Давай состаримся в половине четвёртого

Блестящий бок такси, будто густо смазанный яичным желтком, яркой вспышкой пронёсся перед глазами, вспорол окружающую тягучую промозглость и серость ворохом брызг и пёстрых кленовых листьев. Возмущённые причитания офисных клерков, возвращавшихся в свои тесные клетки после обеденного перерыва, и гул клаксонов автомобилей слились в один неразборчивый шум человеческого муравейника. Ничто в привычно царящем здесь хаосе не возвещало о прошедших событиях, лишь скрытый за низкими тучами слепок старой луны отсчитывал уходящие с памятной ночи дни. Нелепые хэллоуинские декорации за каждой витриной красочным гримом скрывали и горящие с первых страниц заголовки о трагичном финале сорванного концерта, и многочисленные снимки кровавого светила в небе. События в мире людей сменяли друг друга с таким же постоянством, как клёны своё одеяние каждую осень.

Виктор сам себе не смог бы объяснить, почему возвращаться на переполненные улицы, теряясь в беспорядочной толпе, какофонии звуков и запахов, стало почти привычкой. Вероятно, кипящая подобно крови в человеческом теле жизнь в путанных перекрестиях переулков мегаполиса напоминала ему о том, что за пределами нерешённых вопросов, царящей в вампирском обществе сумятицы и узкого круга уже приевшихся лиц есть что-то ещё. Чуждое, несуразное, но всегда удивительно настоящее. И сейчас он вновь собирал утекающие капли кипучей обыденности, пересекая считанные расстояния до места назначения и очередной ничем не примечательной встречи.

Знакомые узкие улицы, выложенные ломанной брусчаткой, в окружении высящихся построек из красного кирпича пришли на смену стеклянным шпилям и выбеленным монументам высоток. Каменная горгулья над крыльцом редакции уже издали ярко напоминала о специфике происходящих в его стенах творческих (и не только) процессов. Виктор бросил взгляд на темнеющий циферблат часов на запястье. В это время Мия, если не пропадала на занятиях в колледже, проводила обеденные перерывы перед вечерней сменой в небольшой кофейне недалеко от издания. Он привык, что за последние недели она редко нарушала собственный установившийся распорядок. Он также привык, что за последние недели они научились избегать друг друга с поразительной синхронностью.

Тонкое бренчание звонка промчавшегося мимо велосипеда, оставившее после себя тяжёлый запах сырости. Шорох колёс затих у подсвеченного гирляндами и рыжими оскалами светильников Джека застеклённого фасада. Неизменное место за угловым столиком у окна. Даже через разделяющие их улицу и покрытое влажными дорожками стекло, Виктор без труда угадывал вырисовывающийся в размытом белом пятне силуэт. Каскад рассыпанных по плечам золотистых локонов, запрокинутый в несдержанном заливистом смехе подбородок. По его искреннему убеждению, Фолл и в половину не был столь остроумным, каким пытался казаться, но вся его непоколебимость с треском разбивалась о сияющее лицо Мии, прикрытое маленькими ладонями, и сквозящую сейчас во всём её существе расслабленность. Он с трудом мог вспомнить, когда видел её такой в последний раз. Откровенно говоря, они едва виделись после ночи Кровавой Луны, каждый по-своему забываясь в пережитых потрясениях и оставшихся в напоминание задолженностях. И чем больше времени утекало, тем острее им ощущались всегда разделявшие их несхожести.

Мия крепко спала будто в попытках наверстать упущенные за прошедшие месяцы часы, укутавшись двумя одеялами, когда он возвращался домой. Мия спешно выбегала по утрам на учёбу, оставляя практически нетронутыми заказываемые им завтраки и остывающий чай, литрами заливая в себя приторный тыквенный латте между парами. Мия пропадала в компании сокурсников и Триши, выкраивая время на щенка Фоллов и его самого, пока круг общения Виктора постепенно превращался в сменяющуюся карусель одних и тех же выбеленных масок холодной вежливости и напускного высокомерия. Виктор безнадёжно тонул в давно оставленном на задворках прошлого мире разыгрываемых партий за власть и кишащего лицемерием клубка светских интриг. Мия возвращалась в привычный для себя мир студенческих будней, спешащих жить сверстников и повседневных проблем, которые едва ли могли соревноваться за свою значимость со всем пережитым ей этим летом. Мия возвращалась к себе, кажется.

