Не любить мертвых Фахима обязывало мастерство лекаря, а прислушиваться к ним — позабытое предназначение. Он не понимал шаманских ритуалов, но знал, что тоже овладеет ими, когда придет время — а оно так и не пришло. Он забыл родной язык, что уж говорить о песнях и танцах его дяди. Ему остается лишь прислушиваться к своему сердцу. А сердце упрямо подсказывает, что затея с призраком епископа ничем хорошим не обернется.

Когда на следующую ночь Фахим возвращается в склеп, его все еще преследует запах грибов из мешка. В зале нет факелов, а у шута нет фонаря, но он и не нужен — силуэты саркофагов резко проступают в темноте, на каменных надгробиях почти можно различить мелкие детали: складку платья или рукоять меча. А, быть может, у Фахима просто разыгралось воображение.

Призрак епископа Александра стоит у дальнего от входа саркофага, как и рассказывал король. Да и куда он денется? Мертвые не покидают своих насиженных мест. Фахим передергивает плечами, встретив хмурый взгляд епископа, и рассматривает его в ответ: темные одежды на нем свисают до пола, старческое тельце тонет в складках, и лишь широкий золотой пояс выдает настоящую худобу. За этот пояс можно было бы заправлять его седую бороду, будь она чуть-чуть длиннее. Епископ был похож на чародеев, в которых рядятся на ярмарках в Кайнаре; только не хватает колпака и плаща с бесчисленными золотыми звездами. Правда, такие чародеи смотрят на людей добродушно и весело, не то что этот.

— Здравствуй, Проводник, — тихо произносит старик, и Фахим больше не удивляется, что каждый мертвый в королевстве знает, кто он такой. — Ты не найдешь здесь, что ищешь.

— Да я почему-то догадывался, — отшучивается Фахим, но не улыбается ни одним краем губ. — Но раз уж я здесь, все равно спрошу. Мне тут сказали, что вы какой-то неправильный мертвый. Похоже, что умерли до начала проклятия. Что же вас тогда тут держит? Наверняка какая-то интересная история. А у нас вся ночь впереди.

Епископ вдруг усмехается — глубокие морщины на лице съеживаются еще сильнее, но делают его выражение более добрым.

— Ночь и правда только началась, Проводник, — отвечает он и опирается рукой на саркофаг позади себя, будто бы ему действительно нужна была опора. Фахим, бывавший в обличье духа уже не раз, прекрасно знает, что это привычки из жизни, не исчезающие даже сотни лет спустя после смерти. — Подойди ближе, не стой на пороге.

Епископ говорит о склепе как о своем доме, и это заставляет Фахима издать нервный смешок. Тем не менее, он подходит ближе и бросает взгляд на последний приют одного из грофстайнских королей. Саркофаг выглядит старым, не таким пышным, как остальные. Лицо на посмертном изваянии практически неразличимо. Выделяется лишь меч, вложенный в руки королю — он не высечен из камня, а выкован из металла.

— Подделка, — проследив за взглядом шута, поясняет епископ. — Настоящий меч короля Илена утерян. Я не уследил. Быть может, если бы воры украли его ночью, я бы и припугнул их. Увы, днем мертвым нужно восстанавливать силы.

— Вы за этим здесь? Сторожить покой королей?

— Только одного, — мягко улыбается старик, теперь совершенно точно походя на южных звездочетов. — Я здесь за тем, чтобы встретить моего старого друга, когда он проснется.

Фахим хмурится, пытаясь разобраться в словах призрака.

— Но если он ушел в мир мертвых, то больше не вернется, — размышляет он. — А если не ушел, то должен просыпаться каждую ночь, разве нет? Как вы и мертвые в замке.

— Ты прав, Проводник, — кивает епископ. — Но только в том случае, если мы говорим о пробуждении души.

Шут пару мгновений моргает в недоумении.

— Подождите… Вы говорите… О воскрешении?

— В каком-то смысле, — вновь кивает старик. Он не отводит взгляда, но это не приносит неудобства — наоборот, под его взором Фахиму становится спокойнее. Он почему-то напоминает ему дядю. Тот тоже всегда смотрел прямо в глаза, — Илен проснется, когда в нем будет нужда. Не знаю, радоваться мне или нет, что прошло уже больше трех веков, а он так и не пробудился. Я бы хотел поговорить с ним вновь, но его сон означает, что с королевством все в порядке.

— Ну, я бы не сказал, что все в порядке… — усмехается Фахим, сбитый с толку историей о спящем короле. Вот так сказочка. Впрочем, недавно Фахим и представить не мог, что будет летать сквозь стены.

Епископ вздыхает и впервые опускает взгляд, посмотрев на свою костлявую руку, все еще лежащую на камне саркофага.

