<i>повествование от лица Эмбер</i>
Искренне, до тёмных пятен перед глазами, до синяков под беспрестанно болтающимися браслетами на руках ненавижу три вещи.
Школьные вечеринки. Змеиный клубок, в котором ты либо часть отвратительного, до тошноты прогнившего мира, либо отвергнутый кусок мяса, изгрызанный острыми змеиными зубами и пропитанный сладостно-приторным лживым ядом.
И я даже не берусь утверждать, что хуже.
Идём дальше по списку. Беспомощность. Когда руки дёргаются, но толстые верёвки до мучительной боли в сжимающихся челюстях держат их, не давая ни шанса на движение. Когда сердце трепыхается, но не может выбраться из грудной клетки и лишь натыкается на острые края рёбер.
И Сара. Та высокомерная дрянь, что я терпеть не могу. До скрежета зубов. Она проходит мимо меня, задрав нос, а у меня руки сжимаются в кулаки. Сверлит мою спину насмешливым взглядом и кривит накрашенные блеском губы, когда я поворачиваюсь.
Шепчет мне на ухо: «Попробуй сказать мне что-нибудь». Упивается своей властью и моей беспомощностью. Обожает нашу кровавую, жестокую и сложную войну, в которой победитель тот, кто сможет первым вслепую нащупать незаживший шрам и расцарапать его.
Победителей нет. Проигравших тоже. Это и делает войну интересной.
И я, блять, честно говоря, не знаю, что делаю на пороге её дома. Откликнуться на сообщение о вечеринке — глупо, необдуманно и торопливо. Но я это сделала. Да.
Теперь стою на второй стадии — беспомощно играю тяжёлым браслетом, повисшим на руке, и нерешительно пытаюсь постучать в дверь.
Мимо проходит недружелюбная девушка, толкает меня плечом, опалив брезгливым взглядом, и проходит внутрь.
С этого момента я понимаю, что либо я иду вперёд, либо… а второго варианта нет. Меня все видели, и теперь дорога домой заказана.
Тодд, оказавшийся на вечеринке по той же причине, что и я, приветливо машет рукой, и я, набравшись смелости, делаю шаг вперёд.
Я становлюсь пьяной от одного лишь глубокого вдоха. Напряжение кучкой червей съедает мою грудь, стягивает движения неловкостью и заставляет топтаться рядом с Тоддом, глядя на рвано двигающихся пьяных подростков. Сине-фиолетовые софиты на доли секунды опаляют оголенные участки кожи, будто светом молнии, и вновь погружают дом в темноту.
Каждый мой шаг — как на минном поле. Бормочу про себя считалочку и пытаюсь предсказать, когда рванет. Как гребаный сапер-недоучка, выпущенный на забитое поле для развлекаловки.
Бездумно отпиваю из поданного Тоддом бокала. Вино из-за границы, видно сразу. Сладкое, бурлящее, окутывающее приятным коконом. Хозяйки вечеринки нигде не видно, но мне это даже нравится — меньше шансов столкнуться и опозориться.
Стараюсь держаться рядом с Тоддом, однако вместе с тем понимаю, что мне одной, возможно, удастся избежать традиционного для новичков позора, а вот с ним — нет.
— Кто это у нас вылез из своей норы? — притворно удивлённо щебечет кто-то за моей спиной.
Позвоночник дрожит, чувствуя непривычную близость к самой ненавистной мне личности. Сара.
Отвратительное имя; я уже говорила об этом, да?
Нервы непроизвольно натягиваются, как нити на швейной машинке. Сара сошьет из них себе новую кофточку и, примеряя её вечером перед зеркалом, улыбнётся, наслаждаясь чужим бешенством.
— И тебе привет, — оборачиваюсь, отставляя бокал с недопитым вином в сторону. — Как дела? Весь яд сцедила?
— Приберегла для тебя пару капель, — якобы скучающе оглядывает меня и хмыкает, когда я выпрямляюсь под её взглядом. — Как тебе вино? Пей, не стесняйся. Я всегда готова заниматься благотворительностью.
Помимо собственной воли мои губы кривятся в усмешке. Демонстративно выливаю вино на пол, но не чувствую от этого ничего, кроме прожигающего насквозь стыда — выходки на уровне детского сада, ей-богу.
По пальцам льётся рубиновая жидкость. Пачкает, оставляет липкую сладость и желание слизать винные капли с подушечек.
Под ногами расползается блестящая в свете софитов лужа. Брезгливо отступаю в сторону, стараясь не пачкать туфли. Сара снисходительно-насмешливо улыбается кончиками губ, но глаза её — по-серьёзному спокойные и тихие — угрожают. Не стоит будить море.
Хлопает в ладони, привлекая внимание; музыка стихает, и я, спешно вытирая руки салфеткой, невольно расслабляюсь — слишком сильно давит на меня громкая, бессмысленная попса. Затыкающая мне рот и убивающая мои мысли.
Забавно; голос Сары сквозь неё слышат все.
