Но бредут устало тени в полутьме

К Бездне шаг за шагом в гулкой тишине.

Час ночной наступит и померкнет свет,

Обратится пламя скорбью прошлых лет.

Через тьмы мгновение полыхнёт сильней,

Принимая жертву тающих теней.

И бредут устало боги в полутьме

К Бездне шаг за шагом в гулкой тишине.

© Блуждающие Огни — Северная сказка

Поднималось холодное солнце, разливая бледное золото над снежными пиками Сатхара, что просматривались за туманами и дымом печных труб в такие ясные дни. Мирле поёжилась от холода и подтянула к носу воротник накидки с капюшоном, выдыхая пар в колючую шерсть и болтая ногами на мраморных перилах высокого крыльца. Двери за её спиной захлопнулись, по камню прошелестела мягкая поступь ног. Микеянки уже в своём привычном облачении: пепельно-серых плащах и глухих костюмах плотной шерсти и вываренной кожи при десятке скрытых ножен, спускались в город.

— Спасибо, Юсфирá, — проговорила Мирле, зная, что наёмница стоит за ней и что заря красит её веснушки в ярчайшее золото. Вынула из-под резной полы увесистый кошель, положила рядом на перила. — Куда теперь?

— Теперь домой, — улыбнулась одними уголками губ она, принимая оплату. — Туда, где мы хоть недолго будем в безопасности. Или ты не слышала, что происходит?

— А ты знаешь, что? — Мирле подставила лицо взошедшему над зубчатым краем стены солнцу, прикрывая глаза.

— Тёмный Культ наращивает силы. Ткнув в этот змеиный клубок своим заявлением о Чаше, ты должна была почувствовать, как он распух от ожидания. Что-то начинается на Севере, и круги на воде идут далеко. Князь Боргеллес в этом походе потерял куда больше людей, чем обычно. Он не должен был возвращаться до зимы.

Мирле промолчала, и Юсфира облокотилась на перила рядом с ней, тень глубокого капюшона погрузила её лицо в непроглядную ночь.

— Наши услуги стоят немало, а тебе только деньгами сорить, даже не перебив тех, кто повесил твоего отца. Зачем ты наняла нас? Хотела уйти красиво?

— Это так очевидно? — улыбнулась Мирле, заламывая колпак из сшитых ромбов на затылок, но получилось как-то невесело.

Юсфира вздохнула, но Мирле знала и сама, о чём она думает. Крысы слишком верят в удачу и слишком ненавидят ложь, а она спасалась только тем, что пока не продавала Чашу. Была удобной, сыпала пряниками и интригами. Иначе вид золота ослепил бы их. Сахар лжи заскрипел бы на зубах. И просочился бы запашок обмана. Теперь, когда у неё нет ни денег, ни пряников, ни Чаши, они убьют Мирле, как только она выйдет за пределы крома. Как перестанет быть княжеским шутом и пользоваться защитой стражи и стен.

— Я никогда не стала бы своим отцом, — прошептала Мирле.

— Надень плащ и иди с нами, — предложила Юсфира. Щедро, очень щедро и столь же бесполезно.

— Я больше не хочу прятаться, — сказала Мирле и замерла, потому что не говорила этого даже самой себе. Но это было правдой. — Мне самой это расхлёбывать, Юса.

Та поджала губы, промолчав. Отстранилась от перил, опираясь на ладони. Редко кто замечал у неё ожоги и шрамы, скрытые шёлком и россыпью родинок на тёмной, как липовая кора, коже, но Мирле была внимательной. Она не знала, какой была дорога наёмницы, но часть её явно пролегала через огонь. Оттого ли голос Юсфиры был вкрадчивым, точно треск пламени в старой чаще.

— Не знаю, сколько у нас осталось времени, прежде чем это грянет. Я бегу и не вижу в этом ничего постыдного. Если верно моё предчувствие, Север скоро вспомнит прошлое. Он будет лежать в руинах подобно Пустоши. Я находила змеиные амулеты. Я нашла один в своей постели, Мирле. Я видела змей под кожей людей в дружине. Ты тоже должна бежать, — рука Юсфиры легла ей на запястье. Мирле чувствовала её выжидающий взгляд, но лишь улыбнулась в ответ, не двигаясь с места. — Но ты права. Не мне тебя вразумлять.

Юсфира исчезла так же бесшумно, как появилась. Её серый плащ мелькнул среди домиков предместья и растаял в последнем обрывке утреннего тумана. Мирле ещё долго смотрела ей вслед, думая о всём том, что их объединяло со дня казни отца. Мало кому она доверяла больше, чем Юсфире. Но Кесгерлен не мог держать микейские клинки вечно. С уходом наёмницы он окончательно превратится в гнездо скользких гадов, вроде Кресвара и ему подобных, кто также намертво ухватился когтями за паутину, кого уже не отодрать без куска штукатурки, по крайней мере, не ей. Мирле сплюнула. На языке поселилась привычная желчь. 

После наёмниц появился Сеггел, и Мирле перекинула ноги через перила, оборачиваясь к нему. Под одолженным у неё плащом белоглазый держал свёрток с Чашей, в правом, изрядно покрасневшем ухе сверкала серьга.

— Ауч… больно было? — поморщилась она.

— Было замечательно, — пожал плечами тот. — Жаль, что пора уходить.

— Время исчезать, — поправила Мирле, вспоминая обходные дорожки между постами стражи. — Ну же, белоглазые ведь как тени, должны быть незаметными.

— Должны. Но подчас так не хочется. Удачи тебе, Мирле.

Она кивнула: на этой кшеровой удаче целиком держалась нить её жизни. Но удачу вырвали из рук, обыграв в её же игре. И без удачи царевича больше быть не могло. Без удачи её шансы протянуть в Кесгерлене ещё пару дней очень и очень малы.

— Прощай. И спасибо, — накинул капюшон Сеггел, сходя прочь с крыльца. Мирле поджала губы.