— У меня было не так много собеседников за эти годы, — начинает он издалека. — Но я знаю об участи, постигшей волчьих детей. Не все из мертвых привязаны к месту своей кончины, и иногда я навещаю бедолаг из замка. Они скованы цепями, разорвать которые я не в силах.

Фахим чувствует, что, пока он здесь, в его шутовской каморке у него пересохло в горле. Он спешно облизывает губы и спрашивает:

— Но, возможно, вы знаете того — или тех — кто его наслал?

Старик отвечает не сразу. Хмурится, приоткрывает рот, но, видимо, в итоге говорит не то, что хотел:

— Подойди. Мне лучше показать. Если поупражняешься, научишься так делать с другими духами.

Фахим неуверенно делает шаг вперед; между ним и призраком остается длина одного локтя. Кто знает, что может сделать с ним этот старик.

Ничего плохого он, впрочем, не совершает — лишь прикладывает ко лбу шута свою ладонь и большим пальцем надавливает на переносицу. Ладонь шершавая и сухая, и Фахим не понимает, откуда взялось это чувство. Это воспоминание? Воспоминание самих мертвых о своей коже? Кажется, когда он держал за руку Вильгельма, то чувствовал что-то похожее.

— Прекрати думать о чепухе, — одергивает его епископ. — Расслабься.

Фахим пытается. Для верности закрывает глаза.

И видит. Чужими глазами. Женское лицо, обрамленное золотыми локонами. Немолодое, но сохранившее румяную красоту. В руках женщины факел, а во взгляде решимость, достойная самых храбрых воинов.

«Мой дорогой епископ, — говорит она; ее голос размывается в воспоминании, окончания проглатываются, — мне жаль тревожить вас. Но, боюсь, вы единственный, кто знает ответ на мой вопрос. Все свидетели того времени мертвы, а все мертвые молчат. Король грезит о кладе своего великого предка, и я хочу быть той, кто найдет его. Не пугайтесь и не гневайтесь. Я не использую вашу помощь во вред. Ведь свадьба — это хорошее дело, верно?»

Давление с переносицы исчезает, и Фахим пару раз моргает, приходя в себя.

— И что? — растерянно спрашивает он у призрака. — Вы сказали ей, где клад?

— Сказал, — признается епископ. — Не было ничего невероятного в этом кладе — сундучок с золотом да венец. Но они были важны для потомков как символы золотого века. Меч тоже был одним из них, но его украли намного раньше.

Фахиму не важны истории о волшебных мечах. Он встряхивает головой в раздражении.

— Как давно эта женщина приходила к вам?

— Много лет назад, — отвечает старик. — Сотня… Может, больше. Много воды утекло с того времени. Это все, чем я могу помочь. Эта женщина больше не навещала меня. Она была ведьмой — посильнее тебя, ведь ей не нужен был сон, чтобы говорить с мертвыми. Ты тоже научишься этому со временем, если хватит терпения. Нужно очищать разум от тяжелых дум, Проводник. Некоторые мертвые любят ими питаться.

— Вы тоже были колдуном, верно? — догадывается Фахим. — Так умничаете.

Епископ тихо смеется.

— Слабым. Только и смог, что удержать свою душу на земле. Но хватит. Не держи себя вдали от тела так долго, иначе вовсе не сможешь вернуться.

Фахим кивает. После ночных прогулок трудно проснуться. Если только не бить себя по больному сердцу — крайняя мера, которую лучше больше не использовать.

Он закрывает глаза, но мысли так и лезут в голову. Мало ли, какие ведьмы жили в Грофстайне на протяжении истории. Не все же из них насылали проклятия на королей. А тех, кто и мог бы наслать, ты никогда не найдешь — души их давно покоятся в загробном мире.

Но у ведьмы могли остаться и враги, и друзья, и след их не должен был затеряться в веках.

Кто-то из неупокоенных наверняка помнил загадочную кладоискательницу.

***

Следующим утром Фахим кусает стащенное с кухни моченое яблоко, разморенный теплой погодкой на улице. Поразительно, как отличается его жизнь ночью и днем — днем кажется, что забот почти и нет. Утро чудесное, можно и отдохнуть чуть-чуть.

Размечтавшись, Фахим самодовольно выплевывает жесткую кожуру, чуть не попав в проходившего мимо сэра Ламберта. Тот проворно отскакивает, приземляясь между подсохшими лужами, и смеется громко, ничуть не зло. Его голубые-голубые глаза скрываются за веселым прищуром.

— В последний раз меня так чуть не оплевали на рынке в Веймаре, — в хорошем расположении духа хохочет он, встряхивая пшеничной гривой волос.