— Так как все собрались, — радостно улыбается, заставляя меня с невыразимой жестокостью комкать грязную салфетку, — мы можем начать главное развлечение. Что насчёт игры в «Семь минут в раю»?
Оказавшись небольшой, кучка напоенных сладким вином подростков собирается в один большой круг и яро поддерживает идею. В какой-то момент мне кажется, что все здесь — единый организм. Что венозно-розовые сеточки кровеносной системы Сары захватили здесь все и теперь управляли чужими разумами, как куклами.
Послушными. Сломано-безвольными. Шаг вперёд — расстрел, шаг назад расценивается как трусость и предательство.
— Малышка Эмбер, ты боишься? — почти ласково приглашает меня к собравшимся, нарочито игнорируя Тодда. Будто он — не более, чем дополнение к главному блюду.
Осматриваю подружек Сары и понимаю: меня сожрут. Проглотят целиком, с кровью и костями, и даже не подавятся.
Сглатываю и, вздернув подбородок, сажусь в круг, приглашая Тодда за собой, но его уводят подальше.
Против воли смеюсь. Как на расстреле. Самых опасных — подальше друг от друга, чтобы не дай бог не спелись. Закидываю ногу на ногу и скучающе обвожу глазами комнату.
Мило. Можно даже сказать, что уютно.
— Напоминаю правила, — мягко и томно повышает голос Сара. — Крутим бутылочку. Те, на кого укажут горлышко и дно, отправятся в рай, — тонким, изъеденным изяществом пальчиком показывает на шкаф в углу комнаты, — на семь минут.
Меня сжимают с двух сторон, и я криво улыбаюсь. Как золотую рыбку, попавшуюся в сети. Плечи ноют, будто изрезанные лезвиями плавники, но лишнее движение — и тиски сходятся, стремясь друг к другу, ещё сильнее.
— Кто хочет прокрутить бутылочку первым? — улыбается Сара и закатывает глаза, когда девушка из её группы поддержки радостно поднимает руку. — Это вопрос для проформы, тупица, крутить буду я.
Пустая бутылочка, положенная в центр круглого стола, скрипит под острыми ногтями и мягко крутится. Тонкая ручка Сары зависает над ней, и девушка замирает, ожидая, когда бутылка остановится.
И она останавливается. Горлышко — на мне, дно — на Саре.
Надо отдать ей дань, самообладание у неё хорошее. Видимо, полезный навык, когда требуется держать за горло всю школу и парочку новичков в придачу.
— Уи, как круто! — визжит та же подружка Сары, что хотела крутить бутылочку.
Пауза затягивается. В воздухе — марево из ярости, недоумения и всеобщего предвкушения, что душит меня тонкой ручкой Сары.
Семь минут с ней? Господи, да я убью её!
— Это ошибка, — наконец, берет себя в руки девушка. — Бутылка лишь немного не дошла до Тодда.
— Но правила есть правила, — возражает Тодд и, к своему удивлению, находит поддержку.
Я готова разорвать его на кусочки. Изо всех сил сверлю его глазами, но парень так наивно-невинно доказывает свою правоту, что становится его жалко.
— Что, малышка Сара, ты боишься? — парирую я. Если умирать, то с улыбкой.
//I've been watching you for some time
Can't stop starin' at those ocean eyes//
Включается музыка, и я, приняв это за сигнал, встаю с диванчика. Сара, сузив глаза, беспомощно то сжимает руки в кулаки, то раскрывает ладони.
Я её понимаю. Беспомощность свинцом растекается по венам, выпивая кровь, раскрывает для меня объятия пустоты и посыпает солью.
Для вкуса.
— Хорошо. Правила есть правила, — сверля меня голубыми глазами, отвечает Сара и открывает дверь шкафа. — Вперёд.
//Burning cities and napalm skies
15 flares inside those ocean eyes
Your ocean eyes//
Её глаза — фестиваль огненного шоу. Горящее марево обжигает, сталкивается с бурлящими волнами океана и шипит, как обессиленный раненый зверь.
Каждая вспышка софитов отражается в её глазах, играет на густо накрашенных ресницах и подсвечивает неземной блеск щёк. Каждая вспышка — как ослепляющая световая бомба.
Захожу в шкаф, прижимаюсь к боковой стене и, сложив руки крестом под грудью, отворачиваюсь в сторону, стараясь не смотреть на разъяренную Сару, вставшую напротив.
//No fair
You really know how to make me cry
When you give me those ocean eyes//
Места мало. Я то и дело тыкаюсь руками в её руки, и кажется, что каждое касание оставляет раны. Гноящиеся, болящие от каждого дуновения ветра.
— Что-то пошло не по плану, верно? — язвительно спрашиваю я, чувствуя, как язык просится на лезвие.
//I'm scared
I've never fallen from quite this high, falling into your ocean eyes
Those ocean eyes//
Острота за остротой, колкость за колкостью — и плевать, что руки изрезаны в хлам, что на языке не осталось живого места, а в глазах — усыпанная белыми хлопьями безнадежность ночного неба.
— Давай просто помолчим, ладно? — раздраженно отзывается Сара и показательно отворачивается к стенке.
