Море билось о скалы яростно, гневно, словно пытаясь достать то, что пряталось за ними.
На губах стыла соль. Ирг машинально слизнул ее. Когда-то скалы слушали песни волн, песни для них, и море ласкалось к ним… Это было раньше.
Наклонился отвязать лодку. Задубевший от соли узел слушался плохо, но пальцы давно привыкли к таким.
В крохотной бухте, где прятались лодки, вода стояла обманчивой спокойной гладью. За ее пределами волны танцевали — еще не шторм, еще не смертельно, но уже дыша угрозой. Танец мечника — не танцора. Смерть для всех.
Помедлив, Ирг поджал губы. И толкнул лодку в волны, легко вспрыгивая на борт следом.
«Море дарит жизнь и море ее отнимает. Море кормит — и убивает. Идти против моря — идти против судьбы». Мать пела это с детства, песни вились в душе до сих пор, убеждая склониться перед неизбежным. Разве бросают вызов стихии? Она сотрет любого в мелкий песок.
— Но ведь море дарит жизнь… — прошептал Ирг, вглядываясь в темную полосу туч над горизонтом.
Шторм еще не пришел, еще не время для смерти. Так он говорил в деревне, но люди были слишком запуганы, чтобы слушать, тем более того, кого всегда обходили стороной. Они никогда не верили, что он чувствовал море.
И сегодня из бухты вышла только его лодка. Первая за два месяца.
Соль оседала на коже вместе с холодными брызгами, высушивала руки и лицо. Он вел лодку упрямо, не думая ни о чем. Кроме жизни. И смерти, если Морской Бог все же решит раздавить наглеца.
***
Все началось три месяца назад. Одна лодка не вернулась домой, вторая, третья. Когда смерть обошла почти каждый дом, а рыба словно покинула эти воды, люди поняли, что море разгневано на них. Первым пришел страх. Вторым — голод: зимние запасы кончились, заготовить новые не успели. Третьей должна была явиться смерть. Без ловли рыбы их селение бы не выжило: скалистый остров почти не давал урожаев.
Так бывало порой — песни сохранили бережно каждый из случаев божественного гнева. Когда Иргу было десять, так случилось тоже: долгие шторма, долгий голод. Многие умерли, мать тоже, а потом Бог сменил гнев на милость.
Море дарит жизнь. Отнимает ее тоже оно. Но Ирг не хотел смириться с решением большинства: молиться и ждать милости Морского Бога.
Волны тянулись к лодке, угрожающе качали ее. Словно брали на руки младенца — но только чтобы швырнуть его в волны с вершины скалы: так когда-то поступали с калеками. Так могли поступить и с ним, но он не был калекой, лишь безотцовщиной, а слово матери, жрицы моря, имело вес.
Волны угрожали — и все же не тронули его. Назад он вернулся с богатым уловом: рыба, пользуясь отсутствием рыбаков, потеряла всякую осторожность. Голод временно отступил.
***
Владыка Моря не знает пощады. Так пелось в песнях, так заведено с начала времен.
На третий раз Ирг с трудом сумел вернуться в бухту, едва выйдя из нее. Небо набухло угрожающей чернотой, почти сливаясь цветом с волнами, что зло бились о скалы совсем недалеко от него. Белая пена на темных водах, удар за ударом — не отвести глаз.
Нельзя бросать вызов богам, нельзя идти против их воли. На запретах стоит мир. Только если все равно — смерть — запреты перестают пугать.
Дома Ирг долго смотрел на волосы спящей жены. Они потускнели, померкли. Словно покрылись пеплом, как и ее лицо. Он не знал, убивает ее голод или какая болезнь: лекарь умер одним из первых, и лечить стало некому.
Она проснулась от его взгляда. Одними глазами — запавшими, воспаленными, — позвала подойти ближе. Помедлив, Ирг шагнул к кровати — и это далось тяжелее, чем шаг к прогневавшемуся на их народ морю. Тяжело опустился на колени. Усталость последних дней навалилась сразу и полностью, придавила плечи, закрыла глаза.