— В Веймаре не только оплевать, но и поколотить могут, милорд, — усмехается в ответ Фахим. Сэр Ламберт славный малый, без предубеждений и скромности — ему еще нет и тридцати, а он уже объездил полмира, только вот до юга так и не добрался, но отчаянно о том мечтает.

Рыцарь подходит ближе к бочке, на которой устроился шут, и опирается ладонью на оградку, отделяющую пустующий ныне свинарник от остального двора.

— И кто это тебя там поколотил? — спрашивает с неиссякаемым задором.

— А я разве сказал, что это меня поколотили?

Ламберт закатывает глаза, не прекращая ухмыляться. Ладно сбитый, как и все мужчины северных королевств, он был одним из первых, кто не сдержал своего любопытства в отношении Фахима. А потом уехал почти на год к западным границам. Фахим, в общем-то, не скучал. Но Ламберт все равно был славным. Из тех, кто не прячет взгляда после хорошо проведенной ночи.

— Все еще не могу поверить, что ты умудрился добраться до Грофстайна невредимым. — Он с наигранной дотошностью осматривает шута, будто выискивая какие-то скрытые повреждения, нанесенные ему в пути.

— Ну, меня пару раз ограбили, — пожимает плечами Фахим.

— Ха! Это ерунда. Главное, не прирезали. Чем дальше на север, тем больше пугаются, верно?

Шут не сдерживает лукавства в ответ:

— Возможно. Но при дворе короля довольно много бесстрашных людей.

— И государь один из них, верно? — Ламберт расплывается в улыбке, и Фахим вдруг вздрагивает. Он решает пропустить этот намек мимо ушей и вместо этого спрашивает:

— Кстати о нем. Вас не взяли с собой в дорогу?

— Пф, «не взяли», — фыркает рыцарь. — Это, конечно, честь, но я не горю желанием ехать в Россдорф на похороны старика Анберга. Ух, что начнется-то — ни одного сына в живых не осталось. Королю придется долго-долго мирить весь разношерстный клан, чтобы не перегрызли друг друга. Хотя за этим весело наблюдать со стороны, не скрою.

— Вы думаете, он задержится там до самой Серебряницы?

Фахиму тревожно: он успел отвыкнуть от долгого отсутствия короля.

— Вероятно, — пожимает плечами Ламберт. — Похороны — дело не одного дня, а уж когда на них присутствует сюзерен… Тут каждый попытается урвать его внимания.

Шут кивает, соглашаясь. Без Фридриха это будут тяжелые дни, наполненные тревогой за него и беспокойством. Фахим только-только унял свое больное сердце. Но он попытается не думать о плохом. Он это умеет, пожалуй, лучше всего.

— Поскорее бы весна, — тем временем вздыхает рыцарь, облокотившись обеими руками на ограду и мечтательно глядя на безоблачное небо. — Мы наконец-то вернемся на поля сражений.

Фахим согласно угукает. Он не грезит войной, но весной в Грофстайне и правда хорошо. Люди скидывают свое оцепенение и провожают зиму на празднике Таяния, полном огней и пирогов. Ко двору короля съезжаются сотни гостей, приносящих новости со всего королевства. А после Таяния собирают смотр войск и готовятся к войне. Нехитрый круговорот жизни в Грофстайне был предсказуем, но хранил в себе множество еще неразгаданных тайн. На юге жизнь текла совсем по-другому. Война там не зависела от времени года — разве что, была чуть-чуть ограничена разливами рек. И все праздники тоже совсем не походили на северные. Фахим признается себе, что в части его сердца все еще живет щемящая тоска по родине, но знает с пугающей уверенностью, что никогда не вернется. Так и умрет здесь, на севере, пополнив ряды неупокоенных. Не так уж и много ему осталось жить, с его болезнью и тревогами.

Фахим зажмуривается, ощутив резкую боль в переносице, и растирает больное место пальцами. Ни сворованное яблоко, ни теплое солнце больше не приносят ему утешения. Сэр Ламберт хлопает его по плечу, интересуясь, все ли в порядке, и шут торопливо кивает.

Когда он открывает глаза, ему хочется выругаться, по-северному грубо и по-южному громко. Во двор, таща за собой ослика, входит Густав и оглядывается — наверняка, в поисках Фахима. Оттянуть бы этот момент, да только шута не назовешь незаметным! И дело не только в цвете кожи, но и в цвете лохмотьев, в которые он одет — они были ярче любой другой одежды во дворе. Даром, что на них та же зелень, что и на королевском гербе.

Ламберт заинтересованно наблюдает за уставившимся на священника шутом и спрашивает насмешливо:

— Бедный служитель, что, успел тебе дорогу перейти? Таращишься, будто хочешь дыру прожечь.

Фахим моргает, встряхивается, переводя взгляд на рыцаря.

