Украденное сердце

В подобные пасмурные дни люди обычно не выходят из домов, либо сторонятся мест, отдаленных от чего-то хотя бы приближенно напоминающего крышу и это всегда оправдано, никто не осудит тебя, если побежишь со всех ног домой, не желая промокнуть под дождем, которого возможно и не будет, просто посчитают очень осторожным. Но на людей, сидящих непринужденно всегда смотрят с легким интересом: уйдет ли человек, когда начнется дождь? продолжит ли сидеть? Так и Чуя наблюдает за кем-то сидящим у пруда и смотрящим за чем-то у берега. Этот кто-то горбится, поджав ноги под себя, но Чуя уверен, что кто-то – выше, чем есть сейчас.

 Накахара не планировал наблюдать за подобным. Он называет такие моменты интимными, объясняя самому себе – потому что другие не спрашивают – тем, что таким образом ты собираешься с мыслями, осмысливаешь вопрос, который задавал себе и тебе слегка становится лучше, но этого «слегка» хватает, чтобы продолжить жить. 

На самом деле, Чуя пришёл сюда именно для этого. Это место кажется ему особенным. У людей бывают такие «особые» места, они называют их местом силы, и Чуя не знает почему, но именно здесь ему спокойнее, лучше думается, он испытывает тёплые чувства, будто здесь когда-то произошло что-то хорошее. Но теперь он собирается нарушить чужой покой, хотя бы просто из любопытства в том, чем занят молодой человек.

Накахара подходит сзади и всматривается в зеленоватую воду до тех пор, пока не замечает плескающихся рыбок, подкармливаемых незнакомцем. 

— Я присяду? — В ответе мужчина все равно не нуждается, хотя бы потому что уже сел, но некто кивает.

Этот парень выглядит как олицетворение хмурой погоды: его брови слегка напряжены, движения плавные, каштановые волосы растрёпаны, а глаза…возможно за всю жизнь Чуе встречались такие глаза всего раз, и то, по слухам. Его главный критик Артюр, верный соратник и по совместительству сосед, с которым он снимает квартиру, всегда описывал глаза Чуи как море перед штормом, когда по глади только проходит неспокойная рябь. Время, когда чайки не летают, пустой пляж создаёт в душе атмосферу покинутости. Большие, полные меланхолии глаза, со взглядом, смотрящим вроде бы на что-то определенное, но на деле в никуда и Чуя видит в них что-то ещё, что не может разгадать.

— Эти рыбки хороший психолог, если боишься податься к реальному специалисту. — Накахара улыбается, продолжая рассматривать сидящего. — Они спокойные, грациозные и иногда останавливаются, будто слушают тебя. — Мужчина видит однобокую улыбку, свидетельствующую о том, что его слышат и слушают. Чуя поэт, для него важно быть услышанным. — Выходит и у вас в жизни что-то случилось, что вы пришли сюда? 

Некто слегка выпрямляется, понимая, что избежать диалога не выйдет и вытаскивает одну ногу из-под веса, сгибая в колени и притягивая к груди, чтобы уложить голову. 

— Вы когда-нибудь думали о том, насколько скоротечно время и скольких людей вы успели, а может успеете потерять? — Его голос оказывается более глубоким, чем Чуя предполагает, поэтому вопрос кажется более сложным. 

Поэт поворачивает голову, вглядываясь вдаль и спустя несколько секунд томящего молчания, наконец, щурясь, отвечает: 

— Допустим приходилось, а я что, разговариваю с писателем какой-нибудь ужасно слезливой книжки? — Чуя ухмыляется, а мужчина рядом удивленно поднимает брови. До этого подобных ответов он ещё не слышал. 

— Никогда не пробовал писать книги, но думаю если бы у меня и вышло, то это было бы что-нибудь либо слишком похабное, либо слишком тяжёлое, а может я бы смог совместить и то и другое. — Незнакомец пожимает плечами, кажется становясь веселее от поддержания диалога. 

— Замечательно, потому что однажды я планирую написать помимо того, что имею сейчас, хороший роман и конкуренция в виде философа, приходящего к тем же рыбкам что и я за вдохновением – не слишком тёплая перспектива, я даже ревную. 

— Рыбок?

— Рыбок! 

Шатен смеётся, откладывая в сторону палочку, которой некогда ковырял песок. 

— Чуя Накахара, — рука тянется к «философу», но тот, вместо пожатия, нагло целует в тыльную сторону ладони, Чуя одергивая, смущенно потирая место поцелуя. — Что за херню ты творишь, ты что больной?

