Кошмары

Посвящается Алане,

и только в твоей кровати мой сон был спокойным.

Клаус проснулся из-за невозможности сделать вдох. Так бывает, когда снится кошмар — чувство, будто грудную клетку сдавило до боли, а на горле словно сжимается стальной хваткой чья-то ладонь, начисто перекрывая доступ к кислороду. Юноша зашёлся в приступе кашля, ощупывая пальцами шею: от основания к кадыку и челюсти — и назад; сделал хриплый вдох, оглядываясь по сторонам — бессмысленно и глупо в такой-то темноте; на ощупь включил ночник, чтобы взять с тумбочки очки. Он пару секунд посидел, осмысливая, что никого в комнате нет, убеждая себя, что он в безопасности — и тут же подорвался с кровати и выскочил из комнаты. Олаф. Олафу что-то угрожает. Или кто-то. Толком не понимая, что и зачем делает, Клаус метнулся к его комнате — дверь была открыта — и только услышав мерное сопение и затормозив у порога, он задал себе вопрос: а что, собственно, он делает?

Клаус положил руку на косяк и тихо выдохнул, как если бы бежал от монстра и наконец-то оторвался. Ничего не случилось. Олаф вон — спит. Они одни в доме. Никакой опасности нет.

Постояв так немного, вглядываясь в очертания тёмной комнаты, Клаус сглотнул и попытался проанализировать ситуацию — а прежде всего вспомнить, что ему такого приснилось.

Сперва — самое понятное. Он уже признался себе, что Олаф ему не безразличен, так что нет ничего удивительного в том, что он может за него беспокоиться. Однако дальше — сложнее: о чём был сон?

Клаус напрягся как мог, но в голове была только тревожная пустота. Словно не он только что задыхался от ужаса. Юноша вздохнул и вернулся к себе в комнату.

Уснуть в эту ночь так и не получилось. Через час тщетных попыток Клаус упёрся взглядом в окно, за которым уже начинало светать. Сдавшись, он поднялся с кровати и сел за стол, попутно открывая книгу, которую прочёл почти наполовину. Клаус надеялся, что таким образом сможет отвлечься, но чтение не помогло. У него никак не получалось сконцентрироваться, и один абзац он начинал снова и снова, будто читал не захватывающий роман, а юридическую литературу.

Раздражённо выдохнув, Клаус отодвинул книгу от себя и уронил лицо на ладонь, с силой потирая лоб, виски, а затем — щёку. Под кожей расползалось неприятное чувство недосыпа. Посидев так немного, Клаус решительно поднялся со стула и направился на кухню.

Если верить настенным часам, Клаус зашёл на кухню в половину пятого утра. Разумеется, он очень осторожно шёл по дому и на кухне тоже старался вести себя тихо. Олаф формально был в отпуске, но всё ещё периодически отлучался куда-то, нередко — с самого утра, поэтому красть у него сон казалось преступлением.

В голове внезапно возникла мысль, что неплохо было бы приготовить завтрак и на него тоже. Совершенно нелепая идея, словно вовсе не принадлежащая Клаусу. Обычно они не завтракали вместе, это была прерогатива ужинов. Да и, откровенно говоря, что Клаус, что Олаф — оба часто пренебрегали завтраком, перебиваясь чем-то несерьёзным, а то и одним кофе. Впрочем, для юноши это не было сильным упущением, потому как он всё чаще вставал к обеду, уже после ухода Олафа.

По субъективным ощущениям Клауса выходило, что сегодня он точно застанет уход мужчины — при условии, что тот, конечно, собирается уходить — но почти сразу после этого вырубится.

«Что ж, — рассудил он. — Приготовив на порцию больше, я ничего не потеряю. Знать бы ещё, когда он проснётся, чтобы еда не сильно остыла…»

Пока кофе в турке неспешно варился, Клаус изо всех сил пытался прикинуть, во сколько просыпается Олаф, но, как назло, в голове образовалась звенящая пустота.

