По первой весне, как Берт разделил бразды правления над Озёмками с наместником их, случилось в лесу нашествие иосов. Крылатые росомахи, должно быть, снялись с насиженных мест в предгорьях Сатхара из-за лавин. Грохот снега и отсюда был слышен тихими ночами. Да вот только оказались куда задиристей и опасней даже куцехвстой прыгучей рыси, что прежде в избытке водилась близ Озёмок, а теперь попряталась, согнанная со своего места в пищевой цепочке.

Тревожно зажила мигреесская глушь. Селяне уходили по валежник, а возвращались порезанные жвалами да когтями, порой и не возвращались вовсе.

Недолог час, люди вспомнили, что живёт с недавнего времени у них бывший княжий охотник. Берт этот, как избавил Озёмки от Зверя, так особо ничем себя и не проявил. Так, по первости сходил на вепря, отстроил двор, выгнал бездельников за ворота… Посему пришли люди с прошением в башню, ударили шапками о ковёр тронного зала, отчего Берт с наместником как-то вздрогнули, разом обернулись, прислушались к причитаниям.

Наместник на высоком троне под сенью лосиных рогов стучал ногтем по челюсти, поглядывал на охотника своего раскосыми серебряным да красным глазами, крутил в тонких пальцах белую косицу. Тот, в соседнем кресле сидя, отвечал на хитрый его прищур простоватыми кивками.

— Будет вам избавление, — говорил Берт стоящим на коленях горожанам. — Видели мы напасти и пострашнее озверевших куниц.

И, казалось тогда Иллансу, что и правда не пугают княжего охотника эти звери.

— Капканы железные они чуют, силки только так раскусывают, — размышлял Берт, наматывая на локоть камышовый канат в подвале башни. — На иосов действенно только одно средство, — сети. Те ещё перегрызать не додумались.

Илланс следил за его руками, привалившись к перилам лестницы. Стискивал жесткий рукав кафтана, чтобы пот с ладони не остался на дереве. Слишком искусно тот оборачивал канат, бледнела под хваткой верёвки обветренная кожа, очерчивались под ней напряженные мышцы.

Берт давно заметил, что нравится эйлэ наблюдать за его работой, особенно когда дело касалось плетения сетей, да не разгадал пока, в чём тут дело.

— Не найдётся у нас верёвки потоньше, да покрепче? — обернулся он. — Ещё бы хорошо, чтоб скользила.

У эйлэ вдруг вспыхнули кончики ушей, Илланс схватил себя за косу, шумно выдыхая. Будто коса, одна из шести, могла как-то помочь. Шелковистые пряди её, помнил Берт, холодили кончики пальцев.

— Будет тебе верёвка. Ты главное… — дыхание споткнулось, взгляд убежал куда-то прочь. — Свяжи её покрепче.

Эйлэ взбежал по ступеням, глубоко вдыхая сырую прохладу подвала, а Берт остался стоять в полумраке.

Весна, напомнил он себе, от неё можно ожидать чего угодно. Земля расхлябана, истекает жизнью как ключевой водой, и всё реже ниспадает на мир сонное снежное покрывало, тая обугленной бахромой в лужах. Весна, её не бывает в Пустоши. Должно быть, впервой наместнику день за днём вдыхать всё теплеющий воздух, таять самому, точно вечному льду. От неё, от весны, и все странности.

Эйлэ пережил сотню вёсен Угодий, да Пустошь не цвела ни в одну из них. А здесь, в Мигрееской лесной глуши, он смотрел на пробивающуюся сквозь наст траву и улыбался. А на белых, льдистым бисером сверкающих одеждах Илланса появился вышитый подснежник.

Так Берт думал, плетя хитрые узлы. А на следующий день отдал ему эйлэ верёвку, с которой приехал от Тёмного. Та раньше использовалась для сетки, в которой фонарщик при повозке Илланса носил связку светлых камней. Верёвка оказалась прочной, какую не перерезать и граням кристаллов, сплетённой из меха тягловых чудищ. Такие водились только у эйлэ.

