепящими лучами солнца, прошедшими сквозь неплотные занавески, что заставляет его открыть глаза и тут же недовольно зажмуриться. Он ныряет с головой под одеяло, потому что смысла вставать нет, и тут же вскакивает, припоминая случившееся вчера. Сейчас Антон кажется сном, но таким реалистичным и, надо признать, приятным, что Арсений решает на всякий случай проверить.
Он выходит из комнаты и видит пустой коридор, в котором нет ни сумки, ни мольберта. На мгновение становится немного грустно, но тут чутьё улавливает запах чего-то вкусного, и Арсений удивительно резво для своего состояния отправляется на кухню, где у плиты, на которой что-то шкворчит, довольно бодро пританцовывает Антон, мурлыкая себе под нос какую-то песенку.
— Доброе утро. — Арсений едва сдерживает улыбку, когда Антон чуть дёргается от неожиданности и оборачивается к нему со сковородкой в одной руке и половником, с которого стекают остатки теста для блинов, в другой.
— Доброе. — Антон улыбается, — Садись, сейчас будет готово.
Арсений садится за стол, складывая перед собой руки, как прилежный ученик в школе, и ждёт. Он рассматривает Антона: взъерошенные светлые волосы, милая родинка на носу, худые плечи, которые скрывает чёрная футболка с непонятным орнаментом. Арсений думает, что она выглядит точь-в-точь как его, пока не понимает, что это она и есть: он видит сбоку маленькую дырочку, которую прожёг бенгальским огнём в прошлом году. На Антоне она сидит весьма забавно: немного коротка для его длинных рук и слишком широка для худощавого тела.
Антон, почувствовав на себе взгляд, оборачивается и, смущённо смотря на Арсения, говорит:
— У меня просто вещей с собой нет особо, а это я у тебя в шкафу нашёл. Не хотел будить, ты уже тогда вроде спал.
— Да нет, ничего страшного. Можешь брать, если надо. Я не против.
Тем временем Антон заканчивает приготовления и ставит на стол целую тарелку свежеиспечённых блинов. Следом приносит две чашки кофе и приступает к завтраку. Сам же Арсений сначала ест неохотно, но, надо признать, Антон прекрасный кулинар, потому что его блины — это что-то.
Доев, Арсений поднимается из-за стола, собирая посуду и ставя её в раковину. Он собирается вымыть её потом, решая сначала проводить Антона, однако тот, кажется, никуда не собирается. Он всё так же сидит на стуле, поджав под себя ногу и уткнувшись в телефон.
С посудой Арсений возится немного дольше, чем планировал, оттягивая мытьё сковородки, с которой совершенно не желал иметь дело. Когда очередь всё же доходит до неё, он, не жалея, скребёт дно металлической губкой, чтобы оттереть прилипшие кусочки теста. Закончив наконец с мытьём, Попов вытирает руки о пёстрое цветастое полотенце, оставляя на нём белые размытые следы, на которые даже не обращает внимание.
— Так ты… — он не решается сказать вслух, но Антон всё понимает без слов, поэтому лишь цокает и отвечает:
— Я же сказал, что никуда не уйду. Так что можешь одеваться, и мы пойдём.
— Куда?
— Гулять. Свежий воздух необходим, а у тебя тут как будто сто лет не проветривали.
— Можно просто открыть окна.
— Да, и это мы тоже сделаем. И ещё уборка. Тут нужна уборка.
Антон, не дожидаясь ответа, встаёт и выходит, бросая уже из другой комнаты: «У тебя 15 минут!».
На улице Арсению некомфортно. Солнце слепит глаза, и ему приходится надеть очки, чтобы не жмуриться от яркого света. А ещё он весь белый и чувствует себя Эдвардом из «Сумерек», потому что нещадно опаляющее кожу солнце делает её ещё светлее, чем она есть на самом деле.
Рядом весело шагает Антон всё с тем же мольбертом и плоской широкой коробкой с красками и что-то рассказывает. Арсений даже не слушает толком, просто наблюдает за его мимикой любуется лучами, красиво играющими в золотистых волосах.
Когда они приходят на место, Арсений понимает, где они. А ещё он понимает, что ни разу за всё время своего нахождения здесь не приходил сюда для того, чтобы просто полюбоваться красотой, никогда не смотрел на него под тем углом, под каким это мог сделать Антон. Казалось, тот видел прекрасное даже в самой обычной и непримечательной мелочи.
Он раскладывает свои принадлежности, найдя подходящий вид, и Арсений видит, как горят у него глаза, как он полностью отдаётся тому, что делает.
У Антона сосредоточенное лицо, он деловито хмурит брови и закусывает нижнюю губу, и в голове у Арсения в этот момент проскальзывает мысль о том, что, будь он художником, обязательно запечатлел бы это. Но вместо этого он достаёт телефон и исподтишка делает фото на память.