Рассвет красил мир в белое золото, далеко размазывал синие тени. Мирле вдохнула стылый воздух, вспоминая этих людей. Девушку-эйлэ, воскресшую на её глазах и хвалившуюся убийством Мариаса. Великана, который знал назначение древнего артефакта, о котором Тёмный Культ-то шипеть боялся. Мертвеца с нечеловеческой силой. Закованную в сталь груду мышц, даже не говорящую по-рамейски. И вот теперь Сеггела, которому пожаловали серьгу за единственную ночь. Куда они направлялись, какие цели преследовали… 

Мирле чувствовала, что смотрит в пропасть, разверзающуюся прямо под ногами, стоя на осыпающемся краю, разглядывает жуткие магмовые недра. Но ей отчаянно хочется прыгнуть.

***

Когда Сеггел появился в дверном проёме таверны, стоя спиной к солнцу и позволяя лучам пронизать полы его нового плаща, остальные уже проснулись и, судя по поставленным на столы сумкам, были поглощены сборами. Они уже получили оружие, и ромфея Эзхен висела на её поясе, не прикрытая коротким зелёным плащом. Но вряд ли Гаррет собирался покидать город без своей драгоценной Чаши. 

В пустующем зале парила золотая пыль, и только хозяин протирал столы в отдалении. Сеггел прошёл по старым липким половицам, прислушиваясь к разговору, гадая, стоит ли ему снимать капюшон и прятать глаза. На всякий случай бросил взгляд на трактирщика, но тот явно был безразличен к облику посетителей.

— Я возьму внимание на себя, если не будет другого выбора, Гаррет, — произнёс Акелиас. — Но мне понадобится кровяной камень для большего эффекта. А вообще насколько она важна, эта Чаша?

— Вторую такую можешь поискать в Обители Молний, — процедил великан сквозь зубы, набивая сумку. — Спроси у Маэса, может, сторгуетесь на пару долей. Всё запомнила, Эзхен?

— Кроме того, как мне залезть в окно башни, да, — кивнула та, как обернулась на Сеггела, только заметив его. Удивлённо приоткрыла рот, показав кончики клыков, и потянула Гаррета за рукав. Великан с подозрением обернулся.

— Вовремя, — цокнул Гаррет.

— Обсуждаете, как ограбить кром? — вздернул тот брови с улыбкой.

— Ты вернулся! — Эзхен подпрыгнула и повисла на его плечах, крепко обняла. Подержала чуть, прежде чем недоверчиво принюхаться. — Чем от тебя пахнет?

— Мылом, — подсказал он, заставив её озадаченно нахмуриться. — Дочери вождя знакомо это слово?

— Сдаётся мне, не им одним, — протянул Акелиас, подходя ближе. Гаррет рывком стянул с Сеггела капюшон, и серьга поймала яркий отсвет. Эзхен округлила глаза.

— Да ты поразвлёкся, я смотрю, — цокнул Рыжий, кладя руку ему на плечо. — И теперь, значит, хочешь сбежать от того, у кого водится золото.

— У него водится не только золото, — оттянул угол рта Сеггел, вынимая из-за пазухи свёрток и обнажая от тряпицы стеклянный бок.

— Ты был у… — пробормотала Эзхен, застывая посреди фразы. Уши у неё застригли, стремительно краснея. — Как ты…

— Теперь нам наверняка стоит как можно быстрее покинуть город, — вздохнул Гаррет, но в рыжей бороде поселилась победная улыбка.

— Разве новая Дева сможет пристать в доках?

— Бумаг у неё действительно нет, но она пристанет в местечке к западу отсюда, у одной моей давней знакомой.

— У той, что выставила тебя в одних портках за порог посередь зимы? — прищурился Акелиас. — Или у той, что пыталась с помощью тебя и отравленных яблок захватить царство?.. Или… Гаррет, если брать во внимание только лишь женщин, уже начинаешь путаться.

— Эта знакомая не желает моей смерти. По крайней мере, наша дружба завязана на пожелании смерти кое-кому третьему.

— А кто платить будет, господари любезные, — проскрипел трактирщик, натирая стол. — Мои лошади стоят по золотой доле за каждую… Господарь Гаррет, уж извольте не порочить своё доброе имя паршивым конокрадством…

— Да вы поверьте, — прогудел тот, — тотчас, как мы получим торговый корабль, то пришлём всё с надбавками.

— Мы уже заплатили за постой и фонари, а он всё не уймётся, — процедила сквозь зубы Эзхен. — Ещё слово, и он получит последний металл, который у нас остался: мой меч в своё жадное брюхо.

— Позвольте, — улыбнулся Сеггел, отстраняя её с пути насилия. — Я могу заплатить. Надеюсь, ваши лошади, любезный, и впрямь стоят того.

Перед трактирщиком на стол опустилась серьга. Он оторвался от работы, закинув на плечо тряпицу, взвесил серьгу в руке. На той ещё осталась корочка крови.

— Здесь где-то четыре с половиной доли, юноша, — пробормотал, складывая драгоценность за пазуху. — Но, раз вы спешите, пятую лошадь можете взять за полцены.

— Наша вам благодарность, — растянул улыбку Сеггел.

— Ты что творишь, это же… — Эзхен повисла на нём с полным негодования взглядом. — Это же подарок.

— Ну так считайте, что лошади — тоже подарок. Мы ведь спешим убраться из города, разве нет?

Эзхен поджала губы, но остальные, похоже, не были против. По заверению Гаррета до дома их новой знакомой ждал один дневной переход в скором темпе, потому они взяли провизии на две стоянки. Набив новую холщовую сумку, Сеггел направился в конюшню с той мыслью, что своего, купленного на деньги коня у него ещё не было. И, должно быть, это что-то да значило.

Жизнь понемногу налаживалась, и, может, у него-таки выйдет свернуть из грязи и тьмы на прямой, ведущий к маковкам теремов и башням кромов путь. В стойле у худого гнедого конька при простой упряжи он обернулся на светлую арку зала поверх загородок и деревянных колонн. Их компания вполголоса обсуждала провизию, стоя вокруг стола. Эзхен принюхивалась к сухарям, Гаррет заворачивал вяленое мясо объясняя ей, как делают хлеб, Гварн нарезала копчёную рыбу прямо на столе. И в кои-то веки они казались не сборищем отверженных, но цельным отрядом. Конечно, далеко не друзей, не скреплённых ничем, кроме общего пути, но отрядом, в котором начали крепнуть связи. Сеггел улыбнулся самому себе, отворачиваясь, чтобы приторочить сумку к седлу.