— От церковников мне не по себе, — шутливо признается он. — Вдруг насильно заставят отбивать колени в полуночных молитвах? Слышал, именно так в рыцари и принимают.

— Было дело — соглашается Ламберт. — Ничего сложного, впрочем. Если исхитриться, можно даже поспать. О, а он идет сюда! Да вы точно знакомы.

Фахим терпеливо вздыхает и поворачивается в сторону Густава. Тот идет через двор, опустив взгляд под ноги, и тянет за собой сонного осла. Хватает времени, чтобы разглядеть его получше, чем ночью при свете фонаря: рисунки на голове оказываются затейливыми спиралями — символами, которые Фахим замечал когда-то на ладонях у епископа Петера. Значения их он не знает; они похожи на свернувшихся змей, вынуждающих отводить взгляд от епископских рук. Из других религиозных символов Грофстайна ему знаком лишь круг с крестом, который северяне всегда носят с собой в виде амулета. Это непонятные и туманные знаки, и у Фахима нет желания в них разбираться. Знакам он всегда предпочитал слова.

— Добрый день, отец! — громко приветствует священника Ламберт и, приложив правую руку к сердцу, чуть кланяется. Фахим позволяет себе лишь скупой кивок и еле сдерживает смешок, заметив, как точно таким же кивком Густав одаривает рыцаря, прежде чем нетерпеливо обратиться к шуту:

— Нужно поговорить.

Ламберт присвистывает.

— Видно, важное дело. Оставлю вас, если не возражаете.

Фахим еще как возражает, но молчит, вертя в руках недоеденное яблоко. Когда рыцарь уходит, косясь на двух необычных собеседников, он терпеливо вздыхает:

— Все дела с мертвыми я решаю ночью.

— Я понимаю, — кивает Густав. — Но я видел тебя сегодня и… Что ты узнал?

Фахим вздыхает, не зная, с чего начать. Он разглядывает носки своих башмаков, собираясь с мыслями, и начинает как можно более лениво:

— Почти ничего. Епископ рассказал невразумительную историю про спящего короля и показал воспоминание о ведьме, ищущей его клад. Как по мне, чепуха.

Густав не отвечает, молчит. Фахим в недоумении поднимает голову и натыкается на его растерянное лицо. Священник смотрит на него, чуть приоткрыв рот, и быстро моргает.

— Что такое? — раздражается шут.

— Ты… — лопочет Густав, все еще рассеянно моргая. — Ты точно его так понял? И то, и другое — легенды. Может, он просто решил их тебе рассказать?

Теперь и Фахиму становится неловко. Он хмурится в задумчивости и смотрит в сторону от священника, скользя взглядом по его бордовой робе.

— Ведьма сказала, что король искал клад короля Илена, — добавляет, надеясь, что это хоть чем-то поможет делу.

— Да. Как в сказке, — нетерпеливо продолжает Густав. — Ведьма искала приданое своей дочери и знала, что больше всего король мечтает о кладе Илена Великого. Поэтому она вызвала его дух и заставила отвести ее к кладу.

— Ну да. Только на самом деле она пришла к духу епископа Александра, — поправляет его Фахим, все еще чувствуя себя глупо. Теперь они, значит, будут обсуждать детские сказки?

— Потому что Илен Великий спит под горой Рот. Точно, — воодушевленно говорит Густав, видимо, не замечая неловкости шута.

— Я думал, он спит в своем гробу в склепе… — бормочет Фахим.

— Ну, — тушуется священник. — Это легенда.

Шут вздыхает, устало глядя на взбудораженного Густава. Тот вновь чуть ли не прыгает. Что за ребенок.

— Так как это все соотносится с проклятием?

Священник мешкает.

— Там все сложно, — признается он. — Вариаций легенды очень много. Где-то дочь ведьмы убивают, и она мстит за это королю. Где-то она сама убивает короля, а ее дочь потом кончает с собой. Где-то в этой истории появляется еще и принц. То есть. Ну. Иногда дочь ведьмы выдают за короля, а иногда за принца. Наша мать всегда нам рассказывала ту историю, где принц. Потому что король казался ей слишком старым.

— Ясно, — кивает Фахим и добавляет про себя: «Ничего не ясно».

***

Так проходит еще несколько дней. Фахим больше не решается на разговоры с мертвыми: даже когда его выкидывает на изнанку во сне, он тут же возвращается. Это тяжело контролировать, дух не слушается его так же, как тело. Просыпаясь утром, он думает, что хотел бы поговорить об этом с Фридрихом. Но Фридрих далеко, и от него никаких вестей.

Шуты вместе с леди Агнес репетируют пьесу. Изменений в сюжете почти никаких: разве что, Фахим настаивает на том, чтобы жена в итоге оказалась оклеветанной, а муж — одержимым. В конце должен прийти священник, прогнать Дьявола, и все станет хорошо. Грофстайнцам, может, и по душе смертоубийство и пьесы, где в конце торжествует зло, но для послов от будущего жениха это будет слишком.