Сварив кофе, он заглянул в холодильник и притуплённым взглядом окинул полки. В противовес далёкому прошлому, оставшемуся в шумном и грязном городе, теперь в их холодильнике всегда был стандартный набор продуктов, словно они были самой обычной семьёй. Но всё же Клаус мог с уверенностью заявить, что и мясо, и кисломолочные продукты, и овощи, и фрукты здесь почему-то были гораздо вкуснее, чем где-либо на его памяти…

В общем, в холодильнике нашёлся полный набор (и даже больше) для приготовления омлета — самого надёжного блюда, которое, по опыту, не устроить может только в случае неумелого приготовления или непереносимости лактозы или яиц.

Нет смысла приводить здесь пошагово алгоритм того что делал Клаус Бодлер в то утро на кухне — в конце концов, это не кулинарный справочник, а всего-навсего сводка событий из жизни двух не самых удачливых людей. Если вам когда-нибудь доводилось готовить омлет или видеть, как кто-то его готовит, то вы легко можете вообразить эти несколько минут замешивания смеси и ещё несколько минут сражения со сковородкой. Если же данный процесс вам не знаком — что ж, видимо, вы никогда не сталкивались одновременно с необходимостью поесть и нежеланием (или невозможностью) готовить что-то более вычурное.

Выключив газ, Клаус разложил омлет в две тарелки, поставил их на стол, опустился на табурет и, кажется, успокоился. Незамысловатый приём пищи и созерцание спокойного утреннего пейзажа за окошком благотворно сказались на душевном состоянии Клауса.

«Если я лягу ещё на несколько часов, ничего слишком ужасного не случится, — здраво рассудил Клаус. — Хорошо, что сейчас лето.»

Он уже встал из-за стола, когда одновременно случилось две вещи: в голове совершенно не вовремя возникла мысль о будущем и в проёме появился граф Олаф. В общем-то, вторая «вещь» не дала мысли развиться в новый приступ тревоги. Мужчина выглядел не то чтобы свежо, но всяко лучше Клауса. Заметив юношу, Олаф проговорил:

— Ты уже проснулся, Клаус… Доброе утро, — и зевнул.

— Плохо спал, — честно признался Клаус и, спохватившись, кивнул в сторону стола. — Я завтрак приготовил. Это, конечно, не изысканное блюдо, типа ростбифа, но омлеты я готовлю неплохо.

— О, боги, ты всё ещё припоминаешь мне ту нелепицу, которая творилась сто миллионов дней назад, — взмолился Олаф, проходя в кухню и устраиваясь за столом. — Не самое лучшее начало дня, знаешь ли.

— Если быть точнее, те события имели место около тысячи и трёх сотен дней тому назад, — задумчиво проговорил Клаус.

— Отсчёт что ли ведёшь, умник? — беззлобно фыркнул мужчина. — Раз ты славишься своими мозгами, напомни-ка, что я говорил тебе по поводу «умничать с утра пораньше»?

— «Не умничай с утра пораньше, если не хочешь встретить старость в одиночестве» или что-то вроде того, — отозвался Клаус.

Олаф согласно промычал, жуя омлет.

— Да и потом, — сказал он, проглотив пищу. — Про сто миллионов — это было намеренное преувеличение. Гипербола.

— Я знаю, — хмыкнул Клаус. — Уточнение количества дней было намеренным занудствованием.

Олаф усмехнулся, прикрыв глаза. Клаус тоже улыбнулся.

— Омлет, кстати, действительно восхитительный, — вдруг сказал Олаф, и Клаус даже на мгновение растерялся от этого комплимента. — Я вообще что хотел обсудить… Скоро учебный год, и ты наверняка хотел бы продолжить обучение?

— Это было бы… здорово… — Клаус ещё больше растерялся.

— Да, другого я не ожидал, — кивнул мужчина. — Ты в состоянии написать экзамены, необходимые для поступления в колледж, но, как ты понимаешь, наша жизненная ситуация не слишком располагает к… получению образования. Так что единственный выход из сложившихся обстоятельств — заочное обучение.

Клаус молча уставился на Олафа, который в кои-то веки воспринимался как опекун.

— Конечно, если это тебя устроит, — добавил тот, как показалось юноше, несколько обеспокоенно.

