Инициалы Кеша замечает в шесть. Три корявые буквы широко рассекают солнечное сплетение, будто пытаясь обнять своими неровными линиями. На осторожный вопрос с улыбкой отвечает мама — приносит книжку и читает, поглаживая по голове и с улыбкой кивая. Отец с кухни добавляет, что иметь столь кошмарный почерк для девчонки — позор, но Кеша на это внимания не обращает. С восторгом разглядывает иллюстрации и вчитывается в ровные строчки, немного потускневшие на желтых страницах. 

Эта книга остаётся с ним на всю жизнь, даже когда он знает её наизусть — не только как пособие, но и напоминание о маме, покинувшей его всего двумя годами позже. 

Инициалы Кеша скрывает под майками и рубашками, не показывая никому. Он точно решает, что не покажет, пока не будет уверен — книга уверяет его, что он непременно почувствует своего человека. Он был рождён с инициалами, а потому связь с ровесником должна быть куда крепче среднестатистической. 

Встречи Кеша ждёт, но боится. Эйфория, не отпускавшая его целый месяц после того, как книга была прочитана, сменяется страхом, точившим когти где-то глубоко внутри. 

Он может не понравиться. Мысль дурацкая, зарождается в голове, когда одноклассники в очередной раз шпыняют его за что попало. Очки соскальзывают с носа, и Кеша с ужасом ожидает хруста, что тонет в коллективном смехе. Он может не понравиться. Кеша слабый. Хрупкий, почти как фарфор. Уязвимый. Он не сможет защитить, даже если очень захочет. Ему самому нужен защитник. Он может не понравиться.

— Эй вы! 

Смех утихает, обрываясь на полутоне. А затем распадается на острые кусочки под шквалом темноты. 

Кеша пятится назад, скорбя по потерянным очкам. Зрение подводит уже тогда: образы однокашников перед глазами мелькают тенями, но ярче всех одна: чёрная-чёрная, словно уголёк, и быстрая как фурия. У Кеши дыхание перехватывает, когда она остаётся одна, приближаясь к нему. 

 — Н-не надо, — блеет он, когда фурия наклоняется. 

А затем очки больно бьют по переносице. Кеша моргает несколько раз, натыкается на широкую улыбку с острыми клыками. 

 — Чего, Кеш, испугался? Пойдём, нечего тут сидеть. Простудишься ещё. И так побитый — отец ругать опять будет. Ну, пойдём.

Игорь не ждёт ответа — хватает грубо за руку и тянет на себя. Кеша едва не падает вновь, но потом замирает в последний момент, благословлённый гравитацией. Он одёргивает рубашку, поправляет очки, осторожно глядя на Игоря. Тот улыбается — ямочка на щеке скрывается под гуталиновым пятном, кровь запекается на рассечённой брови. Кеша хмурится чуть-чуть, а затем улыбается. Осторожно, боясь, что Катамаранов набросится и на него. А затем произносит: 

 — У м-меня пироги д-дома есть. 

 — Так пошли, чего же ты ждёшь! — восклицает Игорь, хлопая по спине. Кеша охает, сдерживая дух в груди. А затем улыбается — на этот раз куда уверенней. 

***

Смерть матери оборачивается многими последствиями, но одно из самых значительных — едва только звенит последний звонок, как бабушка, как всегда загруженная многочисленными корзинами и кулёчками, на электричке забирает его в деревню. 

Ребёнку полезно, совсем зелёный стал со своими книжками!

Не то чтобы Кеша видит в этом какую-то проблему. В деревне ему категорически не нравится: он не чувствует разницы в чистоте воздуха, брезгает ходить по траве босиком — кожу колет какой-то дрянью, и каждое лишнее прикосновение по сердцу ударяет дозой адреналина. В деревне всё по-другому. Здесь невозможно спать до обеда — петух голосит в четыре, а вместе с ним вскакивает и бабушка. На завтрак вместо тёплой каши — кислый творог и молоко с пенкой. Здесь его заставляют работать: полоть грядки, носить корзины с яблоками. Всё по-другому. 

Кроме одного.

Игоря он встречает случайно: тот на него с дерева падает с громким воплем. Потом кошкой замирает, глядя в глаза и улыбается широко-широко.

 — Кеша! 

 — Игорь, ты-то здесь откуда?! 

Кеша смотрит на Катамаранова ошалело, хлопая ресницами и ничего не понимая. Игорь смеётся звонко-звонко, пока Кеша поверить не может. Он всё такой же, но другой. Свободный? Раскованный? И почему-то очень радостный. Головой ударился что ли? 

С появлением Игоря — этого взрывного и громкого мальчишки с покрытой ссадинами и царапинами загорелой кожей — в жизнь возвращается какая-то стабильность. Кеше самому смешно от этого сравнения, но другого подобрать он не может. Но почему-то к появлениям Игоря, внезапным, как и в городе, Кеша привыкает. К прикосновениям грубым и резким. Бабушке Игорь нравится — ест он куда больше Кеши, да и от книжек он Кешу отвлекает. 

А как иначе? Разве можно сопротивляться Игорю? Его желания корнями в землю уходят так, что века потребуются, чтобы хоть чуть движение началось. Игорю возразить невозможно — он кричит так, что вороны слетают с верхушек деревьев, отправляясь на поиски более спокойного места.

