На ярмарку в Скарборо едешь ли ты?
Розмарин, шалфей, зверобой
Найди среди людской суеты
Ту, что была когда-то со мной.
Человек шел по холодному пустырю, едва переводя дыхание. В толпе других людей, похожих на него. Здесь у него был лишь номер, идентификатор, но он не забыл своего настоящего имени. Джим Хоппер, шериф из Хоукинса, штат Индиана.
Он здесь уже… месяц? Два? Он пытался считать дни, но они сливались в единую массу под прессом рутины. Работа, работа и работа. Рабский труд для чужой страны. Многие пленные, с которыми работал Джим, сходили с ума или попросту падали и не вставали. А тем, кто выживал, оставалось лишь работать за счет выбывших.
Скажи, пусть сошьёт мне рубашку из льна
Розмарин, шалфей, зверобой
Без нитки с иголкой, без единого шва
И тогда снова будет со мной.
Джим пока сохранял рассудок. Даже во сне у него не переставали болеть мышцы, а кости хрустели, как у скелета на Хэллоуин. Но рассудок оставался при нем. А почему? А потому что он цеплялся за те воспоминания, что были у него о Хоукинсе. Улицы, несносные подростки, ленивые коллеги…
И Джойс. Джойс Байерс, работница универмага недалеко от центра города. Женщина с вечными кругами под глазами, которые не скрывала ни одна тоналка, и растрепанными волосами. Ее образ застыл в воспоминаниях Джима так отчетливо, что иногда он думал, что смотрит на фотографию.
Сейчас в Америке ночь, но она наверняка не спит. Смотрит мелодраму с тарелкой попкорна, поставив звук на минимум, чтобы не разбудить сыновей. Быть может, с ней сидит и Одиннадцать – Джим почти не сомневается, что Джойс взяла девчонку под свое крыло. Больше некому, если только Оди не решила вернуться в лес и грабить птичьи кормушки.
Джим улыбнулся, подумав об этом, и тут же опустил голову, чтобы суровые надзиратели ничего не заметили. Он не сойдет с ума, пока помнит её.
Пусть прополощет рубашку в ручье
Розмарин, шалфей, зверобой
Иссохшем давно и поросшем травой
И тогда снова будет со мной.
Джойс в самом деле не спала. Но не сидела на диване и не прижимала к себе полупустую миску попкорна. Телевизор был выключен и спрятан в коробку, забитую поролоном, как и большинство вещей – пару лет назад Уилл бы пошутил, что теперь их дом превратился в королевство коробок.
Завтра должен приехать грузовик. Этот момент долго оттягивали, постоянно перекладывая и перепаковывая вещи, но до бесконечности это продолжать было нельзя. Завтра они уезжают из Хоукинса.
Джойс стояла, кутаясь в тонкую куртку. Осенний ветер пробирал до костей, и скоро наверняка пойдет дождь. На городском кладбище было тихо, сторож уснул в обнимку с пивной банкой, а по трассе в такое время не проезжало ни одной машины.
Тело Джима так и не было найдено, а потому и похоронить его как подобает никто не мог. Не закапывать же им пустой гроб, в конце концов? Тем не менее, у самой изгороди стоял совсем маленький памятник. Даже не каменный – так, деревянный крест с фотографией из личного дела. У него не было ни оградки, ни цветов. Все знали, что он поставлен здесь нелегально, но даже скряги из управления не стали спорить с Джойс.
Джойс не хватало старого друга. Она часто приходила сюда, садилась на изгородь и разговаривала. Она никогда не была религиозным человеком, да и в существовании жизни после смерти сильно сомневалась, но все равно приходила. Надеялась, что он старина Хоппер слышит ее. Надеялась, что он простит ей то, что разговоры так часто прерывались слезами. Надеялась, что простит ей переезд.
Как же иронична жизнь – сейчас, когда все уже было потеряно, она думала о Джиме чаще обычного. Она думала, как бы все сложилось, успей она что-нибудь сделать. Успей Джим избежать смерти. На самом деле вряд ли что-то сильно бы изменилось, но в своих мыслях Джойс видела его неловкую улыбку, частые ужины вместе с Байерсами, совместные походы на пикники. Все, чего никогда не было и больше уже не будет.
Она просит прощения, опустив голову. И уходит.
Пусть ее просушит в дождь проливной
Розмарин, шалфей, зверобой
Чтоб каждая нитка стала сухой
Вот тогда будет снова со мной.