Если бы Данковскому год назад сказали, что однажды судьба занесёт его в Морской Узел, стоящий на Северобережном заливе, он бы скорее всего не поверил. По слухам данный маршрут выбирали только самые отчаявшиеся романтики: погружённые в поиск смысла жизни писатели, очарованные фьордами самоубийцы, отставные чиновники и идеологические преступники, оттого и оброс Морской Узел сказками и страшными мифами о кораблях-призраках, уносящих неприкаянные души в вечное путешествие за полярный круг.
Нет, Даниил Данковский никогда бы не выбрал фьорды местом своего упокоения. Он был прикован к граниту науки Столицы и не видел в морском пейзаже никаких перспектив.
Но вот он здесь. Стоит на берегу, вглядывается в сгустившийся над заливом молочный туман и пальцами мнёт бычок недокуренный сигареты.
Во многом Морской Узел напоминал Даниилу Город-на-Горхоне: странные люди, архитектура смешанного типа, непривычный говор, а вместо степи — уходящая за горизонт тёмно-синяя водная гладь, разрезанная брекватером. Блок рассказывал, что до войны через местный порт проходили рыболовецкие суда, доставляющие морские деликатесы в Столицу и близлежащие крупные города. Улов сгружали в камеры обработки, где солили, вялили и закатывали рыбу в консервы. Потом отправляли поезд. И ждали благодарного подношения от Торгового Союза.
Как и на Горхоне. Только вместо рыбы оттуда развозили шкуры и мясо Проекта Быков.
Гражданская война добралась до Морского Узла в интересное время — когда-то тут базировались войска неприятеля. Горожане любезно приютили мятежников, и Столица, узнав об этом, первым же приказом сверху отрезала торговый порт от общей сети. Бои в окрестностях не велись, основные силы стекались к границе Рагенской области, чтобы сдерживать натиск пехоты, а в самом Узле разместили госпиталь, первыми пациентами которого стали так называемые «перебеженки» — бывшие солдаты Бюро. Вместо кирпичной шинели они надели синие мундиры и серые плащи (в знак солидарности бастующим шахтёрам) и издалека напоминали замотанных в чумные тряпки заражённых. Данковский от символизма чуть не захлебнулся: вот она, война, какая разноцветная. Правда до сих пор непонятно, на правильной ли стороне он сам всё это время воевал.
В Узел он прибыл в составе регулярной армии. За особые заслуги, отмеченные командованием во время эпидемии, и после двух крупных сражений под Рагеном Даниилу присвоили звание офицера. Приказом штаба (за личной подписью майора Люцернова и бригадного генерала Шоина) его также наградили медалью «За отвагу», которую он тут же отдал Блоку, мол, не нужна. Подобное носят с гордостью, а Даниил свершениями на фронте не кичился. Просто был хорошим врачом.
Не учёным.
Не гением.
Не первооткрывателем.
Он спасал жизни людей не ради орденов или звания, а ради самой идеи победы над смертью в полевых условиях.
За два года службы успел разочароваться, духовно вырасти, сделать различные политические выводы. Успел и посмеяться и потревожиться. После провала с Танатикой и сноса Многогранника Данковский осознанно решил погибнуть за Родину, в которую не верил, и слиться с несуществующим космическим Абсолютом, но, вот ведь незадача, угораздило влюбиться.
Даниил смял бычок и бросил в маленькую карманную пепельницу, чтобы не портить мусором морской пейзаж. Солёный воздух приятно холодил кожу. Умиротворяющий шум волн обволакивал слух, шуршание воды по песку вымывало из головы все лишние мысли. Цвет неба напомнил Сашины глаза. Такие же холодно-голубые, словно лёд на горном озере.
Когда-то эти глаза пообещали Данковскому, что война непременно закончится.
И вот обещание наконец исполнилось.
На краю холодного северного мира был подписан мирный договор.
Даниил закурил ещё одну сигарету и подошёл к кромке воды так, чтобы набегающие волны лизнули стальные мыски солдатских ботинок. Он был на море лишь однажды, когда отец вывез его вместе с матерью на юг по партийной путёвке от научного сообщества. Яркое солнечное побережье, усеянное соломенными зонтиками, Данковскому-младшему не понравилось, да и воду он не слишком любил. А теперь в окружении фьордов в кромешном одиночестве — наоборот. Война учила ценить прекрасное.