Виктор не мог не думать, что ускользает она от него слишком безвозвратно. Что искать точки соприкосновения после завершения объединившей их истории с пророчеством кажется слишком надуманным. Что Мия вполне могла мечтать о безрассудных путешествиях автостопом, юношеской беззаботности и лёгкости, тёплых семейных вечерах, о детях, возможно. О ком-то, с кем она сможет оставить позади горечь испытанной боли и невозвратимо встретить старость на исходе по-человечески короткой жизни. Что по всем параметрам он не был подходящим вариантом.

Он думал об этом до абсурдного часто после того, как застал Мию, тщательно осматривающую себя в отражении зеркала в ванной. Тонкие пальцы снова и снова прореживали густые пряди волос, приподнимая у корней, вытягивая к слабому источнику света.

— Что ты делаешь?

Она едва заметно вздрогнула, не уловив его неслышного появления. Нервная улыбка тронула губы и светлые, почти прозрачные радужки. Они заставляли его цепенеть без всякого влияния гипноза.

— Глупости. Сегодня Камилла выдернула у меня седой волос. Наверняка ей показалось. Это же невозможно чисто теоретически? Ну, регенерация и всё такое. Откуда им взяться?

— Седина — не обязательно признак старения, если ты об этом. Пережитый стресс, ослабленный иммунитет. Регенерация со всей возможной вероятностью не позволит тебе состариться.

— Значит, седых вампиров не бывает? Совсем-совсем?

— Можешь проверить со временем, насколько много усилий для этого понадобится.

Нервная усмешка, вырвавшаяся из девичьего горла. Он видел напряжённо сжавшие край раковины костяшки, проступившие под кожей вены и дрогнувшие губы.

— Иногда это кажется до ужаса пугающим, знаешь. Видеть своё неизменное отражение десятилетие за десятилетием.

— Люди издавна создавали живописные портреты, чтобы навсегда запечатлеть собственную застывшую юность, а ты готова променять её на парочку седых волос и разбегающиеся морщины? Восхитительная противоречивость. Когда это станет для тебя совершенно невыносимым, я так уж и быть избавлюсь от всех зеркал в доме, — лёгкий смех подобно перезвону колокольчиков отразился от холодного кафеля. Ни одна мелодия не могла сравниться с его очарованием. Ни один самый чуткий инструмент не смог бы воспроизвести его со всей достоверностью.

Отказаться от Мии было сродни добровольной интоксикации. Имел ли он право её удерживать? Виктор никогда не признался бы, что с глубоко затаённой тоской ждал, что рано или поздно она испарится с его раскрытой ладони. Виктор никогда уже не пошёл бы на поводу собственных желаний, необратимо сжимая пальцы в попытках перекрыть кислород ярко пламенеющей в ней живости. Томительное ожидание неизбежного финала и жадное впитывание её болезненно необходимой близости — единственное, что ему оставалось.

Холодное стекло смартфона невесомо легло в ладонь. Быстрый набор, пара сигналов вызова и тягучий подобно мёду голос Мии, скрывающий с трудом сдерживаемое веселье, прорезал молчание динамика.

— Ну надо же, мистер Ван Арт. Чем обязана?

— Здравствуй. Не помешал?

Приглушённое расстоянием «помешали» Фолла в ответ. Виктор легко различил скрытую за стеклом кафе картину — слабый удар ботинка по ножкам стула оборотня, протяжным скрипом отдавшийся о барабанные перепонки, вскинутые в поражении руки.

— Нет, конечно. Как ты мог мне помешать? — уже привычный ответ на его такой привычный вопрос. Почти обряд. Виктор знал каждую его интонацию и скачущую окраску. Виктор также знал, что глубокий горловой звук, затихающий в пазухах носа на конце предложения, не оставлял и шанса его противоестественно гулко заходящемуся сердцу.

— Где ты сейчас?

— На затянувшемся обеде с Максом. Уолтер и мистер Боу опять разгребают какие-то проблемы с вёрсткой. Не хочу попадаться под горячую руку.

Он отчётливо слышал дыхание Фолла, с громким лязгом придвинувшего свой стул ближе к Мие. Зудящее недовольство отчётливо проступило в висках.

— У тебя шумно.

Раздавшиеся в унисон «Мы в кафе» и «Проводим тестирование кровати» смешались в мешанину звуков возни, гневного сопения и лающего с хрипотцой смеха Фолла. «Ауч, Мия, рукоприкладство карается законом. Ему полезно встряхнуться, а то окончательно околеет на своих собраниях».

