Некрасиво

Charlotte Gainsbourg - Ring-a-Ring O'Roses

Три столпа, на которых держится жизнь Чимина: спину ровно, носок тянуть, терпеть боль.

Быть танцором, думает он, это драматично. Эластичные бинты, кровавые мозоли, резь на первых порах при растяжке, несгибаемая сила воли. Он смотрит на мальчиков помладше, жалеет их про себя, иногда злорадствует над теми, кто думает, что всё будет просто. Они ведь все в одной лодке. Они все добровольно продали душу зеркальной комнате, где, куда ни глянь, везде твоё замученное вспотевшее лицо и тело, изогнутое в изящную фигуру. Они продали душу длинной указке, с которой ходит с высоко поднятым подбородком их учитель. Они продали себя со всеми потрохами пыльным портьерам в концертных залах, злой зависти и громким овациям людей, большинство которых пришли заключить удачную сделку, а не действительно насладиться представлением.

Но это всё часть его жизни. Это не трагедия, не наказание, не повод думать, что всё у него плохо. Нет. Тяжело всем, и он не исключение.

Ему нравится думать, что боль у танцоров едина. Все они прячут свои ступни под плотными носками, боясь показать натёртую и местами уже давно огрубевшую кожу, лопнувшие мозоли, засохшую и почерневшую кровь под ногтем, торчащие суставы. Это некрасиво. Всё, что выше: мускулистые бёдра и икры, худой фактурный торс, тонкие руки с синими венами под белой кожей, изящные пальчики, которые в танце являются их продолжением и одновременно заключением — вот на что можно смотреть. Как тянется их оголённая шея, как плавно двигается их голова, как игриво приоткрыты их губы и прикрыты глаза. Это красиво.

И он с усмешкой наблюдает за их мальчиками, которые вертятся юлой, выставляя свои достоинства перед несчастным альфой, который привёл своего младшего брата на занятия. Его видят впервые. Новое лицо — всех это будоражит. Ну, всех одиноких. Он неловко стоит у входа в зал, где занимается младшая группа, а Чимин и вся его прожжённая и наученная до инстинктов группа напротив. Чимину смешно. Он бы может быть и сам пофлиртовал, посмеялся со всеми потом в раздевалке, но ему нужно тренироваться. Он слишком долго был на больничном из-за неудобной простуды, и это сильно бьёт по всему.

У Чимина проблемы, которые врываются в его рутину. Он уже дёргается каждый раз, когда видит краем глаза указку в руках учителя. Его спина болит от напряжения, ноги отказывают держать, а пот стекает в три ручья, когда он с напряжением держит планку и терпит. Он и дышит-то уже с надрывом, как взмыленная и загнанная лошадь. Вот-вот свалится, но это всего лишь «вот-вот». Когда он действительно упадёт без сил, тогда хватит, «передохни, Чимин, пару минуток».

Он должен, как и все, ходить с высоко поднятой головой, отведёнными величественно плечами, пружинящей походкой и прямой спиной, но он еле тащится. Его организм ещё полностью не отошёл от перенесённой болезни, кружится голова, и нет аппетита. В этом месяце он уже потерял три килограмма, так и до пяти недалеко. Его тренировочное трико, которое должно обтягивать, уже висит на коленях и ляжках. Чимину теперь всё равно, что творится напротив их зала, он не слышит смех из раздевалок, не слышит голоса. Быстро принимает душ, проверяет свою обувь (хотя кому он нужен), переодевается и идёт домой. Чимин даже не помнит, как зовут того парня, хотя имя его всё ещё на слуху у всех. Вроде бы у него милая улыбка и приятный голос, а ещё он разбирается в классике и читает много умных книг. «Надеюсь, они скоро от него отстанут», — думает Чимин. Эти мегеры способны всю душу вытрясти.

Чимин ловит себя на мысли, когда смотрит в зеркало утром и замечает тёмные круги под глазами, что он некрасивый. У волос какой-то тусклый цвет, губы все искусанные, на коже полезли мелкие прыщи. Макияж всё исправит, не впервой, но сил почти уже нет стоять перед зеркалом и рисовать себе идеальное лицо. Чимин вымотался, устал, но не сдался. Всё ещё «вот-вот».

