Примечание
Алдуин и Довакин возвращаются вместе.
Партурнакс произносит это, и норд, редгард и данмер почти одновременно кивают, хоть на их лицах и отражаются совсем разные эмоции — начиная с еще не исчезнувшей растерянности от встречи с драконом и заканчивая хмурой сосредоточенностью.
Партурнакс и сам растерян не меньше, чем юная рыжеволосая нордка, со страху напавшая на него сразу же, как он приземлился на землю.
Он увидел сразу трех Довакинов, пришедших на Глотку Мира, и двое из них отреагировали на него достаточно спокойно. Они не видят друг друга, и вряд ли их видит одновременно кто-то еще помимо Партурнакса.
Но по всему Скайриму уже наверняка спорят о том, к какой расе принадлежит Довакин.
Они расплываются, дрожат, словно пламя на ветру, и дракон судорожно пытается объяснить это, перерабатывая в голове сотни вариантов. Что стало причиной, какова угроза и в чем в этом безумии состоит роль его самого, Партурнакса. Замешательства своего он, тем не менее, не выдает и говорит всем Драконорожденным то, что должен сказать. То, что продумал еще задолго до их встречи.
Партурнакс всегда стремился, чтобы все шло по заранее выстроенному плану, но в этот раз что-то точно было не так.
Ткань мироздания была разорвана, спровоцирована на создание временной аномалии. Сущность дова чувствует это так же ясно, как и близость Тид-Аран.
Но стоит только Довакинам уйти, а Партурнаксу начать думать о том, может ли это быть Прорывом Дракона, как на вершину горы прибегает еще один норд, взмыленный и крайне возбужденный. Он смотрит на Партурнакса широко раскрытыми глазами, пытается отдышаться, а затем смеется и хлопает себя по коленям:
— Талосовы ботинки, ну так и знал, что ты дракон! Старые пердуны решили меня обмануть, ага, хрен им! Партурнакс — ну драконье ж имя, ну я ж не совсем тупой! Так, я вроде как Довакин, но ты, наверное, знаешь, да? Меня Тормундом звать.
Партурнакс отсутствующе смотрит за тем, как норд протягивает ему руку и будто ждет чего-то в ответ, а затем хлопает себя по лбу и опять хохочет. И дракон только и может, что выдавить из себя:
— Дрем Йол Лок. Приветствую, вундуник.
Итого четыре Довакина.
Партурнакс размышляет, что могло стать причиной Прорыва Дракона, и в самом ли деле это именно Прорыв. Ответов он не находит, и мысли заводят его дальше — связана ли эта аномалия только с Довакинами или же и с ним самим тоже? Партурнаксу хочется верить, что из временного разрыва вдруг не появится второй он.
Второй он, который не смог подавить свои амбиции. О, это даже в некоторой степени пугало, потому что Партурнакс уже давно знал себя достаточно хорошо, чтобы быть ответственным за то, что он не совершит что-то… чего раньше он так сильно желал.
Теперь он не мог быть уверен. С Прорывами Дракона вообще нельзя быть ни в чем уверенным, и именно поэтому Акатош старается устранить подобные катаклизмы как можно скорее. Нестабильность времени никогда не приводила ни к чему хорошему, но всегда играла на руку тем или иным силам.
Эти размышления могли бы завести его еще дальше, если бы, открыв глаза, он вдруг не наткнулся на ту самую испугавшуюся его нордку. Драконорожденная тут же отшатнулась, стоило ему взглянуть на нее и спросить, нужно ли ей что-то.
— Я… у Седобородых не слишком уютно, — неуверенно отвечает она. — Не против, если я пережду ночь вместе с тобой?
Старому дова не остается ничего другого, кроме как удивленно согласиться. Он никогда бы не подумал, что кто-то решится на сон рядом с драконом. Даже Седобородые не проводили с ним много времени.