— Мы в кафе, — скрытая тень обиды, проступившая в голосе, едва сдерживаемым побуждением искушала его подорваться с места, забыв обо всех мыслимых и немыслимых обязательствах, бережно сжать тонкий девичий силуэт в своих объятиях и забрать с собой подальше от неуместных шуток, промозглой сырости и навалившихся неурядиц. Подобная расточительность в мыслях и поступках ему совершенно не свойственна. Подобная Мие на его горизонте уже вряд ли когда-нибудь предвидится, чтобы подавлять себя так отчаянно.

— Я верю, Мия.

— Ты опять на очередной жутко важной встрече?

— Что-то вроде.

— И зачем звонишь? Если ты собираешься ответить что-то кроме «безмерно соскучился», то знай — я положу трубку.

— Соскучился. Очень. И собирался сказать это без всякого шантажа, но теперь у тебя нет ни шанса проверить искренность моих слов.

— Уверена, что смогу пережить эти несколько часов в сладкой иллюзии, — шумный выдох запутался в динамике, искажая сорвавшиеся с губ слова, — мы редко видимся в последнее время.

Виктор видел её сжавшуюся фигуру за столиком, будто пытающуюся скрыть от окружающих конец натянутой через улицу нить их разговора. Длинная прядь совершила очередной виток, золотистым кольцом обернув изящную фалангу.

— Затем-то мы и существуем врозь,

Чтоб оценил я прелесть красоты

И чтоб тебе услышать довелось

Хвалу, которой стоишь только ты*.

— Точно Шекспир. Я читала этот сонет, — мягкая улыбка естественным светом проступила среди электрических ламп кафе. Он почти готов был сорваться, раскрыв своё тайное присутствие, если бы Фолл не дал о себе знать очередным «теперь мой кофе точно переполнился сахарным сиропом. Заканчивайте уже».

— Моё предложение о новом коврике у камина всё ещё в силе.

— Теперь оно кажется гораздо заманчивее, — Виктор не сдержал ответной улыбки, как если бы она могла её видеть.

— Сегодня буду поздно. Вероятно, лишь под утро.

— И почему я не удивлена? Ладно уж, у меня всё равно были планы.

— Вот как?

— Угу. Постарайся не умереть от моей красоты, когда вернёшься.

— Ничего не могу обещать.

— Тогда до встречи. Люблю тебя, — резво вспорхнувшее признание всколыхнуло странное волнение в области солнечного сплетения. Он почему-то был уверен, что эти слова срывались с её губ и раньше. Или это было лишь краткое наваждение? Таким не разбрасываются вскользь. Затянувшаяся пауза вытащила из саднящего горла спешное «Целую». Мия первая оборвала потухшую нить разговора. Виктор ещё несколько мгновений вслушивался в краткие гудки на другом конце линии. Виктор возвращался к этому ещё десяток раз за бесконечно долгие сутки. Виктор слишком остро чувствовал себя теперь забывшимся в собственной глупости юнцом.

***

Дальний свет фар высветил в царящей темноте очертания подъездной дорожки, застывшие кривые изваяния густых кустарников и деревянных кресел у тусклого очага. Мотор затих с шелестящим звуком перекатываемых ветром иссохших листьев. Виктор явственно различил горящий хищный оскал тыквенного фонаря у порога. Мия оставляла его каждый вечер, находя это поразительно забавным. Виктор мало что находил таковым, но нелепая приманка для заблудшего духа из ирландских сказок у дверей его дома действительно выглядела весьма иронично. Наверное, стоило при случае напомнить Мие, что пламенеющее в ней тепло влекло проклятые души куда более мощным маяком. Одну так точно.

Едва переступив порог, он почувствовал нехарактерный укол тревожного ожидания под рёбрами. Рваные всполохи огня в камине создавали пляшущее торжество самобытного театра теней на серых стенах. Казалось, каждая горизонтальная поверхность гостиной была завалена ворохом бумаг и потрёпанных распечаток, испещрённых флюоресцирующими линиями разноцветных маркеров, вперемешку с редкими тонкими библиотечными книгами. Скомканный плед, свисающий с дивана, и горделиво высящиеся багряные розы на низком столике венчали всё это буйное недоразумение. Виктор осторожно убрал тяжёлый рукав свитера с хрупких кленовых листьев, скрученных в замысловатые бутоны. Декоративная замена свежим цветам казалась Мие более уместной в это время года. «Не пышут жизнью, конечно, но их красота чуть более долговечна. Иногда этого более чем достаточно, знаешь?».