Может, его путь лежал под их ногами, и нужно пройти его не в одиночку. Может, став одним из них, он найдёт и нечто большее в конце общего пути.

Из дверей конюшни выехали пять всадников, пошли рысью по пустым улочкам просыпающегося города. Сеггел проводил взглядом яркие маковки терема, плывущего над крышами в дыму печных труб.

— Князь сам вдел тебе серёжку? — поравнялась с ним Эзхен. У её седла болтался фонарь: металлическая клетка с парой светлых камней, но днём камень лишь впитывал свет, будучи простым тусклым кварцем. Подобные были у всех, кроме него и Гварн.

— Конечно, а ещё просил, чтобы я остался. Сулил надел и титул марла, но я отказался, — серьёзно ответил он.

— Ты врёшь, — засмеялась Эзхен.

— Может да. А может и нет.

По правде же Боргеллес после всего отправил его к придворному цирюльнику, вручив простое золотое колечко серьги. Старик глотнул водки, дыхнул на иглу, но прежде велел Сеггелу закусить тряпку. И хорошо, что князь уже ушёл, не слыша позорного скулежа и метаний.

— А я думала, что ты будешь как Мэйве, пойдёшь за своим Кану, — с ноткой разочарования выдала она.

— Где это дочь вождя слышала такие легенды?

— Когда учила рамейскую историю, — пожала та плечами. — Рамейские завоевания только в стихах и имеют приглядный вид.

— Куда уж пригляднее, чем в стихах, которые в красках описывают, как солдат берёт мальчика из захваченной деревни.

— Это хороший образчик рамейской культуры, — без тени смущения выдала Эзхен. — Так я и говорила отцу.

Они выехали из города и нырнули под сень редкого соснового леса, почти вплотную подступавшего к стенам. Дорога здесь была прямой как полёт стрелы, и они быстро миновали заставы и дворы предместий. Патрули стражи провожали их сонными взглядами, возвращаясь в город под потухшими фонарями светлого камня. Их всего раз спросили, куда они держат путь, и остались довольны пространным ответом Гаррета.

Каменная крошка летела из-под копыт лошадей, земля то и дело отвесно обрывалась провалами с красными глинистыми склонами, скатывалась мшистыми валунами к подножию пропастей. Сухая мерзлая трава стелилась жёлтым ковром, в котором шныряли мыши и воробьи. Через овраги и пропасти были перекинуты мосты: кирпичные арки и бревенчатые широкие дороги. С них, подставленных всем снежным ветрам, открывался вид на каньоны и шахты. 

После очередной своротки лесной дороги, уже скорее тропы, мосты стали подвесными, а пропасти — с поросшими травой склонами и журчащими где-то внизу стремительными горными речушками. Доски на таких болтались и скрипели под копытами лошадей, сыпалась труха и пыль на далёкое, теряющееся в туманах дно.

Эзхен следила за кружащими грифами, медленной качкой высоких рыжих сосен. Поднимала голову на север, где высился Сатхар, и снежные шапки синих гор едва касались облаков, потерянные в дымке.

— Твой меч оттуда? — спросил Сеггел, кивая на ромфею у её седла.

— Мне было шесть, когда мою душу вынули и разделили, но тот день я не помню, — потупилась она. — И Сатхара не помню. Слишком многое тогда случилось.

— Твой брат, — вспомнил Сеггел.

— Да, Хэнне, — взгляд Эзхен будто заледенел, она посмотрела в спину Гаррета, что ехал впереди. — Его убили пираты.

— Я не из их числа, если это хоть сколько-то тебя утешит, — проговорил тот, не оборачиваясь. — Я был таким когда-то, когда моё имя ещё звучало иначе. Но никогда я или кто-то из моих ребят не убивали эйлэ.

— Те эйлэ, которые за нами гонятся, они все вооружены ромфеями? — он видел, на какие трюки был способен её меч. Не хотелось бы, чтобы их враги обладали чем-то подобным.

— Это оружие не простых воинов.

— А тех, кто сможет заплатить. Ну конечно. Вот только Тёмный может вооружить своих воинов хоть чистым золотом.

— Нет, не так, — Эзхен примолкла, подбирая слова. — Это оружие подготовленных эйлэ. Этот меч будет говорить с тобой. Просить о… крови. Воин не должен поддаваться его голосу, если хочет обладать ромфеей.

— Что же будет?..

— Свет Великой Богини померкнет в нём, — эхом отозвалась Эзхен. — Без Света он уже не будет эйлэ.

— Я думал, эйлэ делают самими собой белые волосы и длинные уши.

Она улыбнулась, но получилось немного грустно.

— Понимаешь, те, кто перестал быть эйлэ в Пустоши, не удостаиваются ни имени, ни упоминания о себе в посмертии. О них не пишут, их не вспоминают. Они просто… исчезают.

— И как это касается тебя? — нахмурился Сеггел, и без слов понимая, что связь с Тёмным может значить для Эзхен не только неминуемую смерть, но и это… забвение. Отвёл взгляд, уже собираясь извиниться, как её слова разбили все его догадки.

— Я много раз спрашивала у Саннозе о своей матери, — прошептала Эзхен. Поджала губы. — Ничего.

Сеггел проследил, как на её побледневшем лице, прежде способном лишь на отражения злости, выступает что-то вроде сомнения в худшем. При всех её навыках и титулах, она вдруг показалась ему уязвимой, точно сама указала на брешь в своей броне. И как будто этих брешей, точно трещин, изо дня в день становилось всё больше. Хоть где-то он был сильнее. В отличие от Эзхен, он хотя бы знал что-то о матери.

Дорога шла петляющей лентой серой пыли по каменистому склону, лошади выстроились цепочкой. Корни сосен поднимались над насыпью, бугрились, точно крепкие узловатые пальцы. Сеггел ехал последним и услышал, как позади с шорохом сползают камни. Но, обернувшись, не увидел никого. Тропа была пуста, а папоротник и сухие побеги ежевики тревожил лишь ветер. Прищурившись, он ударил пятками и поспешил за остальными.

