Этот Достопочтенный чаще всего не обращал внимания на такую мелочь, но иногда что-то сродни волнению касалось его спокойного непоколебимого духа. Этот Достопочтенный однажды даже тайно пригласил во дворец лекаря. Рассказал, что его тревожило: непонятное тянущее ощущение.
- Вот тут, - он указал на свою грудь. Трогать Этого Достопочтенного лекарю было нельзя, применять духовные силы - в минимальном количестве. Лекарь внимательно выслушал, осмотрел и посоветовал какую-то ерунду: здоровый сон и обязательно прогулки с самой прекрасной из ваших жен и наложниц - той самой, что больше всего радовала его справедливый взор.
На следующий день лекаря так же тайно, как и пригласили во дворец, казнили, а Этот Достопочтенный понял: он был абсолютно здоров, а все беспокойства такого толка - глупые хлопоты.
- Я здоров, - самодовольно сказал он Чу Ваньнину, дышавшему шумно, дрожаще, и улыбнулся самодовольно.
Никакого ответа не последовало.
- Чу Фэй, моя прекрасная Чу Фэй, ты разве не рада, что твой император находится в добром здравии?
Чу Ваньнин открыл глаза и поднял расфокусированный взгляд, а затем ахнул от резкого движения бедер, вскинувшись. Этот Достопочтенный наблюдал лишь слабое движение головой, легкий взмах ресниц и размытое отражение в темном зеркале, стоявшем напротив - Чу Ваньнин, раскрытый, разбитый и измученный безумством, выглядел так притягательно, что Этот Достопочтенный не на шутку забеспокоился.
А вдруг ткань на глазах генералов не такая плотная, как он думал? Вдруг кто-то из них что-то заметил, рассмотрел, разглядел в размеренном движении теней?
Хотелось убить их всех одним непринужденным движением, не отрываясь от сладостной покорности, вытащенной на свет из глубин гордой души унижением.
- А вы рады?
На вопрос среагировали не сразу - кто-то принялся кланяться, кто-то забормотал, что да, разумеется, безусловно, отличное здоровье императора - это радость и благословение, дарованное небожителями.
Заседание было в самом разгаре.
Говорили о жалких остатках ордена Жуфэн - кто-то бежал, скрылся в дремучих обгоревших деревнях, измазавшись в саже и бедности, кто-то пытался противостоять, но исподтишка: Этот Достопочтенный знал, что всех их постигнет однажды та же участь, что и других бездарных выродков из ордена - смерть. Болезненная. Долгая. Пожирающая их, как пламя, которое догнало, схватило, выкрутило.
Этот Достопочтенный. Тасянь-Цзюнь. Мо Жань, он жил этой мыслью и варился в ней. И Чу Ваньнин в его руках был жаркий, влажный. Он не хотел идти сюда, но у него не было выбора. Его привели, одетого в легкое ханьфу, и усадили на колени. И больше ничего Этот Достопочтенный не планировал. Но планы рухнули под бесстрастным задумчивым взглядом Чу Ваньнина, от которого Этому Достопочтенному стало горячо и тошно - гордость-гордость-гордость! Он действовал молча, почти грубо, но не чувствовал отпора, это совсем немного сбивало с толку, но быстро забывалось в пучине ярости и похоти.
В комнате было прохладно, но Этот Достопочтенный грел Чу Ваньнина своим телом и своей силой, своей кровью и плотью, держал его на себе и двигался в нем, размеренно, глубоко, бесстыдно раздвинув ему ноги и глядя в то самое размытое отражение в зеркале.
Этот достопочтенный начала дрожать и вздыхать сам, шумно, прерывисто, проговаривая речь отрывками.
Он замолчал на мгновение, вцепился в Чу Ваньнина, когда тот вдруг дернулся на нем и издал полузадушенный жалобный вскрик, от которого свело бедра, и стало больно-больно.
Чу ваньнин обмяк, затих, словно потеряв сознание, и Этот Достопочтенный поднял на генералов безумный взгляд. Они не видели, тринадцать слепых слабых и пугливых идиотов, но чувствовали ужас, назойливое чувство, которое вдруг в разы усилилось.