— О, так мы уже на «ты»! И почему же сразу «больной», можно просто Осаму Дазай.  — Он улыбается, поворачиваясь на Чую и последнему даже стыдно за свою реакцию. 

Рембо часто ругает Накахару, говоря, что поэты так не общаются, но Чуя вспоминает опыт что японских, что зарубежных классиков, и очень сомневается в компетентности друга по поводу этого вопроса, а затем в очередной раз убеждается, что для поэта он ведёт слишком размеренную жизнь. 

— Можем обратно на «вы».

— Не-ет, все эти «вы» мне надоели ещё в 19 веке. — Дазай качает головой, пока Чуя щурится, обрабатывая фразу. 

— Что? 

— Следующий вопрос! 

— Я вроде пришел сюда чтобы уединиться, а не играть в допросы. — Накахара фыркает, закатывая глаза. 

— Но несмотря на это ты подошел ко мне, обратился и даже побеспокоился. — Осаму смотрит на Чую слишком заинтересованно, как для только познакомившегося, поэтому поэт решает выслушать, закатывая глаза в знак согласия на вопрос. 

— Что если я скажу, что ты здесь не случайно, а я знаю тебя уже очень давно?

— В таком случае ты либо сумасшедший, либо у меня амнезия. — Может это какая-то игра и затем Чуя будет втянут в историю с кучей трупов, просто потому что неверно истолковал слова этого странного паренька, а затем сойдет с ума и покончит с собой от горя, но войдёт в историю как поэт, писавший великолепные и пугающие вещи. Потому что именно так и должны заканчиваться знакомства на пасмурном пруду со странным человеком.

Но Дазай только по-доброму смеётся, отмахиваясь. И любому слышащему этот разговор следующая мысль Чуи показалась бы бредом, но этот смех действительно кажется ему слишком знакомым. 

— Сумасшедший? Может быть. Амнезия? Тоже может быть, ты всегда был догадливым! 

Вот теперь Чую это возмущает.

— Слушай, умник, может ты перестанешь говорить загадками и-

Лицо Дазая оказывается перед Накахарой настолько близко, что он может разглядеть лёгкий проблеск золота в медных глазах.

— Но что если я скажу, что ты, Накахара Чуя, моя единственная судьба? — Осаму наблюдает за тем, как щёки собеседника заливаются легким оттенком красного. Его ноги находятся по бокам Чуи, а сам Дазай упирается кулаками в песок у пруда. 

— С-сраный бред. — Чуя отводит взгляд и прочищает горло, чтобы продолжить уверенно говорить. — Я вижу тебя впервые.

— Ой, ты всегда был упрямым. — Мужчина цокает языком и слазит с Чуи. — К скольким незнакомцам ты подходишь вот так просто, чтобы спросить «что у них не так»? Я ведь всего то сидел у пруда и смотрел на рыбок, но тебе я точно показался грустным. 

— А вдруг ты самоубийца! Посмотри на себя: весь в бинтах, потрепанный, ещё и в свитер одет, на который напялил, что это, большая тебе рубашка, которую ты решил запихнуть в свои приталенные штаны? Ты выглядишь по меньшей мере как тот, кого только что сбил автобус, но он случайно выжил и остался красавчиком. — Накахара обводит взглядом вставшего на ноги и отмечает, что не прогадал, мужчина явно выше ожидаемого, пускай всё ещё немного горбится. — Какой придурок вообще приходит в таком виде посмотреть на рыбок! Ты будто из фильма про какого-нибудь частного детектива сбежал. 

— Красавчиком? — Дазай ухмыляется, скрещивая руки на груди. 

— Бога ради, это всё, что ты уловил? — Чуя со стоном вздыхает, не веря, что сам назвал новую знакомую катастрофу красивой. 

— Нет, но всё остальное мне и не нужно! Приятно получать комплименты от другого красавчика.  — Чуя смущенно хмыкает. Кажется, они оба не особо вписались в старинную атмосферу этого места, но в то же время весь этот пруд и пляж будто созданы для них. Осаму смотрит на наручные часы и прикусывает губу. — Кажется тебе пора. Ты ведь не хочешь опоздать на тематическую вечеринку, которую устраивает твой сосед? — Мужчина засовывает руки в карманы. 

— Откуда тебе знать, что я туда собираюсь. — Чуя хмурится, настороженно поднимаясь. Неужели это всё действительно история с маньяком? 

— Передавай привет Рембо! — Дазай игнорирует вопрос Чуи, шагая вдоль пруда. 

— Дазай! — Чуя разозлено вскакивает, чтобы остановить мужчину, но стоит только моргнуть, и он обнаруживает, что стоит совершенно один. 