Его ловушка получилась на славу. Замысловатой: наступишь в такую, и подкинет над землёй, связав в тугой куль. Коварной: не сразу поймёшь, какая нить к какой петле тянется. И скрытной: так посмотришь, всего-то пара обмоток, а рискнёшь проверять… Да и как раз по размеру среднему иосу. Не крупные звери те, чуть упитаннее росомахи. Берт пару раз испытал её, подвязав вместо ветки к потолочной балке. Вроде работала. Завтра отнесёт её в лес, там и проверит.

Уже в зале подумал, что так и не предупредил Илланса о том, что завтра весь день проведёт за городскими стенами. Если скажет сразу перед отъездом, до вечера будет выслушивать, что он только о себе и думает. Поэтому со вздохом поднялся с лавки, отставил опустошённую кружку и направился к лестнице.

На полпути откуда-то снизу донёсся свист механизма, последовавший вскрик.

Берт ринулся в подвал и застал там Илланса, болтающегося в тугой хватке сети. Ловушку он повесил достаточно низко, и эйлэ не унесло под потолок, но ногами он где-то на локоть не доставал пола. Но кроме этого, было ещё одно обстоятельство.

— Вашество, — кашлянул Берт. — Вы почему… в исподнем?

На эйлэ действительно не было ничего кроме короткой рубашки полупрозрачного шёлка, а накидка валялась на полу, подозрительно ровно сложенная. Рубашка задралась на тонкой талии, обнажила алебастровую кожу. Правда, взгляд Илланса выражал крайнюю степень осуждения. При его-то обездвиженном, вытянутом по разным петлям сетки положении, открывающем одни интересные места и туго обхватывающем верёвкой другие. Если бы он мог скрестить на груди руки, так и сделал бы, да запястья были стянуты за головой.

И тем не менее Берт не мог не признать, что в таком виде Илланс заставил его глубже вдохнуть душный воздух подвала, оттянуть ворот наброшенного на плечи кафтана. Что свет масляных ламп на механизме и плавных изгибах полуобнажённого тела тёк оплавленным воском. Он склонил голову, медленно сходя по ступеням, завороженный, залюбовавшийся этим действом.

— Я думал, ты работаешь без перерыва, — покачиваясь, заметил эйлэ. — А ты успеваешь и гимели прихлебнуть, и до кухни подняться.

— Ну что же мне, — протянул Берт, подходя к нему, — работать дни и ночи напролёт, чтоб переловить всех тварей… Вашество, вы бессердечны.

Илланс начал медленно крутиться прочь, и Берт поймал его за узел сетки. Улыбнулся, любуясь румянцем потёртостей кожи. Провёл по нежной внутренней поверхности бедра, её обманчивому фарфоровому холоду, заставляя Илланса рвано вдохнуть.

— Ну скажи, охотник, эйлэ в твои сети ещё не попадался, — сверкнул эйлэ серебряной радужкой, дрогнул уголком губ. Нога поднялась по его штанине, и Берт перехватил её рядом с ремнём, помня, какими цепкими могут быть эти пальцы. Поднялся по голени, притягивая к себе.

— На редкость неосторожный эйлэ, — ответил тот, притягивая его ближе и целуя в угол челюсти, мочку острого уха, ключицу над расстёгнутым воротом рубашки.

Илланс потянулся к нему, и Берт почувствовал лёгкий укол клыков на губах. Эйлэ облизнулся, нехотя отпуская его и смотря сверху вниз. Обронил смешок, когда Берт припал к сгибу его колена, огладил бедро, спускаясь ниже через пересечения верёвок, чтобы провести по промежности и задержаться, сжимая до того, как под его рукой не стало твёрже и теплее.

Чувствуя необходимость направить его руку, Илланс попробовал шевельнуться, но не ослабил петель и сцепил пальцы на канате, запрокидывая голову. И Берт прижался к нему плотнее, заставляя чувствовать промежностью своё желание. Ухватился за узлы над его запястьями, и эйлэ прогнулся навстречу, ластясь да не получая.

