Норман покорно следовал за Мамой по холодной садовой тьме. Сначала они шли через поле, и влажная трава даже сквозь брюки щекотала ему ноги. Потом через лес, и перед внутренним взором вставали воспоминания детских игр. Лес наполнялся светом и звуками весёлых голосов.
Какими счастливыми они тогда были в своём маленьком мирке! У них было всё — еда, одежда, пусть и не отличавшаяся разнообразием, Мама, любящие братья и сёстры. Тогда ещё они не знали страшной правды, которая перевернёт их жизнь.
Прежний Норман бы сжал кулаки, и стиснул зубы в упрямой, лживой, как и вся их жизнь, улыбке. Но теперь он не сделал ничего. Не дрогнула похолодевшая рука.
Холодные руки, пожалуй, были единственным признаком страха. Они частенько леденели, когда Норман волновался. В последние месяцы приходилось быть особенно внимательным к проявлениям своего состояния, и он лихорадочно грел их. Своим дыханием, или же растирал, или, если дела шли совсем плохо, совал под горячую воду, и из бледных они становились красными.
Иногда их грела Эмма в своих мягких ладошках. Ему нравилось, когда в минуту тревоги она лихорадочно сжимала его руку. В такие моменты он чувствовал себя по-настоящему сильным и смелым, способным защитить её, всех, сразиться с целой армией демонов.
Сейчас ему не требовалось беспокоиться о руках. Заметит Мама его страх или нет, не имеет никого значения. Всё равно конец один…
Нормана передёрнуло. Сколько раз он видел эту сцену в ночных кошмар: Конни, посиневшая, со стеклянными глазами, на дне грузовика, торчащий из её груди красный цветок, брызги крови на белом костюмчике. И это Конни, которая только вчера смеялась и бегала вместе со всеми! Маленькое солнце с золотыми хвостиками!
Но вершиной его кошмара было не это. Тишину немой сцены нарушал жуткий грохот. Бесформенное, величиной с гору существо приближалось к грузовику, вращая круглыми глазами. Человеческим голосом оно расхваливало прекрасный товар и сетовало, что не имеет права попробовать даже пальчик. Конни была всего лишь товаром! Они все были товаром, лишь чьей-то едой!
Он смотрел на монстра, как кролик на удава, и вдруг его хватала изогнутая, когтистая лапа и тащила прямо в зубастую пасть.
Первое время Норман просыпался в холодном поту, с трудом сдерживая рвотные позывы. Он лежал без сна, глядя в белый потолок, старался себя успокоить.
Ему было стыдно перед Эммой за свой страх. Он осознавал, какой он ничтожный и низкий по сравнению с её страхом. В тот день, когда они обнаружили Конни, Эмма плакала. Хотя это мягко сказано. Она рыдала, рвала на себе волосы и в изнеможении падала на землю, словно молилась, упрашивала кого-то неведомого пощадить их, обратить на них свой взор.
«Это всё ложь, да? — спрашивала она исступлённо. — На самом деле Конни жива, и всё остальное нам привиделось!» В её голосе было столько надежды, что Норман на мгновение засомневался в ясности её рассудка. Об этом говорили и другие признаки — лихорадочный блеск глаз, посеревшее, перекошенное лицо и руки, дрожащие, крючковатые, живущие своей, отдельной жизнью. Они раскрывались и закрывались, как клешни.
Ему было больно. Очень больно, словно тем цветком пронзили и его, а Эмму просто жалко. Но он твёрдо сказал: «Нет, это правда». Потому что он знал, что если соврёт сейчас, то будет врать и дальше и, в конце концов, это дойдёт до абсурда и погубит всё дело. Уже тогда он почувствовал, что им предстоит великое дело, Дело с большой буквы. Или, в случае неудачи, попросту мученичество, на которое он и шёл сейчас.
«Если я это совершу, мне больше не будет стыдно». Он думал тогда, что Эмма плачет от страха, жалел её, ощущая собственное превосходство. Вновь он оказался сильнее Эммы, вновь она ищет у него защиты. Пусть у него трясутся коленки, ужин просится наружу, он хотя бы не плачет.