Ночную тишину прорезал звенящий звук рассыпавшейся кухонной утвари, вслед за которым по комнате вспуганным вихрем пронёсся и скрылся под лестницей серый британец с горящими глазами. Раньше, чем детали происходящего выстроились в его сознании в цельную картину, в ведущем из кухни коридоре показалась Мия собственной персоной. Казалось, его появлению она была удивлена не меньше, чем он — её. Покрытая белыми пятнами черная джинсовая ткань, свободная хлопковая майка, повисшая на вздымающейся ключице, растрёпанный пучок и общая помятость рождали в его голове непозволительно много вопросов. Он скосил глаза на мерно вышагивающие стрелки часов на каминной полке. Половина четвёртого. В скоротечном беге времени потерялся абсолютно точно не он.

Отмерев, Мия отвесила ему шутливый книксен, подчёркнуто подперев подбородок тонкими кистями и театрально похлопав ресницами.

— Ты всё ещё стоишь на ногах?

— Сражён наповал.

Она спешно преодолела расстояние между ними, легко мазанула губами по подбородку, едва задев уголок рта, и небрежно сдёрнула сваленный на столе свитер. Свет от огня обрисовал мягкую округлость груди, показавшуюся в глубоком вырезе, тут же скрытую плотной бежевой вязью. Под глазами залегли заметные тени, ещё больше подчёркнутые слабыми разводами туши. Всё в её виде вопило о возмутительном недостатке откладываемого сна, но Виктор с удивлением находил в её человеческой беззащитности какое-то совершенно особое очарование, недоступное ни одному выверенно созданному произведению искусства.

— Садись. Где-нибудь, — Мия небрежно смела в кучу исписанные листы, вереницу карандашей и ручек, освобождая поверхность дивана. Серо-голубые радужки с тонущим в них зрачком напряжённо удерживали его какое-то мгновение, — Это важно.

С этими ловами она выпорхнула из гостиной, оставив его томиться в болезненном неведении. Это было оно? Тягучий разговор, нужный для того, чтобы вычленить все нерешённые вопросы и расставить недостающие точки? Сейчас или никогда? Что ж, пусть так. Всё лучше удручающей неопределённости, тяжело протянувшейся между ними с прошедшей битвы.

Виктор только теперь обратил внимание на запутавшиеся в прохладном воздухе запахи мёда, яблочной терпкости и горечи выпечки, смешанной с молочной приторностью. Помимо того, что крайне странным было заниматься готовкой в столь поздний час, куда более непонятной ситуация становилась из-за того, что Мия в принципе не обременяла себя подобной деятельностью. Взгляд вновь зацепился за скомканные складки пледа. Колючая ткань ещё хранила отчётливо читающийся аромат парфюма Мии — согревающий и пряный, с тонкими цветочными нотами. Он ближе поднёс его к лицу, различая спутанные шлейфы кофейни, набившего оскомину тыквенного латте, моросящего дождя и чернил. Едва уловимый запах волчьей шерсти заставил его брезгливо поморщиться.

— Что это ты делаешь? — он не понимал, когда Мия научилась подкрадываться столь бесшумно. Сдерживаемая широкая улыбка на лице застала его с поличным и отнекиваться было бы совершенным ребячеством.

— Глупости. Не бери в голову.

— Как скажешь. Тебе повезло, что я засыпаю на ходу и едва могу складывать слова в предложения, не говоря уже о курьёзных вопросах. Хотя это было забавно.

С глухим стуком перед ним опустилось фарфоровое блюдо с румяным золотистым кексом. Сладкий творожный аромат невесомо поднимался, путаясь в тонких вихрах пара.

— Маттентарт**, — гордо возвестила Мия. Опершись ладонями на деревянную поверхность, она испытующе вглядывалась в его лицо, пряча хитрый прищур в расплескавшейся серости глаз, ожидая его реакции. Совершенно невозможная. Совершенно его. Губы непроизвольно растянулись в сдержанной нежности улыбки.

— Маттентарт, значит?

— Пробуй давай.

Первый же рассыпчатый кусочек горячего теста резким солёным привкусом отдался во вкусовых рецепторах, а густая начинка обожгла свод нёба смесью творога и миндаля. Мягкий пирог лишь отдалённо напоминал заявленный десерт. Сказать об этом Мии, глядя в лучащиеся усталые глаза, было бы неимоверной жестокостью, поэтому Виктор решил осторожно увести её внимание в сторону.