Клаус опустился на стул напротив, всё ещё не до конца, осознавая, что это происходит на самом деле, что это не предутренний сонный бред.

— Если ситуация в ближайшее время успокоится, сможешь перевестись на очно-заочное, — снова нарушил затянувшееся молчание мужчина. — Но этого я не могу обещать. Ну как?

— Смеёшься что ли? — Клаус вскинул брови. — Конечно, меня такое устроит. Я вообще, если честно, не надеялся уже на нормальную жизнь.

— Э-э-этого я тоже не обещаю, — заметил Олаф. — Но де-юре я твой опекун, так что в каком-то роде обязан обеспечить тебе достойное образование. Есть какие-то пожелания по поводу колледжа и направления обучения?

Клаус задумчиво посмотрел в окно.

— Не знаю, мне всю жизнь было интересно практически всё, — проговорил он. — А это… слишком много, чтобы выбрать что-то одно.

— Не сочти за грубость, но я бы посоветовал бы освоить какую-нибудь техническую специальность. Конечно, тебе бы бы больше подошли, скажем, библиотечное, издательский дело или какая-нибудь творческая профессия, учитывая, что ты вроде как по-прежнему являешься наследником внушительного состояния, но с практической стороны какая-нибудь специальность, которая востребована всегда, была бы значительно полезнее.

Клаус чуть нахмурился, обдумывая слова Олафа. После всех морально-нравственных дилемм, которые ему приходилось разрешать за последние четыре года, такое дело, как выбор профессии, действительно казался сущей ерундой, что в данном случае означает «чем-то, что не стоит долгих томительных часов раздумий». В то же время Клаус, привыкший принимать решения совершенно другого характера и куда в более сжатые сроки, совсем растерялся.

— В общем, — вздохнул Олаф, поднимаясь из-за стола и направляясь с посудой к мойке. — У тебя есть время до вечера. Сейчас август, как раз проходят вступительные испытания на заочное и очно-заочное обучение во всех учебных заведениях, но эти бюрократы просто тащатся от составления сотен актов и заполнения бумажных форм, начисто игнорируя технический прогресс… Короче, раскачиваться времени нет. Вечером вернёмся к этому вопросу, а сейчас мне пора.

Через четверть часа Олаф покинул дом. И, судя по звуку машины, собирался покинуть город. Клаус наконец нашёл в себе силы встать со стула на кухне.

— Клаус, ты серьёзно позвонил в такую рань, чтобы пожаловаться на очередной кризис? — сонно спросила Алана, выслушав рассказ Клауса целиком. — Так стоп, ты вообще сегодня ложился?

— Ложился, — вздохнул Клаус. — Плохой сон приснился, так что я до утра сычевал.

— Знаешь, что я думаю, Клаус? Тебе надо поспать, а потом уже подумать о колледже. В конце концов, ты всегда можешь перевестись — как я знаю, в первом семестре это сделать довольно просто.

— Пожалуй, ты права…

Они попрощались, и Клаус повесил трубку. Совет, конечно был хорошим, но это не убавило сомнений. Всё же не хотелось промахнуться с выбором.

Забираясь в кровать и устраиваясь поудобнее, Клаус внимательно прислушивался к своим ощущениям. К чему душа лежит? Кто он? Проблема оставалась той же: ему нравилось слишком многое, чтобы выбрать что-то одно.

Постепенно глаза закрылись и юноша незаметно провалился в сон.

На этот раз он проснулся из-за неприятного ощущения дневного сна, неприятно липнущего к коже. Комнату заливал оранжевый свет, что свидетельствовало о скором закате. За время сна в голове так и возникло само собой решение проблемы, но Клаус вдруг подумал, что в этой ситуации не зазорно было бы полностью согласиться с Олафом.

Ему бы хотелось работать в библиотеке или, скажем, каком-нибудь музее, но разве ж это было осуществимо с его текущим укладом жизни? Юноша очень в этом сомневался. Перескочить в музей или библиотеку он всегда успеет, но пока что стоило сконцентрироваться на какой-то более конкретной цели — хотя бы чтобы было чем заняться в течение года.