Чимин смотрит на варёное яйцо и половинку апельсина, и его мутит. Он сгибается пополам от боли, когда понимает, что не может надеть обувь на ноги из-за мозолей. Они такие страшные, пролетает мысль в голове, но говорит он шёпотом себе под нос всего лишь: «Некрасиво».

Это тянется, кажется Чимину, так долго, у него ведь уже нервный тик случился, но на календаре только четверг, а вся эта канитель началась в прошлую среду. Не месяц. Всего лишь чуть больше недели. Всего лишь.

На пороге его ноги заплетаются, когда он снова выходит из здания выжатый как лимон и хватается за косяк, испытывая боль в пальцах, которыми вцепился. Чимин ощущает руку на своём плече и приятный запах терпкого парфюма, который заставляет чувствовать его почему-то дико одиноким. Какое-то время он просто стоит неподвижно, уткнувшись лбом в чужую грудь, потом берёт себя в руки, сжимая кулаки, и произносит тихо, пытаясь поклониться как надо: «Спасибо». Он не смотрит кто, не оборачивается потом, просто быстро спускается по ступенькам и, удерживая рукой большую сумку, ремень которой перекинут через плечо, бежит к станции метро.

Чимин трёт свои ступни жёсткой мочалкой, сидя в ванне. Из крана льётся горячая вода, разбавленная холодной, чтобы можно было терпеть. Он пытается поднять свой дух, чтобы было приятнее на себя смотреть хотя бы, а не выплёвывать ядовито: «Некрасиво». Чимин сходил даже в салон, изменил цвет своих волос, сделав их светлее, чтобы выглядеть более свежим и не таким угрюмым. Парочка аксессуаров и улыбка. Натянутая, да, но пока это всё, что он может.

Чимин поднимает даже свой подбородок, отводит плечи и шагает легко. Он думает, что нужно держаться, всем тяжело, у них одна боль, он не должен быть таким слабым.

В коридоре, где размещаются двери в тренировочные залы, случился форс-мажор. К дверям подойти невозможно и опасно. Разбитая плитка и крошка штукатурки лежат на полу. Народ толпится, волнуется, можно ли, что да как. Чимина случайно толкают, и он стукается плечом о человека рядом, говорит: «Извините». Хочет уже отойти, но его останавливают.

— Опять даже не смотришь.

— Извините, — повторяет Чимин и поднимает голову, чтобы всё-таки посмотреть — где-то он уже видел это лицо.

— Ким Намджун, — ему протягивают ладонь с длинными, не в пример Чимину, пальцами и тепло улыбаются.

— Пак Чимин, — с надрывным выдохом отвечает взаимностью он.

Чимин разглядывает альфу, думает, что точно видел это лицо, а потом, когда тот неуклюже роняет небольшой детский рюкзак, который до этого держал в руках, вспоминает: милые ямочки, знаток классики, старший брат вредного пацана, который успел выпить кровь уже своему тренеру, читает Канта и играет в падук на досуге.

— А где твой брат? — спрашивает вдруг Чимин.

— Ещё в машине, — хмыкает Намджун.

Чимин оглядывается, видит, как ему машет его, как он всегда любил называть, учитель и, взглянув на Намджуна, который смотрит безотрывно на его волосы, говорит:

— Извини, мне пора.

Чимин делает пару шагов в сторону, пытаясь аккуратно обойти людей, но чуть не спотыкается, когда слышит тихое: «Тебе идёт». У Чимина теплеет в груди и становится как-то легко. Его губы растягиваются в искренней улыбке, и он думает, что стойко сможет вынести сегодняшнюю тренировку, которую перенесли в старый зал, где не очень-то удобно, но им выбирать не приходится.

Они с Намджуном стали чаще сталкиваться. Чимин даже слышит недовольное фырканье за своей спиной, когда переодевается в раздевалке, он оборачивается, спрашивает: «Что?». Но в ответ получает сладкую улыбку и взмахи рукой, типа «ничего-ничего».