После одной из таких репетиций, сняв импровизированные деревянные рога, Фахим решается спросить принцессу о легенде. Та не давала ему покоя все эти дни и ночи. Он мог не верить сказкам, но своим глазам и ушам верил всегда — воспоминание, показанное епископом Александром, было реально.

— О ведьме и кладе? — переспрашивает леди Агнес, быстро и аккуратно складывая их нехитрый театральный реквизит в одну кучу под одним из королевских гербов с волчьей пастью: тут и бурые плащи близнецов, и береты с гусиными перьями, и кинжалы, предназначенные для схватки между мужем и любовником, и под конец рога Фахима (то есть, Дьявола. Фахим пока своих рогов не имел).

— Да, — кивает он, присаживаясь на одну из скамей в тронном зале.

Леди Агнес задумчиво мычит, не отрываясь от дел. Теперь она пытается пришить на платье Титы оторвавшийся желтый цветок. Карлица смирно терпит, закрыв глаза. Боится игл, понимает Фахим. Он тоже их не жалует, пусть ему и приходилось пару раз зашивать раны.

— Есть такая сказка, да, — все-таки заговаривает принцесса. — Сюжетец не совсем по мне. А вот Фридрих в детстве любил ее слушать — особенно момент, где принц встречает дочь ведьмы в лесу. Мама всегда очень красиво ее описывала. А я больше люблю веселые истории, а не те, где все в конце плачут и умирают.

«Ага, — хочется сказать Фахиму, — поэтому вы придумываете пьесы, где все в конце умирают». Но вместо этого он интересуется действительно важным:

— А что сделала ведьма в итоге? То есть, как я понял, ее дочь убили, и за это она прокляла короля? А что потом?

— Ох, нет, там все намного сложнее, — качает головой Агнес. — Вы, похоже, не знаете всей сказки, вот и путаетесь. Мне рассказать ее полностью?

— Нет-нет, — спохватывается Фахим. Хватит с него сказок. — Меня волнует часть, касающаяся проклятия.

— А, хорошо, — леди Агнес останавливается, чтобы откусить нитку от цветка. Тита тут же расслабляется, стоит игле покинуть ее подол.

Принцесса не заговаривает вновь, хмурит красивые темные брови, и Фахим вдруг понимает, что она единственная из королевской семьи не знает, кто он. Что именно он помогает снять проклятие. Может, ей и не стоит знать. Пусть тревоги не коснутся ее, не сотрут с лица прекрасную улыбку, не усмирят веселый нрав.

С другой стороны, Агнес одна из самых умных женщин, которых Фахим когда-либо знал. Она справится со знанием о его даре. Нет нужды ее защищать.

— Ведьма убила единственного сына короля, — наконец произносит принцесса, смотря куда-то сквозь подол Титы, все еще стоящей рядом с ней. — Но не знала, что ее дочь была влюблена в него. Та не смогла пережить горечь утраты и бросилась в реку. Так и ведьма потеряла свое единственное дитя. Ведьму казнили, и она сказала перед смертью, что никто не сможет познать такой же чистой любви, какую она испытывала к дочери.

— «Любовь никогда не будет приносить вам счастья, волчьи дети», — тихо поправляет ее Тита, и леди Агнес удивленно поднимает на нее свой взгляд.

— Ты тоже знаешь?

Карлица смущенно поджимает губы.

— Эту историю часто рассказывают на севере, — отвечает она, чуть склонив голову. Присмотревшись поближе, Фахим понимает, что Тита прячет за волосами покрасневшие щеки. — Пусть я родом и не из Грофстайна.

Агнес улыбается и берет ее маленькие ладошки в свои. Тита неуверенно и неумело улыбается ей в ответ, отчего ее лицо совершенно преображается, лишившись хмурости и дерзости.

Фахим кашляет, привлекая к себе внимание.

— Ладно, думаю, я погорячился, — заговаривает он, когда Агнес и Тита вздрагивают от неожиданности и вспоминают, что он все еще здесь. — Мне теперь решительно непонятно это проклятие. Наверное, мне стоит узнать всю историю с самого начала.

Агнес вздыхает, отпуская руки Титы.

— Вряд ли я достаточно хорошо ее помню. Думаю, вам стоит спросить Фридриха, когда он приедет, Барон. А сейчас бы я хотела попросить вас отнести этот список камерарию. Раз уж мы уже закончили с репетицией.