И жизнь тоже… учила ценить.
Отбывали через пару дней. Стоило вернуться в город, проведать пациентов в госпитале и раздобыть в лавке что-нибудь съестное. Пить не хотелось, но и с пустыми руками к генералу идти моветон. Праздник как никак, пускай никто и не празднует, чтобы не нарушать тишину и покой погрузившегося в сон прибрежного городка. Данковский улыбнулся и провёл пальцами по виску — не то от постоянного стресса, не то от пережитых ужасов смоль чёрных волос покрылась изморозью ранней седины. Заметив светло-серые прядки, Саша грустно пошутил о том, что Война изволила оставить Даниилу на память поцелуй, и пришлось сказанное парировать не менее печальным: «Если так, то тебя она всего облобызала». Оставила уродливый отпечаток ожога на правом плече, россыпь шрамов и росчерк рваного пореза на правом боку.
Если Война, как и Чума, сущность живая, то Данковский собрал отличную карточную комбинацию из всех всадников грядущего Конца Света.
Чума повстречалась ему на Горхоне.
Война передала некое сакральное знание с первым убитым солдатом.
Голод перекрыл торговые пути, саботированные мятежниками.
А Смерть, ну…
Смерть всё это время молчаливо наблюдала из сгустившейся туманной дымки. Непобеждённая. Насмешливая. С зашитыми бледными губами, которые не целуют, а едва заметно касаются, даруя успокоение умирающим. Сущность, которую невозможно победить. Сущность, которая всегда следует за остальными бледной тенью неизбежности.
Даниил уже знал, каково это — умирать.
Он сморгнул лёгкое замешательство и попытался проглотить сухой ком, застрявший в горле. Позволил угольку с кончика сигареты раствориться в солёной морской воде, щёлкнул пепельницей и уже развернулся, чтобы уйти обратно к городу, но взгляд невольно зацепился за молчаливое изваяние, всё это время внимательно следящее за ним пустыми мраморными глазами.
Мощное тело, красивая выгнутая спина, большие когтистые лапы, хвост с длинной мохнатой кисточкой и прекрасное, завораживающее женское лицо в обрамлении ниспадающей на плечи плащаницы.
Сфинкс.
Данковский заинтересованно выпрямился. Запахнул шинель, обошёл по касательной влажную груду чёрных камней и медленно приблизился к мрачному монументу, мгновенно убедившись в том, что всё это время зверь глядел вовсе не на него, а в сторону моря. Удивительно, как Данковский не заметил его раньше. Быть может, туман во всём виноват. Или мысли, застилающие взор пеленой пространных выводов и ненужных сомнений.
Сфинкс устремлял взгляд вдаль, сквозь туман, сквозь синие волны, за горизонт, в вечность.
Зная любовь горожан Морского Узла к смешиванию образов и эпох в слепленных кое-как зданиях, статуя на побережье — меньшее, что ожидаешь увидеть, прогуливаясь по серебристо-серому песку. Даниил обошёл потемневший от времени постамент, коснулся пальцами вырубленных букв и усмехнулся. Когда-то они были обведены позолотой.
— Argumentum ad misericordiam, — одними губами прочитал Данковский и поднял взгляд.
Аргумент к милосердию.
Непривычное название для памятника мифическому существу, что пожирало людей. Он повернулся спиной к сфинксу, встал по направлению взгляда и задумчиво склонил голову. Отсюда открывался завораживающий вид на волнолом и старый маяк с заколоченными окнами. Проглядывались сквозь туман верхушки агатовых скал, припорошённых снегом. Куда бы не смотрел сфинкс, но думы его явно были не о милосердии.
Возможно, когда-то от отводил от Морского Узла непрошенные корабли.
— Вот ты где.
Даниил вздрогнул и обернулся.
— Я уже думал снаряжать на поиски отряд из добровольцев.
Сколь бы красивым ни было море, а с синевой родных любимых глаз оно никогда не сравнится. Александр приблизился к монументу, протянул Даниилу шарф и бросил мимолётный взгляд на сфинкса.