Он таскает его по всей деревне, показывая любимые места — Игорь проводил в посёлке каждое лето своей короткой жизни, а потому накопилось таких мест немало. Излюбленным, конечно, остаётся озеро, до которого идти чёрт знает сколько. Деревенские мальчишки туда ездили на великах, но Кеша кататься не мог, а учить себя Игорю не позволял. А потому они ходили пешком, скрываясь от местных. 

Озера, на самом деле, было два. У одного собирались деревенские, ведя коров на водопой. А второе, то, что и любил Игорь, находилось дальше — до него идти нужно было через кусты и овражки, и Кеша эту дорогу терпеть не мог. Трава здесь росла высоко-высоко, царапая острые локти, земля пружинила под подошвами свободных ботинок, а солнце напекало растрёпанные кудряшки. 

 — Ну, Игорь, — морщится Кеша, спотыкаясь об очередную палку и едва не падая, спасаясь лишь благодаря крепкой хватке Игоря в своей руке. Тот тянет его за собой, не обращая внимания на нытьё друга. Кеша вздыхает тяжело, морщась, когда пот с шеи быстрой каплей стекает вниз по позвоночнику. — Игорь, ну не надо.

 — Тебе понравится, Кеша. 

 — Игорь, мы там б-были сотни р-раз!

  — Я нашел кое-что другое. Тебе нужно увидеть. 

 — Ну, Игорь! 

Игорь оборачивается, глядя на него как-то странно. Глаза чёрные прожигают, живот почему-то скручивает под этим взглядом, и Кеша сглатывает, ощущая на языке сдобный привкус. Не стоило доедать ту баранку. 

А затем вдруг случается непредвиденное: Игорь оступается. Из груди его не вырывается ни звука, но это полностью компенсирует истошный крик Кеши, полетевшего следом за другом. Они катятся кубарем — Кеша впервые понимает истинное значение слова, так часто встречавшегося в книжках. Кожу болью обжигает в разных местах, что-то лицо щекочет, он жмурится крепко-крепко, мысленно надеясь на сохранность очков.

Грудь сдавливает, и всё, наконец, останавливается. Мгновение Кеша думает, что умер. А потом раздаётся кряхтение, и вес на груди обретает значение.

 — Ох, Кеша, даже для меня это слишком, — хрипит Игорь, медленно поднимаясь. 

Острые коленки упираются Кеше в бёдра, а ладони нажимают на грудь. Тот морщится, пытаясь вернуть самообладание. Кожу саднит в нескольких местах, а живот отчего-то щекочет. Мурашки шлейфом проходят по коже вместе с набежавшим ветерком. 

 — Что это? 

Кеша напрягается и замирает. Игорь с него слезать отказывается, сжимая коленками бёдра. Кеша щурится, пытаясь разглядеть его лицо, чтобы хотя бы по нему понять, о чём говорит Катамаранов… 
 

А затем тёплые пальцы касаются букв, и сердце Кеши камнем падает на дно колодца. Он шумно выдыхает: от тёплых прикосновений по коже толпами бегут мурашки, и страх ледяной леской стягивает мышцы. 

 — Б-будто ты н-не знаешь, — отвечает он тихо-тихо. Сглатывает. 

 — Знаю, — Игорь его не отпускает. Пальцы по имени скользят с неожиданной нежностью. – Уже встретил? 

 — К-конечно н-нет. Это м-может быть к-кто угодно. 

 — Это могу быть и я, — улыбку Игоря Кеша видит и без очков — оскал наглой кошки, стащившей лакомый кусочек у тебя из-под носа. Угольки глаз прожигают взглядом, пока пальцы поглаживают буквы. — И. Н. К. Это могу быть и я, Кеш. 

Кеше кажется, будто жизнь остановилась. Тишина на уши давит, лёгкие горят так, будто он под водой глубоко-глубоко, без единой возможности вырваться. Игорь его взглядом сжигает — испепеляет, будто тополиный пух. Оставляя после каждого прикосновения ожоги. 

Кеша сглатывает. Полное имя Игоря — каждое из трёх слов — выпущенной из арбалета стрелой вонзается в живот с новым прикосновением. Кеше вдруг становится страшно-страшно. Земля под ним медленно растворяется, и Кеша падает, падает, падает. 

Игорь вдруг резко встаёт, выбивая из Кеши рваный вздох — кислород добирается до лёгких, обжигая. Он пытается встать — чужая рука вновь крепко сжимает локоть и тянет на себя, помогая. Очки ударяют по переносице, Кеша морщится. Поднимает голову. 

Усмешка Игоря — кривая, искаженная, будто отражение в разбитом зеркале. А от взгляда его — отчего-то невероятно тяжелого, желчью давящего на горло — становится физически плохо. 

 — Но у меня их нет. Поэтому мы никогда не узнаем. 

Кеша хлопает глазами от удивления. Игорь хмыкает, и взгляд пропадает, сменяясь привычными искрами. Не давая Кеше опомниться, он вновь тянет его за собой, крепко сжимая рукой ладонь. И Кеша позволяет себя вести, вместе с ветром выбивая из груди острое трепещущее чувство. 

Игорь прав. Они никогда не узнают.