Но и когда земля выровнялась, а тень соснового полога сменилась на пронизанную солнцем зелень крон, странное чувство преследования осталось.

С очередным поворотом тропы они выехали к опушке молодого ельника. Здесь, за старой покосившейся аркой с пустыми клетками фонариков, за коротким мостиком через овраг, чуть в отдалении от дороги стоял сгоревший домик. Крыша его частично провалилась, за пустыми окнами колыхалась высокая трава. Но чёрный сруб всё ещё казался достаточно крепким, чтобы разбить в его руинах скромную стоянку.

— Думаю, можем здесь отдохнуть, — сказал Гаррет, направляя коня через заросший бурьяном двор. — Пока мы держали темп и можем позволить себе привал.

— Местечко жуткое, но я умираю с голоду, — согласилась Эзхен, перебрасывая ногу, чтобы скатиться с седла. И пока вела свою лошадь к колышку, оставшемуся от забора, успела достать из сумки припасённые сухари. Села на подгнившую скамеечку в некогда убранном саду.

— Похоже, это место уже давно служит перевалочным пунктом, — протянул Акелиас, глядя в землю. — Кострище, угли в печи… Жаль, ничего не спрятано для будущих гостей. Но, я так понимаю, здесь были охотники?

— Их орден в Мигреесе самый многочисленный и почитаемый, — кивнул Гаррет. — А в здешних лесах им нет отбоя от заказов.

— Тут водится много диких зверей? — вскинула нос Эзхен.

— При чём тут звери, — хмыкнул Гаррет. 

Сеггел нашёл в доме упавшую потолочную балку, одним концом ещё державшуюся за крышу, и растянулся на ней, глядя в прорехи потолка. Из таверны он стянул хлеб и теперь отламывал от него по кусочку. За хрустом корочки послышался шорох, осыпалась с балок пыль.

Он насторожился, медленно привставая. Замалчиваемое ощущение слежки, преследовавшее с самого Кесгерлена, обострилось вновь. На дворе звучали приглушённые голоса, но он прислушался к скользящей поступи проворных ног, скрипу старого дерева. Его глаза подсветились в полумраке. Фигурка под потолком вздрогнула и нырнула за висящую рваную тряпицу. Она без труда двигалась по тонким полусгнившим, обугленным балкам, будто настоящая тень.

Он подобрал с пола уголёк и, обойдя тряпицу, кинул, метя в незваного гостя. Но из его руки тут же выхватили хлеб. Сеггел и испугаться не успел, как перед ним стояла Мирле с засунутой за щеку булкой.

— Ты, — поражённо выдохнул он, отступая от неё как от призрака. — Ты что тут…

— Фто я фут фелаю, — кивнула она. Прожевала с упоением голодающей. — Да так, ничего особенного. Проходил мимо, увидел ржаной хлеб, а я только от него и молока кишками не страдаю. Тута за стенами ни с тем, ни с другим не густо.

Он скрестил на груди руки, и Мирле стушевалась.

— Ну следила и че.

— Почему?

— Я… — она схватила краешек накидки и принялась выдирать нитку. — Да я прост… Тц, ну кшерова срань…

— Сеггел, тут ещё чья-то лошадь в лесу привязана, — в дом вошла Эзхен и застыла перед ними. Непонимающе сдвинула брови. — Что тут царевич забыл?

Мирле будто бы стала ещё меньше. А когда в дверном проёме показались ещё и Гаррет с Акелиасом, вовсе попыталась исчезнуть, попятившись в обугленный полумрак.

— У тебя проблемы? — тихо спросил Сеггел.

— И это тоже, — сглотнула та. — Я просто хотел спросить… 

Эзхен уперла руки в бока, приглядываясь к ней.

— Да не, ниче такого, — отступила Мирле. — Типа спасибо. 

— Мирле?..

Она прикусила губу, уже было развернувшись.

— Можно… я с вами пойду? — проговорила тихо.

Эзхен оглянулась на Гаррета, потом снова на Мирле.

— Как же Крысы без царевича, — протянул Рыжий, скрещивая на груди руки.

— Отлично, — спешно заверила Мирле. — Они уже выбрали нового. А меня решили отправить к бате на дно. Ну, я парнишу с кладбища подрядил на эту роль. Прирождённый актёр, всплывает как мертвяк. Ну, я уверен, что да, я уж драпал к тому времени.

Эзхен недоверчиво нахмурила брови, кладя руку на рукоять.

— Пожалуйста! Я буду полезным. Я умею чинить одежду, готовить кашу, жарить сверчков, седлать лошадей, копать могилы, вскрывать замки… знаю много песен!

— Как к тебе обращаться? — насупившись, пробурчала Эзхен.

— Мирле! Я Мирле, — вскинула руки Мирле.

— Я не про то. Ты ведь девушка. — Повисло молчание. Эзхен подалась вперёд, исподлобья глядя на неё. — Ты… девушка?

— Да! — вскинулась та и вдруг покраснела. — Просто… я, типа, не то чтобы привык к этому.

— Это будет занятно, — протянул Акелиас.

— Она может нам пригодиться, — усмехнулся Сеггел. — Может, она и украла Чашу, но она же помогла мне и достать её. К тому же ей, похоже, некуда идти. Гаррет, давай возьмём её.

Эзхен перевела взгляд на Гаррета, явно не согласная с такой компанией.

— Уверена, что не замёрзнешь по дороге? — сокрушённо вздохнул тот. — Запасной одежды нет.

Мирле отчаянно закивала, светлея на глазах, и бубенчик капюшона зазвенел ей в такт.

Как оказалось, она уверенно держится в седле, бесстрашно пуская гнедого легконогого конька в рысь по скрипучим навесным мостам и привставая на стременах. За спиной у неё была подвешена лютня, на поясе двухцветной пурпурно-зелёной туники — два простых кинжала, а из поклажи только смена одежды и одеяло под ремнём при высоком седле. К тому же Гаррет отдал ей свой фонарь, когда солнце скатилось к верхушкам крон, и Мирле перестала сутулиться, ожидая подвоха.