— Изучаешь местные достопримечательности?
— Скорее они меня.
Данковский воспользовался проявлением заботы, намотал шарф на шею и вдохнул исходящий от колючей шерсти хвойный аромат. Промозглый морской ветер и впрямь был недружелюбен по отношению к праздно шатающимся по берегу туристам.
— Уж больно любят здесь изображать сфинксов, — заметил Блок, протянул руку и буднично застегнул пуговицу на вороте чужой шинели. Даниил поморщился и шутливо расстегнулся обратно, намекая Александру на то, что шарфа вполне достаточно.
— Насколько я успел узнать, Морской Узел часто посещали художники. Должно быть, кто-то из них проникся мифами и разместил здесь когтистого привратника. Чтобы отвадить незваных гостей.
Он развернулся, встал рядом и коснулся ладони Александра. Настолько привык к запрету на проявление симпатии, что не сразу осознал — а ведь они одни на берегу. Никаких шпионов, никаких солдат. Можно было зарыться пальцами в посеребрённые сединой волосы и поцеловать Сашу в висок, но от секундного порыва пришлось воздержаться. Ещё успеет.
Блок ответил добрым усталым смешком и обхватил пальцами его запястье.
— Приятно знать, что тебя кто-то защищает.
Даниил почувствовал красноречивый взгляд и ответил тоном лектора, которому студент задал неуместный вопрос на потоковом семинаре:
— Тем не менее, надпись на постаменте скорее путает наблюдателя. «Argumentum ad misericordiam» подходит тому, кто требует мира, но готовится к войне. Если помнишь, сфинкс загадывал загадку, прежде чем сожрать нерадивого путника за неправильный ответ.
— И какую загадку предложил бы разгадать этот сфинкс?
Блок коварно усмехнулся. Он имел ввиду не молчаливую статую, а самого Данковского, напрямую сравнивая находящегося не в фаворе у Властей учёного с мифическим зверем. Не то намекая на двуличную кошачью суть, не то подстёгивая к дружескому спору.
Грязный ход, товарищ генерал. Даниил задумчиво прищурился.
— Есть у меня одна. Да только пока момент неподходящий.
Он потянул Александра в сторону каменистого пляжа, оставляя позади безмолвный памятник, маяк и застывший во времени город. За годы войны Блок явно отвык от обычных прогулок — сказывалась жизнь в постоянных разъездах, — оттого вид у него был немного растерянный. Данковский иногда сравнивал генерала со сторожевым псом, которого после долгой службы наконец спустили с поводка и дали увидеть мир за пределами забора с колючей проволокой. Из источников информации только сводки с фронта, да поистрепавшиеся воспоминания о дедушке-адмирале со звучным именем Яснорад. Александр не часто про него рассказывал, но Даниилу искренне хотелось узнать больше.
Война ведь закончилась. Никаких больше преступных приказов и несвоевременных донесений.
Самое время поставить точку с запятой.
Пока вокруг горели леса, разрывались снаряды и свистели пули, оставалось только праздно фантазировать о будущем. Не верилось, что пора воплощать задуманное в реальность.
— Нравится здесь? — спросил Блок, подал Данковскому руку и помог забраться на насыпь с мелкой чёрно-серой галькой.
— Никогда раньше не уезжал так далеко от Столицы. После осенней Горхонской степи, Рагенских равнин и выжженной Волости с метелями из снега и пепла, это место — райский уголок.
За два года они пересекли почти всю страну. Пробыв двенадцать дней на Горхоне, Данковский к маленьким городкам начал относиться спокойнее, но желания осесть хотя бы в одном из них так и не появилось. Даже Морской Узел, покоривший доктора необычной архитектурой и умиротворяющей тишиной, не вызвал острой необходимости в самоизоляции. Душа Даниила была омрачена вестями о сгоревшей лаборатории, да, но не настолько, чтобы бросить попытки бороться против режима и консерваторов из научного сообщества. Против устоявшегося мнения, что он, бакалавр Данковский, всего лишь доморощенный философ, а не новатор. Только в революционные настроения вмешалась одна маленькая деталь, не дающая механизму сопротивления запуститься.
Александр Блок.