— Чем вызвано твоё желание поупражняться в кулинарных экспериментах посреди ночи?

— Хотела сделать тебе приятно.

— Мне приятно. Не менее, чем видеть тебя восстанавливающей силы в глубоком сне и расслабленно спящей в нашей спальне.

— Не сегодня. У нас с Тришей висит просроченный проект по «Женщинам в журналистике», так что ближайшие часы я точно проведу в компании Гарриет Мартино и её экономических рассказов.

— Первая женщина-социолог?

— Угу. Переводившая занудного Конта и лично присутствовавшая на коронации будущей королевы Виктории. Твоя современница, кстати. Поведаешь что-нибудь?

— Не застал Англию в то время.

— Жаль. У нас мог получиться самый достоверный доклад из всех возможных. Практически со слов первоисточника.

— Наверняка остались какие-то свидетельства её семьи.

— Она никогда не была замужем. Да и вряд ли бы добилась таких профессиональных высот, будучи занятой детьми и хозяйством, — Мия поморщилась, будто красочно представив столь удручающую перспективу.

— Значит, узы Гименея*** тебя не привлекают. Я запомню.

— Я такого не говорила, — притворное возмущение в голосе не смогло скрыть нежный румянец, проступивший на бледных скулах, и отведённых в смущении глаз. Давно забытое тепло растеклось по солнечному сплетению, но Виктор решил не заострять на этом внимания. Не сейчас.

Будто вспомнив, что лучшая защита — это нападение, Мия вновь вернулась к остывающей между ними выпечке:

— И вообще, ты так и не ответил, как тебе пирог?

— Ты знала, что маттентарт стали делать ещё в XVI веке, найдя применение недолго хранящемуся на бельгийских фермах молоку? С 2007 года он защищен сертификатом географического происхождения, а оригинальный рецепт тщательно хранится в секрете. Его классический вариант можно попробовать лишь в Герардсбергене.

— Это такой изящный способ сказать, что мой вариант совершенно паршивый?

— Он не паршивый.

Мия театрально выдохнула, подперев подбородок маленьким кулачком и одарив его ласковой улыбкой.

— Я всё жду, когда ты сдашься, но, видимо, это безнадёжно. Я тоже его пробовала и прекрасно знаю, что теста больше, чем нужно, а начинка должна таять во рту, а не вязнуть на языке. Ах да, ещё я слишком поздно заметила, что в какой-то момент добавила лишнюю ложку соли вместо сахара.

— Чудесный урок. Было весьма познавательно.

— Ты просто принципиальный или дело в вампирской регенерации, которая спасёт от любого отравления?

— В следующий раз, когда захочешь проверить её возможности, сделай это более изящно, будь добра.

— Не волнуйся, если я когда-нибудь решусь прибегнуть к яду, то сделаю всё с поистине гамлетовским размахом.

Мия плавно приблизилась. Острые коленки уперлись в его бёдра, а руки мягко легли на плечи. Глубокий мурлычущий голос сорвался с припухлых губ:

— Точно засну в одежде на этом диване, пока всё разгребу.

— Если ты хочешь, чтобы я тебя раздел, тебе достаточно попросить об этом.

— Я и прошу.

Мия бёдрами поддалась навстречу его ладоням. Его пальцы неспешно поддели металлическую пуговицу из тугой петли, обнажили выступающие подвздошные косточки, медленно стянули грубую джинсовую ткань с молочной кожи. Виктор невесомо очертил костяшками глубокие розовые борозды, оставленные жёсткими линиями швов, едва сдержав волнующее побуждении припасть к ним губами. Неестественно тонкая кожа, скрывающая своевольное пламя хранящейся под ней грубой силы.

— Закрой глаза, — волнующий сбитым дыханием голос Мии лишь сильнее манил поддаться томящему искушению. Сегодня он вполне мог уступить ему. Чуть ослабить привычный контроль. Доверчиво пойти за чарующим неведением. Всего раз. Ресницы дрогнули, невесомо прикрыв тонкую кожу под глазами.

Тёплые подушечки мягко обрисовали дуги бровей, острые скулы, спинку носа, замерли на границе губ, вызывая в них заметное покалывание. Руки невольно скользнули под свитер Мии, оглаживая неяркий изгиб талии. Кожа под его ладонями зашлась всполохом едва ощутимых мурашек.