Рыбки доедают корм, брошенный новым загадочным знакомым, и только этот оставленный маленький след свидетельствует о том, что Чуя не сошёл с ума. 

По пути домой Чую всё никак не покидало дежавю. Оно не было постоянным и возникало только когда Накахара вспоминал лицо нового знакомого, что не могло не раздражать. По возвращении домой он растерянно откинул обувь. Они с Артюром снимали просторную старинную квартиру, в которой вполне могла бы уместиться какая-нибудь семья. Им, конечно, столько пространства не нужно, но квартира из-за своей владельческой истории обходится дешевле, чем что-то однокомнатное в паре кварталов отсюда. 

— Представляешь, — возмущенно заявляет Чуя кружащему вокруг угощений для гостей и всё пересчитывая, чтобы хватило, — я был на любимом пруду, но, когда я пришел – там уже кто-то сидел. 

Артюр отвлекается от дел и вопросительно поднимает в бровь. 

— Это вполне объяснимо, в конце концов это людное место и нет ничего удивительного в том, что кто-то занял его. — Рембо пожимает плечами и отвлекается на подготовку сервиза. 

Чуя поджимает губы и согласно кивает. Возможно он что-то себе придумал. Может этот мужчина действительно сумасшедший, отставший от Чуи как только ему надоело. Но был момент, который шёл в разрез с этой идеей. 

— Этот кто-то просил передать тебе привет, хотя я не упоминал тебя в разговоре. — Поэт облокачивается о столешницу и позволяет себе украсть зефирку с тарелки. 

Рембо застывает на месте, смотря на Чую нечитаемым, больше шокированным взглядом. Сервиз в руках трясётся и почти падает, но Артюр вовремя отставляет его на столик.

— Чуя…

— Что? — Накахара держит зефирку у рта, удивленно оглядывая друга. — Если ты так смотришь на меня из-за зефира, бог с ним, я положу назад. 

На лице Рембо постепенно растет яркая улыбка. Он закрывает лицо руками и издаёт что-то вроде всхлипа. Теперь очередь Чуи быть шокированным и непонимающим. 

— Объясни, пожалуйста, какого черта- — Сегодня у всех какая-то особая привычка перебивать. Рембо подлетает к своему другу и утягивает в длительные счастливые объятия. 

— Ты всё узнаешь, Чуя! Вернее, вспомнишь! — Ничего не объяснив темноволосый мужчина выскакивает с кухни, оставляя Накахару наедине со своими мыслями. 

И пусть так. Да, Чуя злится, но раз эти двое решили вести себя как дети и устроить спектакль, где никто ничего не говорит прямо, пусть так оно и будет.  

Да, возможно на самом деле Чуя ни в коем разе не смирился со всем происходящим. Его натурально бесит тот факт, что лучший друг имеет какие-то секреты о неизвестном и явно мутном парне. Кто он? Его бывший? Да нет, Чуя всех знает, со многими встречался лично, на родственника тоже не похож, а теории о возможном старом друге или человеке, с которым Рембо учился вместе отпадают из-за фразы Дазая о том, что Чуя его судьба. Странно было бы говорить нечто подобное другу бывшего одноклассника. 

Накахара всё думает и ворчит, пока собирается на вечер. Он даже забывает попутно про всякие мелочи вроде укладки, а потом чертыхается, но всё же делает, проклиная чудика с пруда. 

Артюр любит устраивать подобное – он называет это «тематический званный ужин», но сегодня гостям повезло, слово «тематический» отошло на задний план, поэтому Чуя в своей винной рубашке, расстегнутой на несколько пуговиц и заправленной в приталенные узкие черные джинсы, с болтающимся золотым медальоном чуть ниже ключиц и чокером на шее, не будет выглядеть глупо среди людей, одетых или подражающих стилю, например, 17 века. 

Вечер проходит более чем замечательно: приятные напитки грели душу, а сытные угощения, которые Чуя незаметно подъедал ещё до вечера, казались вкуснее в компании. Музыка звучно лилась в уши, помогая наконец расслабиться и отойти от глупых мыслей. Какое дело до этого Дазая Осаму, разве он ещё встретится Чуе? 

Сегодня вечером Накахара точно выучит значение фразы «никогда не говори ‘’никогда’’».

Он уже порядком подвыпил, громко смеётся с какой-то глупой шутки и танцует, когда пригласят. Вечер кажется замечательным и Чуя уже хотел уходить к себе, чтобы не учудить чего или не поддаться искушению выпить ещё, пока не услышал возле уха знакомый, слегка хриплый голос. Если головная боль с похмелья кажется вам сильной, то возможно стоит просто вспомнить о человеке на которого злитесь, а затем услышать его. 