Она достает из мешочка на поясе небольшую дощечку и передает ее Фахиму. Шут берет ее и сжимает в кулаке, чувствуя укол разочарования. Ему хочется узнать все и сразу, без всякого ожидания. Но, увы, так в жизни не бывает. Если принцесса не хочет рассказывать ему, он не вправе ее заставлять.

— Хорошо, миледи, — кивает Фахим без привычной улыбки.

Когда он выходит из зала, в нем не остается ни следа от того веселья, что творилось на репетиции всего полчаса назад. До Серебряницы шестнадцать дней, король приедет не раньше, чем через неделю. И что ему делать? Говорить с мертвыми? Не такое уж это и большое удовольствие.

За спиной Фахима скрипит дверь. Он оборачивается: Тита чуть приоткрывает тяжелую створку, но не может открыть до конца, не хватает сил. Фахим помогает ей, дергает за железное кольцо, и карлица протискивается в коридор. Отряхивает платье и уверенно смотрит на Барона снизу вверх. Он неловко усмехается.

— Что такое?

— Мне показалось, ты расстроился, — отвечает она, внимательно вглядываясь в его лицо. — Если хочешь… Пойдем до камерария, а я расскажу тебе сказку. Как у нас ее в Хенланде рассказывают.

Фахим не знал, что Тита родом из Хенланда, и поэтому лишь пораженно кивает. Тита никогда не рассказывала ему о своей родине. О том, кем она была до того, как ее подарили королю. Она была такой же рабыней, как был когда-то сам Фахим, и поэтому он не смел спрашивать ее о прошлой жизни. Он знает, как больно бывает вспоминать.

Пока они ищут камерария по всему замку, Тита рассказывает ему, как умеет, с кучей пауз и волнения, но Фахим слушает ее как самого лучшего рассказчика на всем белом свете. Похоже, дети на севере и правда любят эту историю. Она длинная, но в сути в своей простая:

Жил да был король. Правил он славно, за что любящий его народ нарек его Добрым. Но вот беда: сыновья у него были так себе. Один глупый, второй трусливый, а третий просто младший. Первые два погибли, каждый без особой чести, и остался у короля лишь младший сын, такой же добрый, как его отец, но очень слабый здоровьем. И стал король его беречь.

В то же время в королевстве жила ведьма, которая долгое время присматривала жениха для своей любимой дочери, но так и не могла найти достойного. Узнав о великой доброте принца, она решила, что он не навредит ее дочери. Но ведьма была бедна, и нечего ей было дать в приданое. Тогда она обратилась к древним духам, ее единственным друзьям, и те поведали ей, что у доброго короля есть давняя мечта: найти знаменитый клад его великого предка. По счастливой случайности, духи знали, где захоронен этот клад. С этим знанием ведьма и пришла к королю, и был между ними уговор: она расскажет ему местонахождение клада, а взамен он должен выдать ее дочь замуж за принца. Король согласился, ведь он уже и не надеялся найти чудесные реликвии: меч, острее всех мечей в мире, венец, украшенный тысячью изумрудов, и сундук, в котором никогда не кончается золото.

Все шло хорошо, но в сердце короля закралось сомнение: достойна ли дочь ведьмы быть женой его сыну? Ведь он пообещал оберегать его, а от ведьм не жди добра. Вот уже прошло и сватовство, и вскоре жених и невеста должны были увидеть друг друга впервые. Но в день свадьбы оказалось, что король обманул ведьму: вместо его сына в церкви оказался сын его сенешаля. Ведьма разозлилась, но смирилась с этим — ведь сенешаль не последний человек в королевстве. Шло время, но весточек от дочери все не приходило, и ведьма на свою беду решила навестить ее. Придя в дом своего зятя, ведьма ужаснулась: ее дочь держали взаперти, и ничего не осталось от ее прежней красоты, лишь серость и глубокая печаль, навсегда поселившаяся в светлых, чистых глазах. В ярости ведьма забрала дочь с собой, неся на своем пути лишь смерть и разрушение: каждая посещенная ими деревня страдала от болезней и голода, и древние духи наводили на жителей королевства кошмары.

Прознав об этом, король объявил на ведьму охоту и сказал, что тот, кто убьет ее, получит его волшебный сундук с золотом. Все королевство сошло с ума. Ведьма с дочерью укрылись в лесах и долгое время прятались там. Ведьма думала, как отомстить, а ее дочь проводила все свое время у реки, немая и печальная. Так было, пока однажды на эту же реку не набрел принц, тот самый, обещанный ей давным-давно. Они не знали об этом, но все равно полюбили друг друга. Духи реки благоволили к ним и укрывали от взора ведьмы. Как было бы хорошо, окончись история на этом, но нет: ведьма решила отомстить королю самым простым способом — убив его единственного сына. Когда ее дочь узнала об этом, то бросилась в реку, и духи приняли ее, подарив тихую смерть. Погоня за обезумевшей от горя ведьмой длилась многие дни, но она не была всесильна — ее поймали и сожгли на костре. Перед смертью она прокляла род короля и его сенешаля: отныне любовь никогда не будет приносить им счастья.