Для чего стараться, если смерть уже зашла в их дом? Сперва — дочь. Теперь — она… Единственная, ради которой он улыбался. Единственная, кто никогда не косился неприязненно на его волосы — «черные, как море в шторм», не отводил глаза от его взгляда — «дикие, ненашенские». Ради кого он любил всех остальных.
«У тебя глаза темнеют, как буйное море, когда ты зол», говорила мать. И улыбалась мягко-мягко, тепло. «Подкидыш!» — кричали вокруг, когда он был ребенком. И держались в стороне.
Истончившаяся еще больше за последнее время рука жены легко коснулась его головы, погладила. Замерла. И слова рванулись наружу вопреки его желанию:
— Я не смог больше выйти в море. Не смог… спасти всех.
Ее пальцы пропустили прядь его волос, погладили ласково.
— Ты сделал больше, чем все здесь, муж мой. Ты сделал все правильно.
— Это не спасло нашу… — он запнулся. Мертвое — мертвому. Продолжил о живом, о беспокоящем, тлеющем внутри жгучим углем: — Не спасет тебя.
— Боги забирают жизнь в положенный срок, — еле слышно вздохнула она. — Не людям это менять. Людям — жить дальше. Ради живых. И ради мертвых, чтобы они жили в их сердцах. Ты и так сделал почти невозможное, счастье мое. Волна моя…
Ее рука бессильно упала вниз. Она снова ускользнула в забытье. На этот раз — навсегда.
Невозможное, эхом отдалось в голове. И недостаточно.
Боги забирают жизнь в положенный срок.
Море забирает.
Ирг не помнил, как долго сидел, вглядываясь в ее застывшее лицо.
Он помнил, как дорога легко ложилась под ноги. Песчаный пол дома. Камни скал. Песок на берегу, серебристый в лунном свете: небо выдалось неожиданно чистое для шторма, что замер за пределами бухты.
«Волна моя». Он любил, когда она звала его так. И не думал о разгневанных темных водах, решивших уничтожить их дом. Ведь раньше море таким не было.
Если он — ее волны, то она — берег в бухте. Касаться — ласково, обнимая собой прибрежные камни, бережно перебирая песок волос…
Руки почти не чувствовали закаменевшую от соли веревку. Руки помнили другое: легкость тела, когда поднимаешь ее, смеющуюся и сияющую прогретым солнечным песком. Если он ее море, то она — его берег. Берег, к которому всегда возвращаешься. Который ласкаешь волнами. Которому несешь дары — ракушки, жемчужины, рыбу. На котором всегда ждут…
Ощущение опустевшего берега за спиной шевелило угли внутри.
Волны легли под лодку легко и послушно. Обманывая, усыпляя бдительность… Нет, не так. Не усыпляя — поддерживая. Если не верить в это — как сделать невозможное?
Волна — черная, разгневанная, штормовая — ударила в борт, едва суденышко высунулось из-под защиты скал. Ирг кое-как удержал равновесие лодки, выправил ее, чтоб не дать шторму порадоваться. И направил прямиком в клубящуюся на горизонте тьму. Если сделал невозможное для человека, пора делать невероятное.
Пусть уже не для себя.
***
Волны швыряли лодку сильно и долго. Лицо, исхлестанное ветром, жгло от соли. Ирг упрямо держал направление. Вперед, к шторму.
Он чуял заранее, что увидит. Особым, «ненашенским», чутьем.
Не ошибся. Черные волны взмыли вверх, нависли над ним. На них застыл Бог: плащ цвета шторма, клубящаяся тьма волос, уходящих в волны. Взгляд злых — штормовых — глаз.
«Шторма — Его гнев, а соль…» Что говорилось про соль, Ирг не помнил.
Он поднял голову, глядя снизу вверх.