Они ничуть не сбавили в темпе, проезжая мимо каменистых насыпей, отмеченных грубой росписью на валунах, свороток к деревушкам лесорубов и постоялым дворам. Грифы кружили высоко в безоблачном небе, ветер поднимал снежную позёмку.

Над тёмным сосняком поднимались и терялись в дымке башенки маленьких лесных городков, со дна разломов доносилось эхо голосов и ударов кирки о неподатливый камень.

Но уже вечерело, а Мирле так и не проронила ни слова. Сеггел кивнул, поравнявшись с ней позади шеренги. Тропа как раз выровнялась, вмещая двух всадников меж пологих берегов. По обе стороны дороги выстроились стройные сосны, жёлтые бескорые стволы хранили царапины от медвежьих когтей.

— Слышал, ночи тут такие холодные, что люди заживо замерзают без огня, — сказал он.

— Слушай, а куда мы едем? — сдалась та, тараторя от явного облегчения выговориться. — Кто вы вообще такие?

— Я бы знал, — хмыкнул Сеггел. — Стой. То есть ты поехала за тем, в ком ни разу не уверена?

— Сначала я думала, что вы, ну, грабите разные места ради артефактов. Я работала с такими уже, они неплохие парни, когда не делят добычу. Потом думала, что вы наёмные убийцы. Вон из-за неё.

— Эзхен? Да эйлэ честнее неё мир не видел.

— Ага, как же. Ну а потом я вообще не понял, что вы за фрукты. Но Гаррет вроде главный, э?

— Ну, у него есть корабль с командой.

— И дырка в ухе, — пробурчала Мирле. — От кого?

— Можешь спросить при случае.

— С ней он хоть не настолько жуткий. Типа, ты точно нормальный, он вроде приставать не должен, а у дохлотрупа, надеюсь, ничего в штанах не зачешется?

Сеггел засмеялся.

— Тьфу тебя, — отвернулась Мирле. — Э, у тебя теперь тоже дырка. Ты куда серёжку дел?

— А на чём я еду, — хмыкнул он. — Как раз на пять золотых конь.

— Тебя надули, — наморщила нос та. — У него сап и копыта как мои туфли.

— У тебя рот как твои туфли, — фыркнул он, отворачиваясь. Нормальный конь, подумаешь, худой и похрамывает иногда. За свою цену так вообще находка, кто вообще продаёт коней по золотой доле…

— Это да, — улыбнулась та от уха до уха, демонстрируя кривые зубы. — Специально выбирала.

Сгущались сумерки, падала на мир вечерняя тихая прохлада. Темнота поднималась из подлеска, и дорога принялась вилять меж реденьких рощиц. Клетки фонарей замерцали бледным светом, разгораясь яркими светочами. При повозках такие крепили на шестах, но им хватило и железных колец на ремнях упряжи. Уже давно не встречались своротки к деревням. Перестали попадаться указательные столбы. Похоже, Гаррет выбрал глухую тропу через нелюдимые чащи, которая не заросла только от скудности хвойного подлеска. По правую руку поднимался горб скалистой насыпи, поросший густым ельником. Под светлым небом земля упала в темень, кроны сосен качались от ветра, скрип ветвей смешивал звуки. Где-то в чаще пронзительно крикнул иос*. Эзхен вздрогнула, поднимая фонарь.

— Только хотела сказать, что мне нравится Мигреес, — процедила она, когда крылатая тварь перелетела в высоких кронах.

— О, поверь, днём это край самоцветных скал и конной охоты, но ночью… — Гаррет цокнул, качая головой. — Здесь хватало ночных тварей и раньше. И кто знает, что могли раскопать шахтёры за минувшее время.

Их процессия фонариков двигалась по тёмной ленте тропы меж припорошенной снегом голой земли. Сухие папоротники, белый мох и палую хвою ворошили грызуны и птицы. 

Над мшистым валуном выросла маленькая сгорбленная тень, из-под кожаного шлема на заросшей жёсткой бородой морде блеснули острые звериные зубы, за путниками проследили чёрные бусины глаз. Существо обернулось, издало череду щебечущих и щёлкающих звуков, и земля перед ним взбугрилась спинами ещё полусотни таких же уродцев. Существо подняло заточенный обломок металла на грубо обтёсанном древке и побежало в папоротник, направляясь наперерез. Остальные двинулись за ним.

***

Ночь близ Вязкой Гавани была тихой и недвижимой, наполненной песней сверчков и танцем полупрозрачных фей в высокой траве, игрой ветра в шелестящих серебряных ивах. Башни лечебницы, что расположилась в болотине к юго-западу от Кесгерлена, зажгли огни, в окнах сновали тени сестёр. Река лениво серебрилась под луной.

Волны расступились, и над тёмной водой Вязкой Гавани показалась девичья голова, полуобнажённые, в призраке мокрого белого платья плечи, очерченная тканью грудь. Блестящие чёрные волосы облепили длинную шею, стекли смоляным ручьём по спине. Йола вдохнула ночь, поднимаясь из вод, её босые ноги увязли в прибрежном иле, грязь и ряска окрасили подол. Сквозь рогоз и гибкие ветви она взошла на покатый холм, растворилась во тьме меж деревьев.

Она скользила призрачной тенью над палой хвоёй, ступая по мягкому белому мху и острым камешкам, с наслаждением погружая босые ноги в траву, и только совы поворачивали головы ей вослед, и феи вспархивали с соцветий. Было непросто добыть тело в столь короткие сроки. Девушка была худощавой и высокой, с маленькой грудью и мягкими бёдрами, с чересчур раскосыми глазами уроженки северных островов, но выбирать не пришлось.

На поляне уже ждали. Луна давно взошла, смотрела, малодушно прячась за ветвями, на собравшихся.

