сигарета.

после концерта женя пробирается за кулисы, чтобы встретить антона прямо у гримерки и вместе поехать домой. он никогда особо тесно с шастуновскими коллегами не общался, поэтому зайти сейчас в комнату, откуда доносятся смех и восторженные обсуждения прошедшего мероприятия, не решается. стоит в коридоре. минут пятнадцать стоит, после чего в коридор вываливается шумная компания. но среди них шастуна он не находит.

— о, калинкин, привет, — здоровается, если ему не изменяет память, сережа и протягивает ему ладонь для рукопожатия. калинкин терпеливо пожимает руки всей мужской части компании. — щас твой шастун выйдет. они уже собрались почти.

от этого «они» начинает колоть где-то в груди. антон там не один. ещё раз проанализировав состав уже выходящей из здания компании, женя понимает, что он там с поповым. зубы невольно сжимаются. но он глубоко дышит, стараясь успокоиться и упорно отгоняя от себя такие ненужные мысли.

калинкин ревнует. безумно. закатывает дома скандалы, кричит, плачет, бьет посуду. запрещает шастуну общаться с арсением. так же, как когда-то делала кузнецова. вот только ее это не спасло и он ушел. и женю не спасет, он это чувствует.

проходит пять минут, семь. дверь не открывается, из-за нее не выходит веселый антон, который обнимет, поцелует, скажет, что скучал, а потом всю дорогу до дома будет рассказывать про концерт с таким восторженным детским видом. за дверью тишина. и в коридоре тоже. а внутри отчаянный мысленный крик.

еще в течении минуты он по крупицам собирает остатки самообладания. натягивает улыбку и распахивает дверь. улыбка исчезает с лица. а шастун отскакивает от попова. и смотрит, смотрит на женю, пытается словить хоть одну эмоцию, одно движение. а ловить нечего. калинкин не кричит, не плачет, ничего не бьет, никого не бьет. стоит и глядит на антона. не с изумлением, не с разочарованием, просто смотрит. хочет проснуться и увидеть рядом антона, который поцелует его в кончик носа и скажет «доброе утро». а шастун хочет броситься жене в ноги и умолять простить его.

калинкин разворачивается и уходит. из гримерки, из крокуса, из жизни антона. но тот нагоняет его у выхода. женя достает из кармана помятую пачку сигарет. спустя пару секунд они уже стоят у черного входа и молча курят. что тут говорить?

сигарета.
мы вышли перекурить. 
пачка потрепанная
как наша жизнь.
пустые разговоры.
зачем они нам?
все и так понятно по моим глазам.

калинкин смотрит на него долго-долго и, сделав очередную затяжку, приближается и выдыхает прямо в губы, а затем целует. даже не целует, а просто на несколько секунд прижимается к его губам. и отстраняется. улыбается, а у самого слезы застыли в глазах. снова затягивается и выпускает дым, надеясь хоть так спрятать свое лицо от лишних глаз.

и уходит.

выкуривает одну, другую, третью. весь насквозь пропитывается едким запахом. но все идет и идет, и, честно, плевать куда. приходит в какой-то парк или сквер, хуй его знает куда. садится на лавку и смотрит на луну через ветки деревьев. хочется кричать, но он молчит. слезы градом катятся по лицу. женя делает новую затяжку.

ложь, боль.
знаю, сама виновата.
не удержала контроль.
люди уйдут,
и лишь сигарета с зажигалкой меня поймут.

калинкин в душе не ебет, что ему теперь делать, куда идти. жил он до этого с антоном в его квартире. достает телефон и отправляет кучу одинаковых сообщений с просьбой пустить к себе пожить хотя бы на первое время. прячет его обратно в карман и достает сигарету. последнюю. не только в пачке. последнюю в его жизни. это слишком яркое воспоминание о шастуне, курящем при любом удобном случае.

женя больше не плачет. не может. смотрит куда-то вперед и курит. не думает ни о чем, голова абсолютно пуста. устал думать, устал плакать. до безумия хочется спать. и кажется, что, когда проснётся, все снова будет как раньше. снова будет хорошо.

сигарета
сожжена до фильтра,
обжигает пальцы.
прямо как в фильме.
сигарета
последняя в пачке,
не осталось больше никаких заначек.
сигарета
такая приятная,
что же мне делать
с любовью необъятной
к курению и к нему?