Чимин осторожен. Он знает, что такое зависть. Многие делали вид, что это просто шутка, просто ничего не значащий флирт, просто новое лицо, но Чимин видел их взгляды. Соревновательный дух в них чуть ли не второе после умения терпеть боль. Чимин как внезапный игрок, который ещё неизвестно каких правил придерживается, а Намджун говорит ему, что он красиво танцует, когда учитель ругает его и указывает на то, что Чимин некрасиво выгибается.

Чимину просто это нужно. Он позволяет Намджуну проявлять знаки внимания, он принимает их. Потому что так «вот-вот» перестало висеть на волоске, потому что его не мутит от завтрака, и он прикупает себе новые носки с милыми зверушками, потому что он даже стал высыпаться. Да, думает Чимин, возможно, он использует Намджуна. И было бы лучше, если бы этого парня продолжали донимать их мальчики, пока не потеряют интерес, когда тот в очередной раз сделает такое вот непонимающее лицо и отшутится. Чимин точно уверен, что Намджун не так прост, он всё понимает, он ведь видел Чимина и видел его состояние. Намджун ведь читает умные книжки, разбирается в себе и, возможно, в окружающих. Он должен видеть чиминовы слабости. Должен. И это Чимина успокаивает. Он не обязан быть хорошим и во всём положительным человеком, у него есть причины. И нет ничего плохого, что он начинает цепляться за намджуновы плечи, когда скользит по льду, нет ничего плохого в том, что он смеётся заливисто, когда Намджун остро шутит, нет ведь ничего плохого, что выше ступней Чимин умеет быть красивым, когда это надо, что он умеет шептать пронзительно до мурашек и двигаться так, что кажется неземным созданием. В этом всём нет ничего плохого, потому что Чимин забыл на время набившую оскомину догму «Некрасиво».

Они гуляют вместе по берегу реки Хан. У Чимина в правой руке горячий травяной чай, а в левой локоть Намджуна. Чимину нравится его запах, который сразу же забивается в нос, стоит ему уткнуться в ворот его куртки. Намджун обнимает Чимина, поглаживая большим пальцем шею под затылком, и давит легко своим подбородком в чиминову светлую макушку. Они стоят неподвижно, и им обоим хорошо, Чимин надеется на это.

— Ты очень красивый, — говорит ему Намджун.

Чимин смеётся:

— Только не по утрам.

— Я так не думаю.

Чимин крепче обнимает Намджуна, встаёт на носочки и шепчет в самое ухо:

— Я знаю лучше.

Намджун смотрит на его лицо, гладит теперь его замёрзшие щёки, целует мягко. У Чимина сердце в пятки уходит, руки почему-то дрожат и сдавливает переносицу, когда он слышит позже:

— Ты слишком строг к себе.

В какой-то момент у Чимина возникает желание оттолкнуть Намджуна. Сказать ему что-нибудь злое и забыть это всё, потому что Чимин был прав, Намджун не так прост: он знал чиминовы слабости и умело ими манипулировал, располагая к себе. Чимину было страшно довериться, ему было страшно показать себя, а не ту красивую картинку, что учили их демонстрировать в первую очередь. Он боялся показать Намджуну свою неидеальную кожу, свои натруженные ноги и удушливые слёзы, которые появлялись у него каждый раз, когда он был на грани. Он боялся сказать ему, что на самом деле очень одинок, и он использует Намджуна, чтобы восполнить эту пустоту.

Чимин психует перед самой течкой. Его настроение скачет как бешеное, и он срывается на всех. Он говорит много глупостей Намджуну. Его голос дрожит и сам он тоже дрожит, когда тот вместо того, чтобы послать такого истеричного Чимина, обнимает и горячо дышит в шею, прижимаясь губами.

Чимин чувствует себя растоптанным, когда они оказываются у него дома. Он некрасиво плачет, некрасиво хрипит, говоря, что он на самом деле плохой и очень некрасиво поступает. Он ждёт, что Намджун всё-таки уйдёт, но тот вытирает его слёзы и снова целует. А потом говорит, что его о-ма тоже танцор, и он сам уже видел всё.