Зачинщика переполоха не виднелось. Зато здесь были остальные. На мшистом валуне в пятне лунного света сидела поджарая девушка в короткой меховой тунике, с оленьими ногами. Сверкали металлом острые металлические копытца, пушистые ушки поворачивались по ветру. Подле неё дремал вепрь, положив на траву тяжёлую клыкастую морду. Клочья мха и кора на его шкуре делали зверя похожим на ещё один камень. Бледно-бирюзовые светлячки кружили над его головой — посланники далёкой Бездны — жужжали тревожные вести. Высокая женщина в доспехах, чьё лицо изуродовали шрамы, опиралась на гарду обнажённого, поставленного в землю меча. Она хранила спокойствие, точно своя статуя, — механическая покорная кукла. Быть может, ещё одна рукотворная версия себя, их она создала в достатке. Бородатый карлик в колпаке сидел в высокой траве меж россыпи грибов, посматривая то на одного, то на другого из-под кустистых бровей. А в самой тени, поблёскивая панцирем, обернувшись вокруг древесного ствола, шуршала про себя гигантская сороконожка, и из-под её тёмных спутанных волос глядело юное смуглое личико. Пришли почти все.

Йола прошла вдоль поляны к девушке, держащейся поодаль от всех. У той из пушистых русых волос была сплетена косица за ухом, крепкие руки были оголены до локтей не единожды залатанным холщовым платьем, убраны в грубые кожаные перчатки.

— Здравствуй, Хаккет, — промурлыкала Йола. Та кивнула, продолжая вдумчиво вглядываться во мрак.

Трудно было найти более непохожих друг на друга девушек. Йола воплощала нежность лепестков водных лилий. Хаккет была закалённой и крепкой, с выструганной в труде фигурой, и, кроме бледности кожи у одной — от затворничества в мастерской, у другой — оттого что свет не проникал сквозь толщу воды, у них не было ничего общего.

— Рада тебя видеть, сестра, — сказала Хаккет.

Наконец среди подлеска появился и он. Его ноги как всегда были босы, гладкая голова черна от сажи, глаза — закрыты лентой для их же блага. Он шёл, опираясь на грубо выструганный посох, и одеждой ему служила наброшенная на плечи бурая плащаница с обугленным краем.

— Маэс, — присела Йола в поклоне.

— Маэс, — поклонились остальные, даже вепрь поднялся на лапы, чтобы склонить голову.

Украдкой взглянув на Хаккет, Йола уловила её незаметную ужимку. Что бы это значило…

— Вы уже знаете, зачем я собрал вас, — проговорил громовержец. — Вдали от наших глаз, на землях, что отреклись от нашего покровительства, Тёмный пытался выбраться из Бездны.

Его слова встретила напряженная тишина. Имя Тёмного, положившего начало охоте, для каждого было знаменем застарелой боли и многих потерь.

— Пока что ему это не удалось, но лишь по чистой случайности. И я бы дальше поручал Лорему его попытки, — он обвёл их незрячим взглядом, задержавшимся на Йоле. — Но из-за вашей неосмотрительности эта тема ещё не закрыта.

— Эта девчонка оказалась чересчур сильна, — она шагнула вперёд, тут же вздрагивая от очертившихся на сухом лице морщин, склонила голову, — господин Маэс.

— Ты разочаровываешь меня, и не в первый раз, Проводник, — процедил тот, переводя взгляд на Таэтар, на бога дорог. — Все вы. Я не желаю слушать о её силе. Она обычная смертная, её клинок исчерпал себя, она ни минуты не выстоит против любого из нас.

Губы Хаккет снова изогнулись, и Маэс мгновенно обернулся в её сторону:

— Механик.

— Да, господин, — приосанилась Хаккет.

— Ты забываешь, что если она отдаст свою кровь алтарю, Тёмный не пощадит никого из нас.

— Как мы не пощадили ни одного из них, — проговорила Хаккет одними губами, так что Йола похолодела. Но Маэс даже не отреагировал. Понадеявшись, что он не слышал, Йола заставила слабое девичье тело унять сердцебиение.

— Ты больше не участвуешь в охоте, — сказал Маэс, обернувшись к ней. Йола поклонилась, чувствуя как камень падает с плеч. — Восстанавливай тело, если уже простая девчонка тебе не по силам.

Эта девчонка первая, кто задел меня по-настоящему, хотелось сказать ей. Я бы не отдала её никому из вас, но, к сожалению, всё, что она пока умеет, это бить и ненавидеть. К счастью, я умею ждать.

— Почему ты отпустила их? — обратился он к Таэтар. Женщина в броне подняла тяжёлую голову. Широкие очерченные скулы бросили резкие тени. Её красивое, увековеченное в камне лицо с правильными жестокими чертами взбугрилось из-за шрамов.

— У меня нет ответа, — проговорила она.

— Она и пальцем не тронула твой конструкт, — заметил Маэс. — Ты могла просто потопить их корабль, и её кровь бы остыла на дне реки.

— Могла, — согласилась Таэтар.

Долгое молчание Маэса подтвердило её опасения. К Таэтар у него тоже больше не было доверия. Затаив дыхание, Йола проследила, как он оборачивается к старичку-Дорожнику.

— Ты мог выцепить её и не единожды. Но не стал. Первый раз ты поддался голоду и спугнул её, что же потом?..

— Господин, да как бы сказать… Реки — не то чтобы моя стезя, да и потом на меня произвело впечатление всё… остальное.

— Для тебя нашлось бы место в Дюжине, понимай ты, что охота рано или поздно доберётся и до тебя.

Тот понурил косматую голову, сокрушенно кивая скорее напоказ.

— Мы должны во что бы то ни стало успеть перехватить её до того, как она попадёт в руки Тёмного, — процедил Маэс, обводя их широким жестом посоха. — Вы бросите все силы на охоту и перевернёте Угодья ради этой мелкой девчонки…

Девушка-лань прищурила крупные бусины глаз, Фтеница прошелестела сегментами о десятки изогнутых ножен, Таэтар опустила взгляд на блик, скользящий по острию своего меча. Йола проследила за Хаккет. Та хранила молчание. Что она задумала… Глодало нехорошее предчувствие о сестре, и она прикусила щеку изнутри.

— …В случае же, если все вы не преуспеете, — Маэс отступил, поднимая взгляд к древесным кронам. — Этим займётся Глёсне.