— Ты похож на мать, — низкий голос раздался сразу отовсюду, придавил тяжелой волной. — Такие же глаза. Без страха.
— Мне нечего терять, — ответил Ирг. Отгоняя непрошенные мысли: не просто так Бог это сказал, не просто так — «подкидыш»…
Бог усмехнулся.
— Ей тоже было нечего, когда она вышла ко мне во второй раз.
Ирг не знал, как умерла мать. Она просто исчезла. Не в море, ведь лодка осталась на берегу. Или нет? Ведь зачем брать лодку, если не собираешься возвращаться? И случайно ли после ее исчезновения шторм утих?
Идти против моря — идти против судьбы, говорила мать. Почему же сама выходила? Унять шторм ценой жизни. А в первый — зачем?..
— Поворачивай назад, смертный. В память о твоей матери я оставлю тебе жизнь. Один раз.
Глаза в глаза, как отражение: человеческие и нет. Синие, как море в покое, темнеющие все больше. Черные, как море в шторм. Так странно — схожие.
— Не уйду, пока не закончишь шторм!
Если можно прекратить шторм жертвой, Ирг заставит принять ее от него.
— Чем оправдаешь свою дерзость?
— Ничем. Мне не нужны оправдания. — И рубанул отчаянно, словно ныряя в холодные волны: — Я хочу узнать твои.
От грохота волн заложило уши.
— Как ты смеешь спрашивать их, смертный?!
Ирг прикрыл глаза, мысленно пропуская между пальцев песок волос жены. Пропуская через всего себя — ее.
— Ты отнял мой берег. — И добавил по наитию: — Отец.
Ветер взвыл разгневанно и тонко. Волна сбила с ног, палуба кинулась в лицо. С трудом отдышавшись, Ирг кое-как поднялся, держась за сломанную мачту. Боль ломала тело, а смерть выжидающе замерла где-то за спиной.
Как и море. Волны бушевали — но поодаль, вокруг самой лодки вода сделалась гладкой, смирной. Собирала силы для последнего удара?
Ирг не боялся. Когда теряешь все — смерть не страшна.
Только было жаль море. Ведь оно не виновато. Он помнил, как волны ласкали берег. Как выносили ракушки на песок, щекотали босые ноги. Как вода переливалась, нежилась в солнечных лучах.
Не море отняло у него берег — а его Владыка.
Море за него не в ответе, не оно рождает Великие шторма. Море порой не в духе — но лишь Бог не в духе так подолгу.
Море — это жизнь, просто оно не свободно. Но очень хочет освободиться.
Когда шторм обрушился на него, Ирг закрыл глаза, вспоминая — плеск воды в бухте, игру солнца на ласковой морской глади, мелькание рыб где-то внизу, под лодкой. Мягкую соль на губах. Потянулся к морю — всем собой, отдавая себя, прося и любя, — и море потянулось к нему навстречу, словно ласкаясь.
Он еще успел увидеть потрясенное, неверящее лицо Бога.
И теряя сознание, наконец вспомнил слова матери: «Шторм — гнев Морского Бога, а соль — слезы моря, потому что оно не хочет так долго злиться…»
***
Солнце светило в глаза, но боль прошла. Больно — значит, живой, а мертвым не нужна жизнь.
Ирг медленно сел. Песок, пропитанный солнцем, усыпали ракушки и обломки, ласковые прибрежные волны осторожно касались босых ног. Он глянул на море. Спокойная гладь переливалась в солнечных лучах. Небо — свежеумытое прошедшим дождем, синее-синее. Как его глаза, когда он спокоен. И никакого шторма на горизонте.
Он улыбнулся. Откуда-то — «ненашенским», нечеловеческим чутьем, чутьем полубога, — он знал: долгих штормов больше не будет. Потому что море теперь свободно. Теперь у него больше нет Владыки, полного гнева и долгой, застарелой злобы, — есть Ирг, который равно любит и берег, и море.
И дом его теперь — в море.