— Доверяешь мне? — горячее дыхание опалило его веки. Холодный кончик носа очертил изгиб переносицы, замер на скрытой чёлкой коже лба. Виктор не мог объяснить, почему её невинная ласка ощущалась так интимно, рождая вязкое желание внизу позвоночника. Девичьи пальцы зарылись в его волосах, почти грубо оттягивая пряди.

— Знаешь что?

— Что?

Он явственно слышал спрятанную в её голосе улыбку.

— Я нашла у тебя седой волос.

— Чудесно. Теперь совершенно очевидно, что для вампирского старения достаточно одной неугомонной девушки и четырёх месяцев перманентного стресса.

— Ха-ха, — Мия обвила его шею руками, настойчиво навалившись всем телом, заставив его откинуться на спинку дивана, — Можешь открывать глаза, хватит с тебя на сегодня. А у меня ещё сливающиеся в нечитаемую кучу строки тоскливой экономики.

Перед глазами стояла мутная пелена, будто это он вот-вот должен был свалиться от усталости. Лицо Мии в считанных сантиметрах от его казалось единственным источником света, поглотившим все яркие краски гостиной, оставив её тлеть в густом полумраке. Частый пульс ярёмной вены толкнулся ему в ладонь. Мия ласково потёрлась о неё щекой, оставила сухой поцелуй напоследок и подскочила с места, оттянув длинный свитер на бёдра. Руки цепко выхватили потрёпанный сборник статьей среди вороха несортированных бумаг.

— Я могу тебе почитать, если хочешь.

— О, чудно. Я вижу ровно ничего.

Будто только этого и ждала, Мия с готовностью вручила ему тонкую книгу с распадающимся переплётом. Тщательно завернувшись многочисленными слоями пледа, она по-хозяйски устроилась между его разведённых коленей, прильнув к груди. Виктор отчётливо ощущал рёбрами громкие удары её бегло стучащего сердца, пробивающиеся через выступающие лопатки. Едва заметный рубец в ямке ключиц отдался разбереженным зудом и мутным воспоминанием, будто проступившем через толщу воды. Сверкнувшая в красноватом отсвете сталь, давно забытый насыщенный металлом и солью вкус горячей крови, обволакивающий горло, судорожный шёпот у виска. Словно испугавшиеся быть остановленными, сорвавшиеся на выдохе слова:

— Я тоже люблю тебя.

— Чего? — пальцы Мии пробежались по выцветшим строкам, пролистнув пару страниц, — ты куда-то не туда залез.

— Я не читал.

Широко раскрытые в недоумении глаза испытующе всмотрелись в его, выворачивая и без того распахнутую сейчас душу. Ладонь мягко легла на его шею, притягивая ближе. Он не стал противиться настойчивой ласке скользнувшего между его губ горячего языка, оставившего после себя терпкую коричную горечь.

— Почему сейчас говоришь?

— Потому что стоило сказать это ещё там, на стадионе.

— Ты слышал?

Мия подорвалась на месте, обернувшись к нему всем корпусом. От тяжеловесной сонливости во взгляде не осталось и следа, заместо её вернулся влажный блеск хрустального утра. Он впервые не нашёлся, что ответить, лишь слабо кивнув на застывший молчаливый вопрос. Мия сухим касанием губ прижалась к его щеке, отпечатала такой же отчётливый поцелуй на линии челюсти, дразняще скользнула к адамову яблоку, замерла на соединившим крылья ключицы бледном шраме. Жаркий шёпот замер под подбородком:

— Мы состаримся вместе. Даже если мне придётся выкинуть для этого все зеркала в доме. Даже если мне придётся выкрасть рецепт этого жуткого маттентарта из самого Герардсбергена.

Виктор не знал, что могло звучать более абсурдно. Виктор знал только, что звучало это удивительно красиво. Что провожать уходящие декады, ощущая неизменное тепло кого-то по соседству, казалось сейчас самой привлекательной вещью на свете. Что всё в этой застывшей на несколько украденных у вечности часов сладкой иллюзии со вкусом маттентарт ощущалось куда более настоящим, чем всё окружающее его до этого. Что по всем параметрам Мия была идеальным вариантом, чтобы состариться вместе, для любого, не ограниченного рамками непостижимого. Что в этот краткий миг половины четвёртого он отчётливо верил в то, что ему это более чем доступно. Что с Мией по-другому и быть не могло, видимо.