Йола вздрогнула, поняв, что принимала за звёзды искры серебряных булавок в шали воплощения самой ночи. Попятилась, но рука сестры остановила её, пресекла бегущие по холодной коже мурашки. Она уже не могла отвести взгляда от распластавшегося над лесом чудовища. Сотни лап стояли на земле древесными стволами, сотни глаз следили за ними из каждого сгустка темноты. Как давно он ждал здесь? Почему она никогда не слышала его, не чувствовала его приближения… Ей захотелось нырнуть на тихое илистое дно, чтобы уйти из-под шали этой ночи, грозившей распахнуть иглозубую пасть шириной с само небо.

— Ни одна капля её крови не должна упасть на алтарь, — подытожил Маэс. — Я надеюсь, вы понимаете, какова цена неудачи.

Наши жизни, сглотнула Йола. Всех тех, кто пережил прошлую охоту, кто остался живым на этой проклятой земле. Но, конечно, не твоя. Ведь ты святой, ты — Великий Громовержец, ты спасёшься, даже если Угодья будут обращаться в пепел под твоими вечно босыми ногами. Ты ведь знаешь, как нам вернуться домой. Ты медлишь, потому что тебе уже начало нравиться здесь. Вся эта пища, это подобострастие к твоей вечно остававшейся в тени персоне, Пилот. Но вслух она не проронила ни слова.

— Позаботьтесь о себе хоть сейчас, — прошипел Маэс сквозь зубы, прежде чем в место, где он стоял, ударила ослепительная молния. Они заслонили глаза. В следующий миг его уже не было, а молния скользила по чистому небу изломанной вспышкой.

Глёсне тоже ушёл, поняла Йола, избавляясь от алых пятен под веками. Стали видны звёзды — те, что падали, не вонзаясь иглами в плоть, но зарождая на этой земле, такой чужой для них, магию.

***

На очередном повороте тропы Сеггел уловил движение в подлеске. Но, приглядевшись, не заметил ничего, кроме густой темноты и колышущихся от ветра папоротников. 

— Сегодня весь день что-то чудится, — пожаловался он Мирле.

— То есть ты тоже слышал? — обернулась она. Сеггел нахмурился, подъезжая ближе под свет фонаря. Ему самому такого не досталось, но до этого момента он и не нуждался в свете. — Козодои уже должны спать, а я клянусь, что слышала одного.

— Вы чего остановились? — окликнула их Эзхен, поднимая фонарь.

В тот же момент что-то вонзилось в него, пролетело сквозь железные прутья, покорёжило их и разбило светлый камень. Осколки посыпались на землю, с шипением погасая о стылый воздух, скоба заскрипела, движение заставило лошадь затанцевать. Эзхен схватила луку седла, натянула уздечку, оставаясь в темноте. Мирле заозиралась и выхватила кинжал. 

— Что это? — раздался голос Акелиаса. Его фонарь тоже разбили, но он выудил из сумки маленький стеклянный светоч и бросил Гаррету. Тот зажёгся от тепла руки.

— Цверги, — сказал Рыжий. — Бежим, пока они не подрезали сухожилия лошадей.

Сеггел и вправду различил, как со склона насыпи в папоротниках ползут косматые, вооружённые копьями и топорами карлики. По спине взбежала стайка мурашек. Похожие на уродливых, облезлых медвежат, ростом едва человеку по пояс, одетые в шерсть и невыделанные шкуры, они выползали из пасти темноты в каких-то страшных количествах. Темнота горела голодом их глаз, рубленным железом их оружия. 

— Цверчто? — оскалился он, совершенно не представляя, чего от них ожидать.

— Кшерова срань, я не собираюсь тут подыхать! — проскулила Мирле, первой ударяя пятками и срываясь в галоп.

Они с Эзхен переглянулись и больше не медлили, посылая коней вдогонку остальным. Тропа уводила под откос, камни летели из-под копыт. Лошади ржали и медлили, не слушаясь, почти вслепую прыгали через провалы земли. Комья грязи срывались с обрывов, высота которых терялась в темноте. Сердце у Сеггела заходилось в жутком ритме. Ночь подступала к горлу, грозя придушить. Поднявшийся ветер наполнился птичьим щебетом сигналов и выкриками цвергов.

Зигзаг дороги терялся в долине, уводил широкой дугой за рощу. Эзхен оторвалась, подбегая ближе к фонарю Мирле. Та вцепилась в железную клетку, ещё хоть как-то освещающую путь. Сеггел оглянулся, и лесистый склон показался одним огромным зверем, сползающим по насыпи.

Цвергов становилось всё больше. В тенях и на деревьях он видел бегущие на коротких ногах комки шерсти. Бородатые головы в шлемах скалились звериными мелкими зубами. Они выбегали на тропу, замахивались ржавыми серпами, грозя подсечь ноги лошадям. Гаррет опустил топор и располовинил одного на своём пути. Гварн прошлась рогатиной по подлеску, пыль и камень стали скользкими от крови.

Впереди лежал пологий обрыв. Они послали коней к мосту, как светоч выхватил из темноты обрубленные верёвки, провисшие доски. Резко натянув уздечку, Гаррет выругался. Лошадь остановилась перед откосом, поворотила прочь от осыпающегося края, нервно зажевала повод: обрыв полого уходил во тьму, и колышки моста болтались далеко внизу.

— Тропа! — крикнул Акелиас, ныряя в кусты.

— Откуда ты… — скривила губы Эзхен. 

— За ним, — решил Гаррет, посылая лошадь за лекарем. Той ничего не осталось, кроме как поехать следом.

За кустами и впрямь обнаружилась петляющая узкая тропинка, уводящая вдоль лесной опушки к лежащему ниже каменистому плато. Лошади перешли на семенящий шаг, мотая головами. Сеггел заслышал свист позади и с запозданием понял, что они дали цвергам преимущество в высоте. Лошадиный круп резанула стрела.

— Сверху! — крикнул он Мирле, и та пригнулась. Над ней просвистели стрелы. Она тоненько взвыла, сжимая последний целый фонарь.