Об этом он и сообщил Олафу, когда он вернулся. Тот принял ответ и предложил Клаусу завтра же съездить в город и сделать уже окончательный выбор.

В подробном описании процесса подачи документов в некое учебное заведение нет особого смысла, поскольку данная процедура практически всегда выглядит одинаково и чаще всего является не столько волнующей, сколько муторной. И если вам доводилось поступать в какое-то учебное заведение, то вы прекрасно осведомлены о том, как это происходит.

Куда важнее здесь отметить то, как именно Олаф и Клаус передвигались по городу: прежде чем припарковаться в каком-то переулке, Олаф навернул несколько крюков, а до колледжа им пришлось пройти ещё по меньшей мере километр. Клаус и сам уже не чувствовал себя безопасно в городе, где он родился и рос — видимо, паранойя заразна.

Возвращались они в сумерках: уставшие, но удовлетворённые. Два вступительных экзамена Клаус сдал на месте, и его без вопросов приняли на заочное обучение — впрочем, комиссия предприняла попытку переманить его на очную форму. После этого они с Олафом какое-то время провели в кафе между колледжем и кварталом, где был оставлен автомобиль. В общем, день, можно сказать, выдался удачным.

***

Клаус как-то незаметно для себя взял роль домохозяйки или, раз уж он парень, домохозяина. Затворничество особо не отягощало, но иногда хотелось просто с кем-нибудь поговорить. С Олафом он не решался заговаривать первым — чувствовал себя неловко всякий раз, даже когда обратиться к нему было необходимо.

Особенно неловко стало после внезапного осознания своих чувств. Осознать-то осознал, но принять их было тяжело. Клаус первое время пытался рефлексировать и даже смотреть на возникшую симпатию, перетекающую во влюблённость, с критической стороны, но всякий раз заходил в тупик, поэтому вскоре оставил эти попытки.

Он как раз закончил готовить ужин, когда в дом влетел Олаф. В данном случае такой речевой оборот характеризует человека, который настолько стремительно заходит или даже забегает в помещение, что кажется, что он от кого-то убегал или наоборот — бежал, скажем, к любимому человеку, боясь не застать того дома и опоздать.

— Выглядишь так, словно тебя приговорили к казни, — Клаус окинул мужчину сомнительным взглядом и принялся раскладывать еду по тарелкам.

— Ну, — Олаф перевёл дыхание и опустился на стул. — Надо сказать, ты не далеко ушёл от истины, Клаус.

Клаус нахмурился, ставя перед мужчиной тарелку, и сел напротив.

— Что случилось? — серьёзно спросил юноша.

— Моё предположение, которое я неоднократно высказывал, подтвердилось, — Олаф вздохнул и, сцепив руки в замок, упёрся в них лбом. — ГПВ возобновили деятельность. На этот раз это не пустые опасения, а вполне конкретные факты.

Он потёр большими пальцами надбровную дугу и поднял голову.

— Они подчищают хвосты. И не только хвосты. Одного из бывших волонтёров нашли убитым вчера. О нём мне известно только то, что в момент раскола он не был на «благородной» стороне. Я его вообще плохо помню, но он точно не такой плохой человек, как, допустим, я.

Клаус хотел бы возразить, да нечего было: Олаф действительно не мог похвастаться высокими моральными ценностями — он всё ещё оставался негодяем, пускай и стал за это время ему практически родным. Помимо того, Клаус чувствовал, как тревога сковала грудь — слова просто не шли, застревая где-то в горле. Он беспокоился за Олафа: если ГПВ действительно затеяли по-тихому избавиться от всех неугодных, это просто вопрос времени, когда они доберутся до него. Или уже до них — тут уж юноша не ручался.

— Ты… не такой уж плохой, — всё-таки выдавил из себя Клаус и сглотнул. — Ты уверен, что это они? И думаешь, что они ну…

— То, что это ГПВ подтверждается рядом фактов, — прервал его Олаф. — И, да, я уверен, что рано или поздно они пожалуют и по мою душу. А вот то, что я не плохой… тебе бы очки протереть, Клаус. Странно слышать это от тебя после всего.

— Странно, что ты сам ещё не понял, что моё отношение к тебе изменилось, — выпалил Клаус. — Что было, то было, а мы решили жить дальше.