- Вон, - сказал Тасянь-Цзюнь, и они, эти идиоты, повставали и начали пятиться, по-дурацки кланяясь и бормоча хвалебные речи.
- Быстрее!
Они запинались, спотыкались об одежды, но выход нашли быстро, хлопнув дверьми так, что Чу Ваньнин в руках вздрогнул, охнув. Его бедра дрожали, и чувствительная плоть, охваченная чувствительной плотью, пульсировала и от малейшего трения источала ощущение чего-то, что было... слишком.
Этот достопочтенный свел Чу Ваньнину бедра, снял с себя и запахнул ему тонкое ханьфу, красивое черное, испещренное золотыми цветами и бабочками. Чу Ваньнин был в его руках, в его милости, в его, в его, в нем, полностью спрятанный и оторванный от всего мира.
Он дышал.
И этот достопочтенный почему-то осторожно прислушивался. Болело. Болело. Болело. Так странно и горько болело. Чу Ваньнин простонал и открыл черные глаза, выражение которых давно стало загадкой для Этого Достопочтенного. Гордость? Презрение? Ненависть?
- Чу Фэй, - позвал Этот Достопочтенный и оскалился.
- Я очень рад, - ответил Чу Ваньнин невпопад и снова закрыл глаза, и оскал исчез через секунду, сменившись тревогой. Снова болело, сводило, будто дразнило оголенный окровавленный нерв.
- Чему рад?
- Что ты в добром здравии.
- И почему же я не услышал ответа раньше? - спросил Этот Достопочтенный. Чу Ваньнин промолчал, но ужасно прекрасно покраснел.
...нет. Он не был в добром здравии.
- Я понял, - сказал Этот Достопочтенный заносчивым тоном. - Моей прекрасной Чу Фэй было так хорошо, что она боялась говорить?
Молчание.
- Ну же.
Чу Ваньнин, не открывая глаз, отвернулся, и Этот Достопочтенный позволил себе на секунду очароваться следами поцелуев на изящной шее - следы были темными, похожими на ссадины, они никогда не сходили, тлели на бледной коже: багряный, синий, желтый.
- Какой же ты упрямый.
А по утрам, хотелось сказать, по утрам, ты не отказываешься от моих поцелуев и говоришь честно, сонный и полусознательный, ты наслаждаешься мной, а потом стыдишься - двулично лицемерно стыдишься, как сейчас, а потом снова таешь, и ахаешь, и стонешь, и просишь с таким надрывом, будто от этого зависит вся твоя жизнь. Ты лжец, Чу Ваньнин, злился Достопочтенный, ты лжец, и я тебе это докажу.
Чу Ваньнин задышал глубже и разморено - он едва-едва отошел от болезни, свалившей его на две недели. И сейчас он словно был на краю сна, согретый страстью и горячими руками.
Этот достопочтенный шумно сглотнул и позвал:
- Чу Фэй.
И, конечно же, не услышал ответа.
Его нужно было отнести в кровать - да. Сонного, Мягкого. Двуличного. Этот Достопочтенный повторил уже громче.
- Учитель.
И неожиданно - тот вздохнул, и приоткрыл глаза, и слабо мягко улыбнулся.
Я болен, подумал Этот Достопочтенный. Тасянь-Цзюнь. Мо Жань. Может быть, стоило позвать другого лекаря? Странная боль, гнетущая, непонятная, возвращалась и возвращалась, словно издеваясь над Тасянь-Цзюнем.
- М?
- Ты правда рад?
- Да, - ответил Чу Ваньнин. И засопел убаюканно, не сопротивляясь неумелому дрожащему поцелую в лоб. Странно, подумал этот достопочтенный, отстраняясь. Без чувств пусто подумал: очень странно. Наверное, это просто была очередная ложь, сказанная… зачем? Просто так. Мог. Даже будучи в таком состоянии, мог и делал.
Спустя полчаса, когда Этот Достопочтенный донес Чу Ваньнина до кровати, уложил его, укутал и позволил непонятному любопытству насытиться ровным выражением лица Чу Ваньнина, где-то там в груди продолжало нестерпимо болеть.
Рядом с сердцем.