Высота оказалась подходящей, будто Илланс подогнал её специально. Берт отбросил эти мысли, освобождаясь от штанов. Уперся в нежную кожу, помогая рукой ему взмокнуть от капель, стекающих к промежности, размазывая их до скользкой, склеивающей пальцы плёночки. Илланс следил сквозь прикрытые веки, вздрагивая от его касаний, раньше не позволявший ему справляться с собой. Берт провёл до основания, надавливая, и он отпустил тонкий стон.

Ухватившись за его колени, Берт качнул его на себя, подаваясь вперёд, больше не в силах медлить. Илланс выдохнул ему в шею, прижался, немея от вожделения и тянущего чувства.

Оскалил клыки от того, что он не торопился, что изматывал лаской пересечённое верёвками тело, заставлял покачиваться прочь и лишь касаться его, не позволяя задрать себе рубаху, от испарины липнувшую к телу. Что, Берт знал, Иллансу нравилось. Да в этот раз он играл по своим правилам, теперь Иллансу кусать губы от медленного темпа, оттягивающего кожу, пытаться и не мочь отстраниться от касаний до нежности, грозящих скорым разрешением.

Но Берт не мучитель какой, чтоб не сжалиться, не позволив ему вздрогнуть и прижать к голове острые, пылающие огнём уши от нахлынувшего чувства заполненности, да выдохнуть ему в грудь, касаясь немеющими пальцами его рук на узлах сети.

Берт подтолкнул его бедрами прочь, и инерция заставила его вернуться. Илланс прогнулся, невольно затягивая узлы, озвучивая боль от их окрепшей хватки. Но будто только жарче распалился, открываясь навстречу. Берт проник рукой за расстегнутый ворот рубахи, оглаживая напряженное тело, доставая стон на придыхании. Жаром да полнокровием чувствовал, что принимающая сторона ждёт разрешения, ускорения процесса, но и не хочет покидать этой неги, пока вконец не занемеют руки и ноги. Он притягивал его до скрипа верёвок, ударялся о горячие бедра, вдаваясь в тесные объятия до дрожи белых ресниц и горячих слов над своей шеей.

А распалив добела, остановился и позволил Иллансу сжать зубы на его вороте, зацепить кожу и жарко выдохнуть после. Когда эйлэ откинул голову, его щеки полыхали ярче блеска глаз. До того красивый, что Берт убрал пряди с его лица, легко поцеловал, не обрывая дыхания.

Распаренной кожей чувствовал его негу, что пылала за разноцветными радужками, что осталась брызгами на животе. Илланс отпустил голову, выдыхая в душный воздух подвала.

Отстранившись, Берт опустился на лавку, обмахнулся воротником.

— Теперь можешь и отпустить, — напомнил Илланс.

— Я ещё полюбуюсь, — улыбнулся он, понимая, что эта ловушка останется здесь. Он сделает петли для ног послабже, перераспределит узлы под тело, чтоб на нежной белой коже не появлялось розовых полос.

— Отпусти меня, или я тебе покажу настоящую тварь, охотник! — оскалился тот, натягивая верёвки.

Да, такая сеть явно не годилась для эйлэ, тем более для вредных и хитрых вроде его Илланса. Со вздохом Берт поднялся ослабить узлы.

Помог эйлэ высвободиться из хватки ловушки, обняв его за талию и опуская на ноги. Не сдержавшись, провёл под задравшейся рубахой, проверяя, глубоко ли впились верёвки. Тот ухватился за него, не спеша отстраняться, пока чувствительность не вернулась к ногам.

— Скажешь, странные у меня слабости? — хмыкнул Илланс.

— Не скажу, — нахмурился тот. — Мне вполне по душе. Да только, что ж вы раньше не сказали?

— А я всегда только представлял, не думал даже, что может дойти до дела, когда, — у него вырвался смешок, — когда мы, бывало, сетями ловили приспешников божественных культов. Заронило это во мне интерес. С тех пор не было мне покоя… да и возможности тоже.

Илланс покачался с пяток на носки, убеждаясь, что ноги держат, и потянулся за накидкой скрыть следы верёвки. Улыбнулся, как показалось Берту, с долей даже смущения. И Берт поспешил его утешить, поцеловав в острое ухо. Пускай рассказывает всё, этот его странный эйлэ. Уж Берт его ни за какие помыслы осудить и не подумает.