Юноша немного помолчал, пытаясь сформулировать предложения и при этом не сболтнуть лишнего. Очень хотелось донести до Олафа, что ему не всё равно на него, что он боится, что с ним произойдёт что-то плохое, но сказать такое прямо казалось чем-то неправильным.

— Я хотел сказать, что новость тревожная. Я, конечно, в тебе не сомневаюсь — всё-таки ты столько лет уже скрываешься то от одних, то от других, и до сих пор жив. Но всё же… будь осторожен.

Мужчина глухо угукнул. И через пару минут тишины сказал:

— Ты тоже. Лишний раз не высовывайся сейчас, вдруг чего…

Клаус криво усмехнулся. Иногда ему казалось, что Олаф тоже привязался к нему, хотя поверить в то, что он способен на какие-то глубокие чувства, было сложно. Впрочем, в последние месяцы Клаус всё больше и больше сомневался в этом.

***

Используя фразеологизм «затишье перед бурей», рассказчик, как правило, желает показать, что мнимое спокойствие, наставшее вскоре после череды неудач, вовсе не ознаменовало счастливый конец, а было всего-навсего недолгой передышкой перед грядущим бедствием. В основе этого фразеологизма лежит реальное наблюдение: ещё давным-давно моряки замечали, что перед бурей в море непременно наступает штиль. Это природное явление было объяснено учёными некоторое время назад, однако доказательств, что это явление распространяется не только на природу, но и на человеческую жизнь, нет. И всё-таки…

Со снами в следующую неделю как-то совсем не задалось. Тревога, и без того посещавшая Клауса время от времени, после внезапной новости о деятельности ГПВ разгорелась с новой силой, захлестнула его с головой и заглушила собой всё остальное. Абсолютное большинство снов было иллюстраций слова «тревога». Исключением была одна-единственная ночь с пятницы на субботу, когда Клаусу не снилось вообще ничего — но, как оказалось позже, следующей ночью, эта блажь была всего лишь затишьем перед бурей.

…случается так, что этот фразеологизм как нельзя лучше описывает ситуацию.

Сон Клауса был очень подробным и реалистичным, как если бы всё происходило на самом деле. Впрочем, в реальной жизни мозг наверняка попытался бы притупить восприятие травмирующих событий, но последующее осознание было бы долгим и болезненным процессом. Во сне же Клаус просто с неумолимым ужасом смотрел на то, как острое лезвие проходится по горлу Олафа, и он обессиленно опускается на колени, истекая кровью, а затем и вовсе падает на пол, корчась и омерзительно булькая. Сам Клаус в этот момент не мог ничего предпринять и даже просто пошевелиться, будто его сковали по рукам и ногам — по сну было не понятно, держит его кто-то или он просто оцепенел от происходящего. Так или иначе он просто наблюдал, как из дорогого ему человека вместе с густой кровью вытекает жизнь.

Клаус в ужасе распахнул глаза. На этот раз он не вскочил, а продолжил лежать, слушая своё загнанное дыхание. Только спустя пару минут он понял, что плачет, причём плачет навзрыд, и просто не в состоянии остановить хлынувший поток слёз.

Он обнял себя за плечи и свернулся калачиком. В голове метались нехорошие мысли, затмевающие всю рациональную часть разума, и от каждой попытки успокоиться истерика накатывала только с новой силой.

В какой-то момент Клаус выцепил из общего вихря чувств и мыслей необходимость оказаться рядом с Олафом.

Клаус с трудом поднялся с постели, всхлипывая и утирая ладонями слёзы, и прошёл к двери. Должно быть, заявляться к спящему человеку среди ночи было не слишком вежливо и правильно, но Клаус ничего не мог с собой поделать: ему казалось, что ещё немного — и он начнёт бегать по стенам. В трезвом рассудке юноша бы никогда не заявился к Олафу среди ночи тем более с заявлением о том, что ему приснился кошмар — но ведь сейчас он не был в трезвом рассудке.

Когда Клаус подошёл к открытой комнате Олафа, тот тихо посапывал, лёжа на спине. В слабом предутреннем свете было видно только его очертания.