Наверное, им надо поговорить о том, что будет дальше. Сейчас, вдали от столичной суеты и ужасов войны, это можно было сделать без свидетелей. Только море подслушало бы их интимный разговор.
Песчаный пляж сменился дикими каменистым берегом. Даниил поправил шарф, застегнулся на все пуговицы и неслышно выдохнул — прохладно. Александр замедлил шаг, осмотрелся и очертил взглядом омываемый волнами отвесный утёс, поросший на вершине изумрудной зеленью.
— Из штаба есть вести? — задал дежурный вопрос Данковский, чтобы как-то скрасить повисшее безмолвие.
— Давай не будем о работе.
Даниилу очень хотелось, чтобы эта фраза звучала почаще.
— У нашей прогулки есть какая-то цель? — спросил Александр.
— А мне нужен повод, чтобы просто провести с тобой время?
Блок хмыкнул, подошёл к чёрно-серому валуну, стряхнул сухую траву и сел, поманив Данковского к себе. Это и было ответом. Никаких больше поводов.
Они сошлись в непростое для Даниила время. И, если честно, ему до сих пор слабо верилось в то, что Александр ответил на отчаянное желание просто любить взаимностью.
Свидание длиной в почти что два года. Самое долгое в жизни уже немолодого врача.
Он подошёл ближе. Взял Александра за протянутую руку и обнял ладонями, выражая в одном жесте благодарность и искреннюю привязанность.
— Ты подумал над моими словами? — тихо спросил Даниил.
Словами было пожелание жить вместе, брошенное вскользь. Обычно его влюблённости существовали недолго и умирали в мучениях, омытые слезами и бессмысленными упрёками. Работа занимала всё свободное время, поиски бессмертия на полку не поставишь. Женщины Данковского бросали сразу, едва он смел задерживаться в лаборатории до нескольких дней кряду. Редкие мужчины вздыхали и исчезали так же быстро, как изъятая Инквизицией запрещённая литература.
Когда Даниил предупредил об этом Сашу, тот даже не дрогнул. Он не вторгался в чужую жизнь, скорее пытался заполнить чем-то свою после войны. В Столице его ждали пустая квартира, бумажная работа в армейском корпусе и неизвестность, пахнущая ветром надвигающегося грозового фронта.
Вместе, говорил Даниил, можно построить новое будущее на фундаменте старого. Не новую Танатику, но место, где учёные смогли бы творить чудеса наяву, без вмешательства сторонних сил. Без утопии, в которую он когда-то поверил, но с передовыми разработками выходцев из Бюро — вроде, Блок обещал устроить встречу с одним из них.
Звучало хорошо и впервые — желанно.
— Да, я подумал.
Данковский сел с Блоком плечом к плечу и вперил взгляд в туманный горизонт, будто сфинкс, ожидающий, что из густой пелены к берегу причалит Корабль Тесея.
Будет ли это то самое судно его ранних свершений? Или принципиально новая посудина, чудом не затонувшая по пути?
— Я согласен, — продолжил Александр, любовно оглаживая холодную руку Даниила и согревая сквозь перчатку. — Разве ты ожидал другой ответ?
— Признаться, ожидал генеральского упрёка. Слов про то, что все мои стремления и разработки способны свести в могилу немало людей, что ты не станешь покрывать бессмысленные убийства. Вот чего-то подобного ждал.
— Не торопись с выводами. Знаешь же, что стоит Закону навести на тебя длань правосудия, я окажусь рядом и прикрою. Но только один раз.
Два года подряд Данковский слушал этот голос. Временами хриплый, уставший. Временами громкий и волевой. Блок редко кричал на подчинённых, но если подобное случалось — сбежать и закрыться в санитарном вагоне хотелось всенепременно. В горле саднило от ужаса, а в голове билась лишь одна настойчивая мысль.
Я буду любить тебя, только не кричи больше.
Пожалуйста.
Сердце у Пепла пепельное, дунешь — остановится. Оно пламенеет лишь в сражениях, а после тихонько тлеет, под ладонью ощущаясь трепетной птицей. Стать бы сфинксом и защищать это сердце, лениво размышлял Данковский. Оно должно гореть долго. И не хотелось бы его разбить опасными авантюрами и слишком смелыми научными стремлениями.