Чимин снова плачет, затыкая свой рот руками, когда Намджун снимает с него носки. Его истерзанные танцевальной жизнью ступни лежат на намджуновых ладонях. Тот гладит аккуратно пальцами края его ссадин, обходит синяки и мозоли. Намджун долго смотрит в глаза Чимину, который замер изваянием, забывая даже дышать, а потом, устраиваясь на полу удобнее, целует его ноги. Чимин дёргается, просит прекратить, но Намджун держит его ступни крепко, целует выступающие косточки, огрубевшие пальцы и выцветающие гематомы. Чимин откидывается на подушки и полностью закрывает ладонями своё лицо. Он не может это видеть, не может. Чимин чувствует горячий намджунов язык, который проходится около треснувшей кожи, и шипит от боли. Намджун задирает чиминовы джинсы и целует его худые щиколотки, лижет, он лижет всё. Чимина трясёт от эмоций, от ощущений. Он никогда не думал, что позволит кому-то видеть его всего, открытого.

— Тебе не противно? — спрашивает жалко Чимин.

— Нет, — просто отвечает Намджун, а потом повторяет: — Ты очень красивый.

Каждый раз «ты очень красивый» на чиминово «некрасиво». Это упрямство Намджуна покоряет Чимина окончательно. Он тянет его на себя и обхватывает коленями бока, пока пытается дотянуться и поцеловать. Намджун вырывается, смотрит сверху, а затем касается губами стянутых от высохших слёз щёк Чимина. Никто из них не издаёт лишнего звука. Только тихое дыхание, только молчаливые обещания и ощущения.

Чимин ярче чувствует запах Намджуна, который смешался с его парфюмом. Они очень гармонируют друг с другом, и Чимин надеется, что его запах не портит этого. Намджун начинает шумно дышать, когда сцепляет их пальцы на руках и утыкается за ухо у кромки волос. Он нюхает Чимина, трётся носом и снова целует безапелляционно, скользя аккуратно языком напоследок. Чимин начинает покорённо скулить, когда почти полностью раздетый переворачивается на живот. Он чувствует горячую намджунову кожу и то, как тот возбуждён.

Чимин отдаётся Намджуну без вранья. Он перестаёт за собой следить и не пытается выгодно выглядеть. Чимин даже ругается на него, когда тот медлит и когда начинает мучить, двигаясь не так, как обычно привык Чимин. Намджун сжимает его талию и целует напряжённые лопатки и россыпь родинок между ними. Он снова говорит о том, какой Чимин красивый, когда заставляет его бёдра дрожать, а пальцы на ногах сгибаться. Когда его чёлка полностью промокает от пота и течёт макияж. Намджун целует его искусанные губы и стонет в них, стоит Чимину двинуться навстречу самому, скрестить ноги на его пояснице и прижать к себе теснее.

Чимин не чувствует себя победителем и тем более проигравшим. Он не думает, что всё резко станет прекрасным, и любовь победит зло. Чимин не знает, сколько это продлится между ними, но он очень честно хочет, чтобы это было как можно дольше. Он собирается приложить все свои силы и отстоять его право на Намджуна в их группе. Чимин будет драться за него, потому что его ноги голые, а сам он весь заплаканный стонет, не пытаясь быть красивым. Потому что Намджун целует все его ссадины, обнимает крепко и смотрит на него так, как смотрят на человека, а не на идеальную высеченную из фарфора куклу. Потому что хоть Намджун и называет его очень красивым, но на самом деле он принимает его недостатки.

Чимину нравится его запах. Чимину нравится его улыбка и ямочки на щеках. Чимину нравится, каким Намджун может быть неуклюжим и когда надо статным.

Чимин целует Намджуна наконец-то сам, вплетая свои пальцы в его волосы. Он гладит его по кончикам ушей и тонкой кожи головы. Он шепчет ему: «Спасибо, спасибо, спасибо» и позволяет видеть его скорченное лицо, когда кончает. А утром, когда он с замиранием сердца ждёт пробуждение Намджуна, думает, что не будет отворачиваться от него, чтобы спрятать своё лицо.

Некрасиво, ну и пусть.