Клаус около минуты мялся у комнаты, зажимая рот рукой, чтобы заглушить звуки истерики, но всё-таки переступил порог и негромко позвал:

— Олаф…

Получилось чересчур жалобно, он точно планировал сказать куда более твёрдо, но у голоса на этот счёт было другое мнение.

Со стороны кровати послышался короткий шорох. Олаф сел и включил лампу на прикроватной тумбочке. Выглядел он так, словно не спал секунду назад.

— Клаус? — Олаф несколько обеспокоенно нахмурился и поднялся.

Клаус больше не мог выдавить из себя ни слова — он знал, что если попытается, наружу вырвутся только рыдания, поэтому он просто стоял, опустив глаза, и пытался вытирать непрекращающиеся слёзы.

Олаф подошёл к нему и приобняв за плечи, притянул его к своей груди. Клаус не сопротивлялся, он ткнулся в грудь мужчины левой частью лица, чувствуя, как под его коже намокает ткань лёгкой ночной рубахи.

Из достоверных источников известно, что в этот момент Олаф был растерян и сбит с толку: за всю его жизнь он всего раз успокаивал близкого человека, охваченного истерикой. Насколько рассказчица может судить, человеком этим была никто иная как Кит Сникет, но эта история в данный момент не имеет как такового значения. Важно только одно: несмотря на то, что изредка Олаф играл в психотерапию, чтобы заработать, он совсем не знал, как себя вести в таких ситуациях — по-настоящему, без притворства. А с толку его сбивал тот факт, что в этот тяжёлый момент за утешением Клаус пришёл к нему.

— Что случилось? — тихо спросил Олаф, осторожно поглаживая Клауса по волосам, когда тот немного успокоился.

— Ты… — Клаус всхлипнул, сверля взглядом очертания ножки кровати; он всё ещё немного задыхался — последствие истерики — поэтому сделал рваный вдох, прежде чем продолжить: — Мне приснилось, что тебя убили. А я ничего не мог сделать…

Последние слова Клаус проговорил надсадно, зажмурившись, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слёзы.

Олаф тихо вздохнул и уже более решительно провёл по его волосам.

— Это просто сон, Клаус, — он аккуратно отодвинул Клауса от себя и положил ладонь на его щёку, стирая влагу большим пальцем. — Видишь? Я живой, всё хорошо.

Клаус судорожно кивнул.

— Просто… — он сглотнул, блуждая взглядом по лицу мужчины. — Я испугался.

Олаф снова вздохнул.

— Это нормально, со всеми бывает.

Они немного помолчали.

— Можно я лягу с тобой? — спросил Клаус, неловко пряча глаза в пол.

Кровать, на которой спал Олаф, была двуспальной, а Клаус в общем-то не занимал много места, поэтому на ней они могли свободно разместиться, не мешая друг другу. Олаф, насколько было известно Клаусу, ценил своё личное пространство, но в ту ночь он по каким-то причинам решил им пренебречь и не отказал ему.

— Можно.

Дорогой редактор,

Если вы это читаете, значит, вы успешно отыскали главу, а значит, у меня остаётся надежда на то, что история Олафа и Клауса увидит свет.

Я по-прежнему скрываюсь и от «своих», и от «чужих», что значительно осложняет наше с вами непрямое одностороннее общение. Увы, но это вынужденные меры, пока всё окончательно не уляжется. Впрочем, мне следовало ожидать, что после того поджога, к которому я непосредственно приложила руку, меня не оставят в покое.

Что ж, будем надеяться, что мы с вами ещё увидимся до того, как я поставлю точку в этой истории (а я рассчитываю её поставить) и встречусь лицом к лицу с истинной тьмой. Да, вы верно понимаете: мне наконец-то удалось установить относительно точные (с незначительной погрешностью) обстоятельства, при которых пропала моя дорогая Алана.

Следующую главу вы можете найти в известном вам тайном ходе под нашим городом. Я оставлю пакет в тайнике, о котором вам также известно.

С подобающим уважением и надеждой на прекращение бесконечной войны за ничего,

Капитан Л. В. Синни