Тита говорит ему: это история о любви. О том, что мы не должны выбирать за тех, кого любим. Если бы дочери ведьмы и принцу дали встретиться раньше, если бы они влюбились раньше, то все было бы хорошо. Но ведьма прикрывала любовью свою корысть, а король видел в сыне лишь последнюю возможность его рода выжить. И король, и ведьма никогда не любили своих детей по-настоящему.

Фахим кивает. Может быть, и так.

А, может быть, каждый понимает сказки по-своему.

***

Младшую дочь герцога Анберга зовут Инга — два слога, славно перекатывающиеся на языке. Фахим пробует их, пока Фридрих умывается из бадьи у себя в покоях. Он вернулся прошлым вечером и сразу лег спать, изнуренный дорогой. Фахим не успел переброситься с ним даже парой слов.

Он чувствует себя хорошо, глядя на короля. Спокойно. С его шеи на спину стекают капли воды, скользят меж лопаток, и Фахим смотрит и смотрит, и отчаянно хочет не думать ни о чем, кроме чужой бледной кожи и двух родинок на пояснице.

Но не может. Он думает о дочерях ведьм и герцогов — об испуганном создании, которое он увидел вчера во дворе. Инга смотрела с ужасом не на него, но на все вокруг, как дитя, впервые оторванное от матери. Ей шел пятнадцатый год, как Фахим узнал позже.

И Фридриху предстоит выдать ее замуж. Вместо ее почившего отца, не оставившего сыновей. Фахим думает о дочери ведьмы — о том, как мало от нее зависело. Как мало зависит теперь от Инги. Печальная женская участь.

Об этом стоит поговорить, но не хочется рушить покой: неяркий утренний свет, пробивающийся сквозь тучи в небольшое окно, хорошую, правильную тишину, устоявшуюся между ним и королем, еле слышный плеск воды. Но Фахим видит, как напряжены плечи Фридриха, как движения его резки и отрывисты.

Поэтому он заговаривает:

— Я многое узнал, пока вас не было.

Король замирает, опустив ладони в воду. Прежде чем ответить, он полуоборачивается в сторону шута и устало улыбается.

— Я в тебе не сомневался.

Фахим теряется на мгновение. Чувствует себя юнцом, которого похвалил его старший друг. Это глупо и нелепо: король младше его, намного младше, и Фахим не должен вести себя так. Но само его положение, низшее положение, к тому вынуждает.

Фридриху всего-то и нужно, что лишний раз улыбнуться ему, чтобы сбить всю его дерзость и шутовство. Всего-то. Иным для этого нужно было встать на колени.

Фахим моргает и еле заметно хмурится. Не время думать об этом.

Он не говорит то, что узнал. Не хочет все портить разговорами о ведьмах. Ведь нельзя же так — нельзя им говорить только о мертвых, это обоих сведет с ума. Они так давно не виделись. Наверняка им есть, что сказать, помимо этого.

Когда Фридрих заканчивает с умыванием и садится перед Фахимом на постель, тот может только смотреть. На чужое тело, которое видел уже не раз. На шрамы, пересекающие грудь и живот. Самый безобразный, от недавней раны, все еще на месте.

Фахим чувствует себя уставшим. Ему не хочется улыбаться и шутить. Он сидит на своем сундуке и не смотрит королю в глаза.

Фридрих тяжело вздыхает, трет шею, отбрасывая назад влажные волосы.

— Ты даже не спросишь, намереваюсь ли я жениться на Инге? — нервно усмехается он. Фахим поднимает взгляд, удивленный.

— А вы намереваетесь? — спрашивает.

— Дядя Конрад настаивает, — пожимает плечами король. Герцог Ротберг. Кто бы сомневался. — Если я женюсь на ней, мои дети будут иметь права на земли Анбергов.

— Но вы не хотите детей.

— Нет, не хочу.

Фридрих смотрит ему в глаза, без сомнений и смущения. Фахим думает: у короля никогда не было женщины. Он не может знать наверняка, но уверен, что прав. Удивительно, почему он не придавал этому значения раньше. У короля никогда никого не было.

— «Любовь никогда не будет приносить вам счастья», — Фахим повторяет слова, сказанные Титой, и с лица Фридриха слетает всякая тень усмешки. Он бледнеет, поджимает губы, больше не смотрит в глаза.

И Фахим понимает с болью, которую даже не пытается скрыть:

— Вы верите в это.

— Это всего лишь сказка, — резко одергивает его король.