— Не против потанцевать? — Улыбается будто из воздуха появившийся Дазай. 

— Ах, смотрите, кто явился, местный засранец…— Чуя качает головой, но руку подаёт. И будь Накахара проклят, если это опять его паранойя и Рембо не сменил музыку на что-то похожее на вальс специально, потому что сейчас они с Осаму танцуют именно его и это всё точно запланировано. — Так, ты решил учесть моё замечание и явился как подобает? — Чуя оглядывает мужчину. Принятие того, что Дазай горяч только усложняет ситуацию. — Теперь ты готическая королева, сменившая потрепанную кофту на черный аутфит, как мило. —  Поэт фыркает, стараясь не наступить на ноги партнёра по танцам. 

— А ты у нас теперь мальчик соблазнитель? — Дазай подмигивает, а затем переводит взгляд на грудь и ключицы Чуи. — Если в этом был какой-то план, то он определенно сработал. — Они кружат в танце по всему залу, заставляя другие пары разойтись. Их вальс плавный, но явно более пламенный в сравнении с грацией остальных танцоров. Это не их танец. Для них подошло бы что-то вроде танго.

— Всегда подкатываешь к еле знакомым парням? 

— Еле знакомым! — Дазай восклицает с такой силой, что Чуя вскидывает брови и оглядывается удостовериться, что их не слышали. 

— Мы друг о друге узнали только сегодня днём, что за реакция. 

Осаму хмурится и смотрит в сторону с явным раздражением. 

— Идём. 

— Куда? Мне нужно будет помочь Рембо с гостями, я- 

— Не ври мне, ты собирался уйти в свою комнату и проспать там до утра, я не собираюсь делать ничего, что может причинить тебе вред. — Шатен сжимает талию поэта и аккуратно уносит их в танце к глубине комнаты.

Дверь в спальню захлопывается. 

Накахара противоречил сам себе. Он из людей спокойно бьющих морду всяким уродам, решил, что какой-то переросток-извращенец решил насиловать его, но даже при таком раскладе Чуя чувствует себя удивительно спокойно: инстинкты не твердят о побеге, применении насилия, нет никакого напора, даже дискомфорта, но мысли про изнасилование вполне разумны, когда парень, с которым ты познакомился несколько часов назад утягивает из людного места в спальню.

Но Дазай идёт не к кровати. Он подходит к лестнице на стене, через которую можно вылезти в окно, ведущее на крышу. 

— Медальон, — начинает он, ставя ногу на ступеньку, — ты когда-нибудь пытался открыть его? 

Чуя прижимает аксессуар к груди. 

— Нет, я даже не думал, что он открывается…

— Тогда по-твоему откуда он? — Чуя молчит в ответ, потому что действительно не может вспомнить как давно он носит его в паре с чокером. — Поднимайся. — Мужчина командует, исчезая в окне. 

Накахара неуверенно стоит перед лестницей, прижимая к себе медальон. Ему кажется, что он на пороге чего-то неизвестного, страшного и непостижимого, он ненавидит чувствовать себя неопределенно, держать ситуацию не в своих руках. Потому что, честно…это парень с самого начала вызвал слишком странный интерес. Сейчас он чувствует себя подростком, бегущим из дома вместе с мальчиком, в которого влюблен.

Влюблен.

Он вздергивает голову вверх от неожиданности этой мысли. Но как можно влюбиться в того, кого ты видишь второй раз в жизни, с кем ты и не разговаривал толком? 

Ночь после дождя выдалась на редкость тёплой и звездной. Крыша успела подсохнуть, так что полететь вниз к огородкам было маловероятно. Чуя оглядывается назад и это место приобретает странные черты. Оно всегда было знакомым, но теперь ему кажется, что когда-то он лежал здесь на тёплом пледе, в такую же звездную сентябрьскую ночь и целовался на зависть всем, кто может посмотреть с неба. 

Дазай подаёт руку Чуе, позволяя подняться чуть выше и сесть рядом. 

— Наверное пришло время открыть? — Он достаёт из-под рубашки такой же медальон, как у Чуи, заверяя его в собственной надежности этим жестом. Осаму улыбается одними губами, пока в глазах теплится страх неопределенности. Теперь Накахара понял, что было тем самым, что он не мог уловить среди золота и меди в глазах Дазая – страх. Не животный, не обычный человеческий, чувственный. На такой страх способны только люди, которые боятся за жизнь близкого или отказа от любимого человека, возможно даже те, которые работали над чем-то очень долго, а сейчас настал решающий момент, в котором они хотят отступить назад, но уже никогда не смогут. Волнение, создавшее страх без трусости. 