Арнея, воровка из Брумы, очень странная смертная, решает Партурнакс. Она не любит людей и мечтает о крыльях. Приходит к нему чаще всего, спрашивает о драконах и о временах культа. Партурнаксу лестно такое внимание, но он всегда держит на краю сознания, что эта Довакин — не единственная.
Саида, наемница со Строс МʼКая, не интересуется вопросами Пути Голоса и спрашивает коротко и по делу: что сделать, чтобы победить Алдуина, как достать древний свиток, как вызвать Одавинга. Она не равнодушна, но в глубине души боится драконов и потому не доверяет Партурнаксу. Дова слишком хорошо понимает ее отношение, и это вызывает в нем противоречивые чувства, которые он спешит успокоить. После победы над Алдуином Саида навещает его всего лишь раз, дабы расспросить о Мираке. О намерениях Клинков она так и не рассказывает.
Нелос, убийца со Солстхейма, так же немногословен, но более заинтересован сущностью Крика и проводит много времени в медитации вместе с Партурнаксом, пытаясь разобраться в самом себе, успокоить свою душу и тело; иногда к ним присоединяется и Арнея, и дова становится жаль, что Драконорожденные не видят друг друга. Как было бы проще победить Алдуина, если бы их было действительно четверо, но как же опасно это было бы. Такой силой не должны обладать даже двое.
Партурнакс все чаще задумывается, кого в итоге Акатош выберет для запечатления во времени, и никогда не приходит к ответу.
Тормунд, целитель из Скинграда, больше умелый притворщик, чем действительно глупый человек, всегда опаздывает. Побеждает Алдуина самым последним — и Партурнакс с почти наивным, несвойственным ему весельем думает, как это выглядит для Алдуина: он, что, воскрешается, чтобы умереть? После его веселость пропадает, сменяясь мыслями о том, что будет, если кто-то из Довакинов захочет убить его самого. Как это будет казаться, как будет чувствоваться? Он понимает, что время не работает так просто, оно ни в коем случае не линейно, а в течение Прорыва особенно. В итоге все эти события сольются в одно, произойдут в один момент. Но пока что они не происходят, и Партурнаксу кажется, что-то идет не так, что-то не позволяет починить Поломку.
Что-то всегда есть на периферии его зрения, будто какая-то червоточина, просочившаяся сквозь ткань времени, с которой не могут справиться ни джиллы, ни Акатош.
Арнея медленно теряет рассудок, пытаясь оттереть со своих рук кровь императора, Саида уезжает в Хаммерфелл вместе со своей женой, уставшая от всего, Нелос с гордостью проносит свет Звезды Азуры на покрытый пеплом Солстхейм, надеясь вернуть острову былую славу, а Тормунд покупает таверну Старый Хролдан и лелеет мечты стать ярлом.
Партурнакс с горечью думает о том, что история не запомнит их имена, не запомнит лиц в часы отчаяния и радости, забудет, что они любили и что ненавидели.
И, к страху своему, дракон не знает, останется ли память о них у него самого.
Гражданская война в Скайриме еще бушует, император жив — и не жив, когда на Монавен поднимается высокая женщина в черных одеждах, а Партурнакс совсем неожиданно осознает, что все начинается с самого начала: Алдуин снова жив, время обнулилось, пошло по кругу. Это нельзя доказать, но сущность дова чувствует это так же ясно, как и близость Тид-Аран, пульсирующую в агонии.
Высокая женщина улыбается, и ее золотые волосы, выглядывающие из-под капюшона, почти сверкают на полуденном солнце.
Партурнакс не знает ее имени и откуда она родом, но ощущает, что она тоже отмечена Акатошем, и не может понять, как. Почему все началось заново.
Драконорожденная вздыхает, будто собираясь с силами, и говорит, все так же благосклонно улыбаясь:
— Альдмерский Доминион приветствует тебя, Партурнакс.
И старый дова произносит:
Дрем Йол Лок. Приветствую, вундуник.
Понимая, что попал в ловушку.