Когда небо в пепельных сумерках роняет снежное крошево на замерзший Сеул, Джихун возвращается домой. Наскоро засунув нотные и обычные тетради в рюкзак, сбегает по отполированным ступеням притихших универских лестниц и сходу вылетает на улицу, не застегнув пальто.

Снежное крошево ядовито впивается в лицо.

Джихуну есть куда торопиться, потому что в пепельных зимних сумерках его ждет Сунен, кутающийся в пуховик, прячущий взмокшие после тренировки волосы под шапкой. Сунен болтает с расслабленно курящими старшекурсниками и осекается на полуслове, когда Джихун влетает в него, едва не роняя в сугроб. За спиной раздается ехидное разноголосое «О-у-у», и Сунен с готовностью смыкает руки поверх полупустого мягкого рюкзака, как будто только и ждал этого столкновения.

 — Привет, — фыркает Сунен ему на ухо, не выпуская из рук и разворачивая их спиной к старшекурсникам.

— Тетради… помнутся, — хрипит Джихун, но упрямо пробирается руками под его расстегнутый пуховик в поисках тепла.

 — Да и хрен с ними, ты же сдал? Устроим ритуальное сжигание конспектов под поедание пиццы?

У Джихуна от непрошибаемой уверенности в его голосе горло забивается злыми слезами — солеными и колючими, как ледяные морские брызги. Ни слова не выдавить. Он ничего и не отвечает — только обиженно прячет теплый нос в растянутом вороте суненовой тренировочной толстовки.

Мог бы — весь бы спрятался.

 — Тогда не «хрен с ними», — грустно заключает Сунен по мрачному сопению и заботливо расправляет смятый рюкзак. — Ты же не думаешь, что это помешает мне заказать пиццу, правда? — он выуживает лицо Джихуна на свет и оставляет скромный поцелуй в опущенном уголке его губ.

Джихун вообще-то не любит все эти публичные проявления привязанности. У него от суненовых прикосновений, поцелуев и объятий в голове такое… словно землетрясение в библиотеке, цунами в озере, транспортный коллапс в заснеженном Сеуле.

На самом деле, очень тяжело спокойно жить, зная, что Сунен в любой момент может тебя поцеловать. Но Джихун все равно думает, что без этого было бы в разы тяжелее.

 — В понедельник на пересдачу, — рассеянно отвечает он, теряя свою скорбность и порядок мыслей в голове. — Давно ждешь?

Сунен отмахивается:

 — Полчаса назад закончили, и я сразу к тебе. Пойдем домой?

Джихун кивает и еще несколько мгновений не двигается с места, а затем, собирая все внутренние силы, нехотя выпутывается из суненового пуховика — как будто ныряет в беспокойное зимнее море.

Оно, бьющееся об грудь глубоко изнутри, тяжело обрушивается волной усталости на призрачный берег джихунового спокойствия. Темные тоскливые воды смыкаются прямо над головой, а мышцы сводит от холода.

Сунен улыбается так, как будто знает все на свете, и прячет джихунову ладонь к себе в карман. Джихун чувствует, что снова хочет и может жить.

До остановки они бредут замерзшими припорошенными проулками, петляющими между корпусов, сквозь густеющие бесфонарные сумерки. Тающие под снегом цепочки следов провожают их путь. Сунен беззаботно смахивает снежные шапки с каждой попавшейся скамейки, а потом жалуется, что у него вымокла перчатка.

Джихун тащится за Суненом привычно притихший, но непривычно оглушенный какой-то беспросветной нечеловеческой усталостью. Такое у него нечасто.

Подумаешь, пересдача? Какая в сущности мелочь. Джихун прекрасно знает, что больше всего усталость боится упорной и кропотливой работы, когда пересиливаешься себя и берешься за дело, а спустя несколько часов вдохновленно забываешь про любую усталость.

Сейчас Джихун боится, что ему себя не пересилить.

 — Я испорчу тебе выходные, — виновато кается Джихун, когда они топчутся на пустынной остановке. Вдоль дороги вытягивается ленивая пятничная пробка, сияющая фарами и рычащая двигателями. Нужного автобуса не видно, насколько хватает взгляда.

Сунен отвлекается от гугл мэпс, пестрящих красными линиями пробок:

 — Ну что за ерунда? У меня не было никаких планов, а теперь я смогу помочь тебе все доучить! — он прячет телефон в карман и разворачивает Джихуна к себе лицом. Джихун молчит.

Из громкоговорителей едва слышно играет какая-то старая новогодняя песня, которую давным-давно слушали на виниловых пластинках.

 — Не хандри, пожалуйста. Я совершенно не знаю, что с тобой таким делать, — признается Сунен тихо.

 — Потанцуй со мной?

Сунен непонимающе поднимает брови. Джихун отводит взгляд и мелко кивает в сторону — не шучу.

***

У Сунена — канонно шуршащий пуховик, холодные щеки и смерзшиеся ресницы, у Джихуна — теплое клетчатое пальто и теплые руки Сунена на пояснице прямо под рюкзаком. Они танцуют, обнявшись в ожидании автобуса, под шелестящий новогодний хит прошлого века. Тротуарная плитка под их ногами схватывается скользкой изморозью. Усталое зимнее море тяжело засыпает под коркой льда. 

(«Все равно что на паркете в носках танцевать», — смеется Сунен, и Джихун смеется тоже).

 Джихун не расскажет ему, но вообще-то Сунен может делать с ним что угодно, и все равно не ошибется.