— Быстрее! Нас так расстреляют, — процедил он, следя как карлики натягивают тетивы своего нехитрого оружия. Стрелы мазали, но их было много, и вот одна порезала его сапог.

Гварн раскрутила рогатину над собой и отбила пару стрел, останавливая лошадь, чтобы Сеггел и Мирле обогнали её, уходя под защиту.

Когда дорога чуть выровнялась, они понадеялись, что смогут оторваться. Эзхен прыжками вырвалась вперёд, перескочила поваленное дерево. Плато колкой крошкой брызгало из-под копыт. Сеггел заслонил лицо, и рвано выдохнул, когда в пыли сверкнула натянутая леска. Его конь прыгнул, чуть не задев ловушки, но лошадь Акелиаса споткнулась и упала, пробороздила мордой по земле. Камень потемнел от крови: она рассекла до кости передние ноги. Акелиас выругался, выползая из-под бьющейся кобылы. Тут же к нему подбежали цверги, копьё вонзилось в его сучащую по земле ладонь.

— Твари, — выдохнула Эзхен, разворачиваясь к нему. Ромфея выскочила из ножен, прочертила кровавую дугу и сняла три головы карликов. Бородатые тела ещё какое-то время стояли, обливая камень кровью, прежде чем свалиться на Акелиасову лошадь.

Тот подтянулся из-под неё, выдернул копьё из руки, поднялся рядом с замершей на месте Эзхен. Эйлэ не отрываясь смотрела в лес, стремительно бледнея. С ромфеи стекала кровь, рука на рукояти уже поворачивалась для следующего удара.

— Залезай, — прижала она уши. 

Акелиас проворно ухватился за ремни, подтягиваясь в седло, и Эзхен послала кобылу прочь. Им в спину полетели стрелы, воздух потемнел от них. Перекинув ногу через круп, Акелиас расставил руки, закрывая Эзхен, и поморщился, когда его спину ужалили грубо обтёсанные наконечники.

Тропа вела их всё вниз и вниз, лошади оступались в темноте, петляя между кривых сухостоев и валунов. Сеггел замечал цвергов уже не только в подлеске: на деревьях, в ветвях над дорогой, впереди. Эти бороды на мелких ножках не могли быть настолько шустрыми.

— Они ведут нас! — крикнул он, понимая, что это они подрезали мост. — Нас ведут в ловушку!

Мирле тонко заскулила, не зная, что с этим сделать. Но остальные вряд ли его слышали.

Последние камни скатились в овраг на плоское песчаное дно. Гаррет притормозил, озираясь в поисках дороги. Отвесный склон опоясывал овраг, по нему едва ли могла взобраться лошадь. Вновь засвистели и спикировали стрелы, Гаррет поднял над собой руку, и стрелы мазнули по наручу. Эзхен прижалась к груди Акелиаса, но у того стрела пронзила руку насквозь: по щеке Эзхен мазнул наконечник, пуская тонкую струйку крови. Она задержала дыхание. Мирле попятилась вверх по тропе, но на ту выскочили два карлика, и она закричала, прибиваясь к остальным. Цверги стекли чёрной лавиной косматых шкур и зубастых оскалов.

Над соснами прокатился рык, заставив карликов заозираться, теряя строй. В мгновение тишины Сеггел различил тяжёлый шорох бегущих лап, как из-за деревьев выскочила громадная зверюга, с грацией куницы скользнула в овраг, ныряя в гущу врагов. Те рассыпались, с воплями исчезая под зубами и лапами, стремительно обагряющих землю. Засвистели стрелы, но только застряли в гладкой шкуре. Кельпи вскинула блестящую от крови морду и оскалила клыки, обращая свой глухой рык на них.

— Это же… — нахмурился Акелиас. — Та тварь из Раверграда. Она…

— Она даёт нам шанс уйти, — прошипел Гаррет. — Ну же!

Они поворотили коней прочь и выскочили на склон оврага. Пока цверги были заняты кельпи, никто не помешал им уехать. Сеггел оглянулся, глядя на сражающегося с карликами зверя. Кельпи держала их как могла, хоть их копья и серпы и ранили её шкуру, и она скулила от боли. Прищурившись, он заставил себя послать коня вслед за остальными.

Небо начало светлеть, когда они вынужденно перешли на шаг. К счастью, цверги видели только в темноте. Сойдя с тропы, Гаррет повёл лошадь к низине в мягкой сухой хвое.

— Привал, — выдохнула Эзхен, сползая с седла.

Мирле перестала сжимать потускневший фонарь и свалилась вслед за ней. Зябкое утро будто выпило все их силы. Дрожа от холода, придвинувшись к тонкому, наспех сложенному костерку, они позволили себе прикорнуть до восхода.

Сеггел первым разлепил веки, расслышав в отдалении что-то отдалённо похожее на вой. Всё так же укутанный в одеяло, выдыхающий сквозь зубы пар он пошёл вверх по пологому склону холма, поросшего редким сосняком. За ним, в яме вывороченных корней, лежала, свернувшись клубком, большая чёрная кельпи. Её шерсть была мокрой от ран, кое-где застряли обломки стрел, и, судя по частому дыханию, у неё грозило начаться заражение крови. Оружие цвергов было печально известно количеством грязи в грубо стёсанном железе.

Он подошёл к ней, как в полусне рассматривая острую лисью морду, прижатые маленькие острые уши, сильные плечи, собачьи лапы и гладкий длинный хвост выдры. Это была красивая кельпи. Короткая шерсть лоснилась даже слипшаяся от крови. Она раскрыла крупные бусины глаз и посмотрела на него. Моргнула, ни бросаясь, ни злясь, лишь принимая его присутствие. И он не медлил.

— Ты хочешь что? — спросил Акелиас. — Чтобы я обработал раны этой…

— Пожалуйста, — продолжал тянуть его за рукав Сеггел. — Она тебя не тронет. К тому же, какая тебе разница, если тебя пару раз укусят?

— Только потому, что я впервые слышу от тебя это слово и поощряю вежливость.

Лекарь спустился в яму и приступил к работе. Кельпи подняла взгляд на Сеггела, и, показалось ему или нет, но в черноте её глаз сквозила благодарность.