— Вильгельм… — начинает шут и осекается на мгновение, замечая, как король дернулся при звуке этого имени. — Вильгельм сказал мне, что ваш предок где-то согрешил, в этом все дело. Вы думаете, это все из-за смерти ведьмы и ее дочери?

— Вильгельм вырос на тех же историях, — рассерженно выплевывает Фридрих. — Он пытался найти те же ответы, которые ищу я.

Фахиму жаль, что этот разговор причиняет королю боль. Но он не разберется со всем этим в одиночку.

— Я видел эту ведьму, — он говорит уверенно, пытаясь сбросить с себя уныние, охватившее его ранее. Королевские покои не переживут двух отчаявшихся мужчин. — В чужом воспоминании, но все же. Она искала клад Илена Великого.

— Это могла быть любая другая ведьма, наслушавшаяся тех же самых историй, — в голосе короля яд, и Фахиму от этого не по себе.

— Но у нас нет других зацепок, — пожимает плечами он. — Хотите или нет, но я буду искать ее. И ее дочь. И принца с королем тоже. Только дайте мне время.

Фридрих не отвечает. Смотрит на него напряженно, но постепенно расслабляется, чуть опускает плечи.

— Прости, — говорит он в итоге. — Слишком много всего навалилось, и я не хотел срываться на тебе.

— Ничего страшного, — слабо улыбается Фахим. Не так уж сильно король и сорвался. Некоторые правители в раздражении были гораздо хуже.

Фридрих зябко поводит плечами, на руках у него появляются мурашки. Пока он надевает рубаху, Фахим думает о тяжести их положения. О том, что они и поговорить не могут, не касаясь проклятия. Будто это тоже его часть — никогда о нем не забывать.

Король идет к камину, ворошит остывшие еще ночью угли. Принимается разжигать заново.

— День обещает быть холодным, — поясняет он. Видно: ему трудно говорить на отвлеченные темы. — А я не собираюсь покидать покои вплоть до вечера.

Фахим все понимает. Он встает с сундука и садится рядом с Фридрихом на шкуру у камина. У того дрожат руки, пока он разжигает огонь. Его хочется обнять, но шут не двигается с места.

Когда раздается первый треск огня, юный король набирает в грудь воздуха и произносит, смотря перед собой:

— Я скучал по тебе. Шутка ли — мы не виделись всего лишь две недели. Но я думал каждый день… Как же тебя не хватает, пока вокруг меня толпятся знатные остолопы.

— Что ж, — улыбается Фахим, глядя на Фридриха. На его чудесно покрасневшие уши. — Без вас в столице тоже особо нечего делать.

Король молчит какое-то время, сжав кулаки на коленях. От огня идет тепло, и Фахим неосознанно придвигается ближе.

— Эта сказка… — вдруг заговаривает Фридрих, и шут оборачивается к нему, застигнутый врасплох возвращением к теме проклятия. — Возможно, она о последнем короле из рода Илена Великого. Я думал об этом. У него не осталось сыновей, и не совсем ясно, что с каждым из них стало. После была жестокая война, победителем из которой вышел майордом короля, Хильберт. После войны должность майордома была упразднена. Большинство его функций перешли в руки к супругам королей. Я… Не знаю, зачем об этом говорю. Просто Агнес сказала мне, что из тебя вышел бы хороший майордом, и я все не могу выбросить это из головы.

— Майордом?

— Управитель двора.

— Хорошее повышение — от шута к управителю, — смеется Фахим.

— Этого не будет, — тут же отвечает король, не резко, но твердо. — Агнес просто не понимает.

— Что именно?

Фридрих смотрит на него, серьезно и напряженно, но также и неуверенно.

— Должность была упразднена не просто так, Фахим. Нередко майордомы учиняли заговоры и пытались захватить власть. Женщины же лишены прав наследования, и потому могут управлять двором без корысти.

— Вы же не думаете… — не веря своим ушам, выдыхает Фахим.

— Нет, нет, — тут же спохватывается король. — Просто… Ты должен понять. Это слабость, которую я не могу себе позволить. Это даже смешно: другой бы разозлился при одной мысли о том, что шут может стать майордомом, но я чувствую лишь сожаление. Я не могу себе этого позволить, Фахим. Это сделает меня еще более слабым в глазах подданных.

— Я понимаю, — кивает Фахим.

— Спасибо, — тихо отвечает Фридрих.

Его хочется обнять, но Фахим лишь придвигается ближе и протягивает ему руку вверх ладонью. Фридрих смотрит на нее пару мгновений, а затем устало улыбается. И кладет свою ладонь поверх, сжимает крепко.

Кожа все еще такая же грубая, как Фахим запомнил. Он будет помнить, сколько бы ни прошло дней разлуки.

А любовь, не приносящая счастья, пусть катится к черту.