Он отходит в тень ближайшего дерева и садится у корней, откидываясь спиной на ствол. Закрывает глаза и расслабляется, стараясь не думать о том, что совсем скоро не сможет так.
Несколько часов за размышлениями пролетают незаметно, и Арсений открывает глаза лишь когда слышит негромкий стук, с которым Антон складывает краски обратно в ящичек.
До дома они идут молча, но никого из них это молчание не напрягает.
***
Когда проходит месяц, Арсению становится лучше: кожа начинает приобретать здоровый оттенок, глаза вновь становятся былого голубого цвета. Антон, замечающий все эти изменения, светится и почти целый день ходит за Поповым по дому, приговаривая: «Арс, ну ты только посмотри на себя! Я же говорил, что это сработает, говорил!»
И если сначала Арсений пытался как-то показать недовольство из-за столь повышенного внимания к своей персоне, то под конец сам стоял напротив теперь уже чистого зеркала — уборку Антон всё же устроил —, подмечая каждое изменение: вот кожа теряет серый цвет, а вот проклёвываются родинки, а вот начинает виднеться шрам от аппендицита.
Он счастливыми глазами смотрит на Антона и старается не думать о том, что, когда выздоровеет окончательно, они разойдутся, и он уже не сможет каждый день видеть эту улыбку, которая сначала показалась фальшивой, но оказалась самой что ни на есть настоящей.
***
Через два месяца, когда Арсений почти полностью исцелён, он решается сказать Антону. Он не надеется на взаимность — хотя вообще-то, очень даже надеется, потому что замечает взгляды, которыми его одаривает парень, и понимает, что, наверное, смотрит на него точно так же.
Он долго готовится к разговору, никак не осмеливаясь начать, но решается всё в итоге чудесным образом: Антон оказывается храбрее, поэтому заводит эту тему первый.
Он волнуется и сбивается, но, когда до Арсения доходит суть и он облегчённо выдыхает, говоря, что чувства взаимны, тут же загорается и счастливо сверкает глазами, в первые секунды отказываясь в это верить.
Убедить его Арсений смог: притянул к себе и мимолётно поцеловал, тут же отпрянув с пылающими от смущения ушами и щеками, однако мгновенно был притянут обратно.
В тот вечер они решили, что теперь точно друг от друга никуда не денутся.
***
Через три месяца Арсений просыпается среди ночи и понимает, что что-то не так. Он пытается пошевелить рукой, но безуспешно, тело будто окаменело, и всё, что ему удаётся — открыть глаза и увидеть пустую половину кровати, где нет Антона. Арсений пытается позвать его, но выходит лишь невнятный хрип, он чувствует на глазах влагу и зажмуривает их, ощущая, как конечности онемели и пошевелиться нет никакой возможности, а после чувствует, как постепенно рассыпается на миллиарды мелких кусочков, превращаясь в пыль.
Слёзы продолжают бежать бесконечным потоком от осознания, что он всё-таки остался один, и никто ему не помог и не поможет. Дышать становится трудно, и Арсений судорожно пытается схватиться за горло, как вдруг его тормошат, и тут слышится обеспокоенный голос:
— Арс? Арс, ты чего? Арс, проснись, проснись. — он открывает глаза и видит обеспокоенное лицо склонившегося над ним Антона.
— Я не могу… — Арсений не договаривает и громко хлюпает носом, чувствуя всё ещё идущие из глаз слёзы.
— Тихо, родной, тихо, — Антон успокаивающе гладит его по голове и чмокает в макушку, — это просто дурной сон, я рядом.
Арсений чувствует, как Антон проводит по его лицу рукой, вытирая слёзы и выступивший на лбу холодный пот, а после, не морщась, клюёт в мокрый нос, обнимая и прижимая крепче к себе.
Он какое-то время еле заметно трясётся, всё ещё содрогаясь в бесслёзных рыданиях, и наконец успокаивается, чувствуя себя в безопасности в любящих объятиях лежащего рядом парня.
***
Через четыре месяца Арсений полностью здоров, и он честно может сказать, что счастлив. Счастлив просыпаться в одной кровати с Антоном. Счастлив по утрам приходить на кухню, чтобы подойти и обнять со спины своего парня, который традиционно вставал раньше и готовил вкуснейшие завтраки. Счастлив наблюдать за тем, как Антон увлечённо пишет свои картины, на многие из которых уже попал и сам Арсений. Счастлив, потому что у него есть человек, который всегда будет о нём помнить и о котором он не забудет сам.
Антон — художник, который день за днём раскрашивает серый мир Арсения.
И Арсений абсолютно точно может сказать, что он счастлив.