Тонкими пальцами поэт проводит по золотой крышечке с выгравированной шестеренкой. Они синхронно с Дазаем надавливают на середину, и шестеренка аккуратно крутится, поражая Чую. Он никогда не видел раньше медальонов с подобным механизмом. 

 

Приглушенный вздох. Накахара прикрывает губы рукой. Горячие слёзы сами текут по щекам и ему кажется, что в сердце наконец-то вставили недостающий пазл, заставляя биться в разы быстрее. С фотографии на Чую смотрит он сам, пока Дазай нежно целует в веснушчатую щеку Чуи. Что-то сломалось тогда, когда поэт получил этот медальон и это что-то наконец встало на своё место, когда он его открыл.

Этим «чем-то» было время. 

— Артюр, наверное, думал, что я помер ещё там, на Галлифрее. — Дазай заговорил первым, не отрывая взгляда от собственной фотографии в медальоне. 

И Чуе не нужно спрашивать «кто ты?», вещи про время, судьбу, шутки про обращение на «вы» и 19 век обрели смысл. 

— Зачем ты лишил меня памяти…

— Лишил? Нет, сейчас же ты всё помнишь, а заморозка и лишение это разное. — Осаму улыбается ровно до тех пор, пока не переводит взгляд на плачущего Чую. Мужчина подсаживается ближе и приобнимает Накахару, позволяя уронить рыжую голову себе на плечо.

— Вот о каком повелители времени были мои стихи…

— Ты серьезно стал поэтом? 

Чуя кусает нижнюю губу и кивает. 

— Да, у тебя всегда это хорошо получалось. О чём ты писал? «Мой парень, повелитель времени, которого я не помню и с которым путешествовал по временам и планетам, исчез, как последний мудак»? 

Чуя смеётся, слегка ударяя возлюбленного по ноге. 

— Что-то типа того, только в образах и с рифмой. Про мудака хорошо сказано, нужно было и это превратить в символ. 

— Что, даже не какое-нибудь поэтичное «стерва»? 

Накахара мотает головой. 

— Вот почему я приходил на тот пруд…— Нарушается тишина после пары минут созерцания звёзд.

— С такой стороны правда было удобно предложить тебе встречаться где-то на Земле, ты бы утратил связь и забыл меня без шанса вспомнить, если бы такое сильное воспоминание было привязано к другой галактике. 

— А может быть я бы просто пялил в небо, зависая где-нибудь посреди улицы и люди считали бы меня местными фриком. 

— С этой стороны идея о другой галактике звучит заманчивее…— Губы путешественника во времени растягиваются в лукавой улыбке и сколько бы Чуе не хотелось закатить глаза или послать Осаму, он только приближается ближе, позволяя шатену взять лицо за подбородок.

Знакомые, но забытые, губы соскучившись не слишком аккуратно сминают губы Чуи и Накахара должен признать, что скучал по этой маленькой забаве, когда Дазай легонько проводит языком, чтобы дать понять, что он собирается целовать Чую почти до беспамятства. 

— Я не уйду больше... — Они лежат там, не боясь мокрых пятен на одежде, с припухлыми губами от поцелуев. 

— Никогда? 

— Нет, однажды я уже пообещал тебе не уходить «никогда» и не сдержал слово…— Осаму отводит взгляд. Ему неприятно это вспоминать, поэтому Чуя не спрашивает о том, смог ли путешественник завершить свои дела. Ответ точно «да», потому что иначе он бы никогда не вернулся. — Я собираюсь не покидать тебя завтра, не собираюсь покидать сегодня и через месяц, даже через год, столетия и тысячи веков. Однажды мы станем звёздами и сгорим вместе, но это всё ещё не «никогда». 

— Тогда сколько это? — Поэт поворачивает голову, смотря на горящие звёзды в глазах Дазая, на его аккуратный нос и вновь растрепавшуюся челку. 

— Давай сформулируем по-другому, — Осаму поворачивает голову в сторону Чуи. Теперь этот момент кажется ещё более интимным: они близко настолько, чтобы упасть в новый поцелуй, но это всё ещё не в планке чего-то «похабного». — я собираюсь вечно быть рядом. И это не громкое обещание, ведь я не говорю тебе о том, что буду идеальным настолько, что никогда не надоем, но даже если сердце перестанет биться…можно было бы сказать, что я дарю его тебе, но подарить человеку, который уже украл это самое сердце немного не представляется возможным хотя бы чисто логически. 

Чуя смеётся, всё же сокращая дистанцию и утягивая в целомудренный поцелуй. 

— Я не верну тебе сердце, пока моё украдено тобой.