Так что же делать дальше?
— Не грей себе голову, Даниил. Давай решать проблемы по мере их поступления.
Прозвучало строже генеральского приказа, строже команды «Пли!». Данковский покачал головой, нехотя отбрасывая привычку планировать всё заранее, и кивнул. Блок был прав — любой план способен разбиться о чужую прихоть, ведь именно она правила продажным городом-столицей вот уже много веков.
— Генерал Шоин предлагал уехать на Юг, — внезапно вспомнил доктор и прыснул от смеха. — Ну, знаешь, небо, ромашки, иван-чай. Шумящая роща рядом с одиноким домиком на Сарматском озере. Скучная рыбалка.
Блок толкнул его плечом и сдержанно хохотнул.
— Коля предложил это, чтобы спасти тебя от дотошных комиссаров. А меня от лицемерных речей на публику.
Коля — друг Саши. Они вместе выросли до командиров и испытывали друг к другу почти родственную привязанность. От близкого товарища тяжело скрыть влюблённость. Ещё сложнее скрыть запретную тягу к мужчине, который служит в подконтрольной тебе роте. Хорошо, что Шоин ставил на первое место безопасность боевого товарища, а не своевременные доносы руководству страны о ненадлежащем поведении.
Над утёсом сгущались сумерки. Виднеющиеся с их наблюдательного пункта невысокие домики Морского Узла стали заполняться огнями светящихся окон. Тьма окутывала несущего молчаливую вахту мраморного сфинкса, туман стелился по воде и нёс с севера промозглый ветер.
Данковский тяжело вздохнул и поджал губы, поднимая глаза к звёздному небу. Здесь, на берегу, отчётливо можно было разглядеть созвездие Северного Путеводного Креста.
Со сводов Многогранника Даниил тоже его видел. Только расчерченное золотистыми нитями. Привиделось ли ему то необычное небо?
Он проморгался и с силой сжал Сашины пальцы.
Блок нахмурился, однако ничего не спросил. В этом была какая-то особая прелесть. В молчании. Окружённый злопыхателями и поклонниками Данковский давно забыл, каково это — просто молчать.
Теперь он лучше понимал, почему сюда так стремились приехать всякого рода творцы. В тишине познаётся истина, пускай и самая обыденная. А вот о том, сколько художников сгинуло в глубоком синем море, думать совершенно не хотелось.
— Так что за загадку ты придумал для меня? — улыбнулся Александр, переворачивая руку ладонью вверх и перехватывая подрагивающие пальцы.
Даниил прищурился, высматривая в тумане одному ему видимый Корабль Тесея.
Слова сами бросились на язык.
— Она оживляет мертвецов, дарует нам радость и приносит великую горесть. Её приобретаем мы с рождения и постепенно теряем с годами. А встав пред ликом смерти — передаём другим.
Александр склонил голову и призадумался. В наползающих сумерках его зрачки приобрели мягкий голубоватый оттенок — Даниил едва не влюбился заново. Хотя куда уж там.
— Сколько у меня попыток? — спросил Блок.
— Сколько захочешь.
Даниил качнул головой, поднялся и прошёлся по камням ближе к крутому берегу. Морская пена облизывала эбеновый склон и оставляла перистые разводы.
— Речь шла о жизни? — высказал предположение Александр.
— Слишком просто. Сдаёшься?
— Люблю играть азартно. Какое наказание за проигрыш?
Данковский блеснул хитрым прищуром и ухмыльнулся. Настоящий сфинкс сожрал бы генерала с потрохами уже после первого промаха, но этот, метафорический, ответил как можно лояльнее:
— Дерзну попросить аудиенции где-нибудь в месте потеплее. А там решим, как тебя наказать.
Флирт на грани фола — Блок в подобные моменты забавно терялся и оставлял в разговоре долгие неловкие паузы, от которых на лице Даниила нередко расцветала торжествующая улыбка.
Они поднялись на покатый склон, откуда на море открывалась поражающая воображение панорама, и пошли до города обходными тропами. Склонившись к незнакомому кустарнику с бледно-розовыми цветами, Данковский сорвал один и осторожно выложил на ладонь, невольно вспоминая сухие соцветия твири и белой плети, от которых густо пахло осенью и дурманящими голову знахарскими тинктурами.