— Ты кажешься болтливей в окружении своих подружек, — пожимаю плечами и зеркально повторяю позу девушки.
Сара изучающе скользит по мне глазами, и мне до дрожи хочется прикрыться, потому что так бесстыдно разглядывать кого-то — ненормально. Ненормально пугать бурлящим океаном в глазах.
//I've been walking through a world gone blind
Can't stop thinking of your diamond mind//
Ненормально грозиться утопить, заткнув глотку пеной. Той самой, из которой родилась Афродита, только сейчас я готова биться насмерть, лишь бы доказать, что это была Сара.
Я знаю, там, на дне этих глаз — зубастые сирены с молочно-белыми клыками. Со сгнившими, вспухшими чёрными венами, оплетающими мощные руки. И они готовы впиться в мою глотку, потому что я сейчас иду с корабля по доске, а до океана — один шаг вперёд и пять метров вниз.
В груди что-то вибрирует и дрожит, полностью отдаваясь ритму и передавая каждый звук по полостям в костях. Свет софитов гуляет по шкафчику через щель и гуляет по полупрозрачной, кукольной коже Сары. Развязно оголенной. Бессовестно манящей.
Провожу пальцем по надписи, сделанной кем-то на стенке шкафа, и рассерженно ругаюсь сквозь зубы — поймала занозу.
— Не надо было трогать, — флегматично пожимает плечами Сара, заметив, как я пытаюсь вытащить ушедшую глубоко под кожу занозу, пользуясь одними лишь отблесками софитов.
— Спасибо, что сказала мне это сейчас, — раздраженно откидываю в сторону прядь её волос и на мгновение замираю.
//Careful creature made friends with time
He left her lonely with a diamond mind
And those ocean eyes//
Лаванда. Кто бы мог подумать, что у такой жестокой, беспощадной девушки волосы пахнут лавандой. Мягкой, тёплой и уютной. Как в пустом поле поутру.
— Дай сюда, — цокает языком, берет мой палец рукой и осторожно подцепляет занозу длинным ногтем.
Боль режет по нервам острием чужих ногтей. Деревянная заноза впивается в мясо и упивается им.
— Можешь открыть глаза, трусишка, — Сара усмехается и ласково гладит подушечку моего пальца.
Я замираю; Сара, осознав, что сделала, дёргается в сторону с такой силой, что шкаф качается.
//No fair
You really know how to make me cry
When you give me those ocean eyes//
Это ведь неправильно, да? Я ненавижу её. Она терпеть меня не может до дрожи, и её пылающие глаза — тому доказательства.
Закрываю глаза. Не хочу видеть пылающие щеки, не хочу чувствовать их жар, обжигающий руки, будто недогоревшие угли.
Батарея, запрятанная за шкафом, не греет. Греет её собственное солнце, спрятанное внутри. Греет её смущение, ярость и жгучее, ядовитое, как пчелиное жало, раздражение.
Против воли касаюсь её щеки костяшками пальцев…
//I'm scared
I've never fallen from quite this high, falling into your ocean eyes
Those ocean eyes//
… и падаю. Бесконечно и быстро.
Сара берет мою руку в свою, раскрывает большим пальцем мою ладонь и стремительно оставляет на ней лёгкий поцелуй; запускает руку в мои волосы и прижимается ближе так бесстыдно и интимно, что я задерживаю дыхание, потому что дышать с ней одним воздухом кажется невыносимым. Его катастрофически мало для двоих, но слишком много, чтобы уместиться в лёгких.
Губы мягкие, как лепестки олеандра. На языке цветёт едкий, въедливый вкус граната. Сплетенные пальцы слипаются остатками вина на моей руке. Её коленка приподнимает край моей юбки и проходится, почти до боли вжимаясь в неё.
Губы блуждают по шее, оставляют бесконечные соцветия сирени и фиалок; васильковая ветвь её сонной артерии опухает от бесконечных поцелуев. Лаванда забивает ноздри, но мне мало.
Хочу ещё. Хочу упасть ещё ниже.
Она пронзительно стонет сквозь зажимающие рот пальцы. Берет меня за подбородок, едва не царапая кожу ногтем, поднимает голову и кусает меня за губу, срывая первые вишнёвые капли языком. Кислота токсичного, отравляющего поцелуя выжигает на внутренней стороне щеки её имя. Вредная, самая настоящая химия — вот, кто она. Кислая карамелька, замаскированная под сахарно-сладостную конфетку.
Целовать её — будто есть битое стекло серебряной, покрытой ржавчиной ложкой. Язык немеет, десны ноют, но Сара сжимает мой подбородок сильнее, а я прижимаюсь ближе, будто пытаюсь стать с ней единым целым.
Искупаться в бушующем океане ее глаз, почувствовать на коже стягивающую соль, набрать на дне диковинных ракушек, а затем сесть и начать вычесывать из волос нити водорослей. Утонуть, захлебнуться, обернуться волной и, разбившись об острые скалы, рассеяться в розоватую пену.
Но семь минут — не вечность.