— Это вереск, — подсказал Блок, обернувшись и сцепив руки за спиной. — Местные любят собирать букеты и дарить их друг другу, как символ бессмертия.
Всё в Морском Узле смеялось над Даниилом. Сфинкс на пустом пляже, служащий аргументом к милосердию. Цветы, напоминающие рыбакам о духовном бессмертии. Невидимые корабельные мачты, вырисовывающиеся на горизонте сквозь густой туман.
Поверь Данковский в предначертанное, давно бы уже решил, что город этот — его последняя остановка на пути к абсолютной мудрости и осознанию собственной ничтожности. Но он не верил.
Как не верил в то, что Многогранник способен хранить внутри человеческие души.
Не верил в свойства твири и не признавал тот факт, что некоторые вещи наука бессильна решить.
Зато теперь у него были силы начать всё сначала. Если Саша будет рядом.
Улицы города встретили их сонно поблескивающими газовыми фонарями. Военные разбили лагерь на небольшой площади и, успокоенные наступившей тишиной, мирно распивали терпкий ягодный чай с кедровыми орехами. Офицеры травили байки вчерашним врагам. Мундиры больше не имели значения, а сжигающую всё на своём пути ненависть загасил беспристрастный северный ветер. Солдаты провожали Блока долгими благодарными взглядами — генерал охотно пожал руку седому капитану из синей гвардии и раздал последние указания перед отъездом. Данковский принял из рук командующего санбатом Чибиса жестяную кружку чая, торопливо сославшись на усталость, и свернул вслед за Александром к двухэтажному зданию, на котором ржавела старая вывеска книжного магазина.
Квартировал Блок на втором этаже, где ему предоставили целую комнату с недурственным интерьером — едва Данковский переступил порог, как в лицо ударила приятная волна тепла от растопленной изразцовой печки. Под потолком раскинула золочёные лапы-ветки пыльная люстра (часть цветочных плафонов отсутствовала), на западной стене криво висела репродукция приезжего художника, который за всё время пребывания в Морском узле успел нарисовать всего три картины. Одна затерялась в кабинете рыбного магната, остальные две были пожертвованы городской управе. На скромный вкус Данковского — дешёвка, забрать морской пейзаж в Столицу не захотелось.
— Ответ на загадку — память, верно?
Даниил вздрогнул и едва не выронил кружку с ароматным чаем.
— Ты сразу догадался и намеренно тянул время? Признайся честно, — усмехнулся он и не стал сопротивляться, когда Александр помог ему снять шарф и тяжёлую шинель.
— Ну, мне же нужен был повод заманить тебя на аудиенцию.
— О, то есть теперь нам обоим нужен повод. Блеск, — шутливо пожурил генерала Данковский и, воспользовавшись моментом, украл у него один короткий поцелуй вкуса ягод, трав и гречишного мёда.
Когда-то он не верил в любовь. Она существовала в его системе ценностей посаженной на цепь надоедливой химерой. Чувства — лишь химическая реакция в организме, не более, привязанности — балласт, тянущий вниз по лестнице, ведущей вверх.
А теперь глядел на Александра и ощущал в груди собственное сердце.
Не пепельное. Живое.
Готовое гореть за двоих.
— С наказанием сфинкса не вышло, так может награда последует? — улыбнулся Александр.
Быть может и последует. Даниил вслепую протянул руку к окну, медленно задёрнул пыльную штору.
И закрыл глаза.
Представил завернувшуюся во мрак родную Столицу, генеральскую квартиру, постепенно заполняющуюся его вещами, книгами и ароматами. Представил небо, затянутое тучами, вечерние чаепития на балконе и редкие поездки за город подальше от городской суеты. Скучную рыбалку. Домик, спрятанный от цивилизации за ивами на берегу Сарматского озера.
Он обхватил ладонями лицо Саши и прижался к губам с таким отчаянным желанием согреться, что ненароком позабыл, каково это — дышать.
Загадка про память застыла на языке непрошенной лирикой. Хотелось верить, что её возьмёт на вооружение сфинкс Морского Узла и отвадит от берегов незваных гостей.
И от их персонального берега тоже.