Но потом понял, что боялась она не за себя, а за семью. Норман был уверен, что если бы ей предложили быть съеденной с условием, что пощадят остальных, она бы без раздумий пожертвовала собой.
«Но на её месте почему-то оказался я. Как не парадоксально». Или же всё было задумано с самого начала? Как там сказала Мама: «Я знала, что ты не сбежишь. Ты всегда был слишком добрым для этого».
Норман искоса посмотрел на неё. В полумраке, разгоняемом светом фонаря, выделялся точёный профиль.
Он взглянул на неё отстранённо, словно они никогда не были знакомы. Стройная молодая женщина. Даже красивая.
До недавнего времени Норман считал их Маму самой красивой. Иногда у него возникал внутренний спор, кто всё-таки красивее: Мама или Эмма?
В детстве Мама была вне конкуренции. Норман даже мечтал на ней жениться, когда вырастет. Такое часто бывает у детей, что с них взять.
Но потом мамин образ вытеснила девочка с огромными глазами и непослушным хохолком на рыжей голове. Она научила его улыбаться и не чувствовать себя одиноким.
Маму он по-прежнему любил и считал одним из самых прекрасных Божьих творений, но уже по-другому. В детстве он знал только одну любовь и освещал ею всех. Когда чуть подрос, ему открылось, что и у любви, оказывается, есть разные виды.
Эмму ему хотелось держать за руку, говорить с ней обо всём на свете, смеяться, а ещё (от этой мысли щёки становились тёплыми) поцеловать, приложиться к её нежным губам. С Рэем ему было интересно общаться, обсуждать сложные научные понятия. В некоторые моменты хотелось его обнять как брата, но он знал, что холодный Рэй вряд ли это оценит.
С малышами было весело играть, слушать их детский лепет, учить чему-то. Но самое приятное — ощущать их любовь. Искреннюю, чистую. Когда они смотрели на него снизу вверх и ловили каждое его слово, как удивительное откровение, когда обнимали его и улыбались. Их можно было брать на руки и кружить, обнимать и целовать. При этом они не отталкивали его и не отплевывались, как некоторые, и он сам не ощущал неловкости.
Мама — главный человек в жизни каждого ребёнка, как он всегда думал. Пусть она лишь воспитательница в приюте (тогда они считала это приютом), а не родная по крови, она вырастила их! Научила ходить, говорить.
Он любил её как настоящую мать, не меньше, и был уверен, что сохранит эту любовь на всю жизнь, какими бы хорошими ни были приёмные родители. Он не забудет её, как другие! Будет приезжать, писать письма…
Воспоминания об этих чувствах теперь вызывали горькую усмешку. Мать, которая спокойно посылает своих детей на съедение… Хладнокровный тюремщик и помощник палача. Впервые узнав об этом, он подумал, что она, наверное, и не человек вовсе, а железная кукла, робот. Но, к сожалению, он ошибался.
Вот и неприступная стена, которая поглотила не одно поколение детей. Они шли туда с надеждой на светлое будущее, не зная, что их ждёт смерть.
Ворота были подняты. Выдохнув, он вслед за Мамой вышел за пределы иллюзорного рая. Здесь всё было так же, как тогда — тоннель под аркой, уходящий в темноту, куча дверей по бокам, огромный грузовик. В таком же они обнаружили Конни в тот день…
Дыхание участилось, по лбу покатился холодный пот.
— Сюда, — Мама подошла к одной из дверей. — Подожди пока здесь, милый.
Оставшись один, он спрятал одеревеневшие руки в карманы сюртука, чтобы хоть немного согреться. Приличные мальчики так не делают, но какая теперь разница. Кто его увидит? Мама да эти чудовища, которые ничего не понимают в человеческом вкусе. Они, наверное, вообще не знают, зачем людям нужна одежда.
Последняя мысль показалась забавной, и Норман улыбнулся.
— Пойдём.
Он повиновался: расправил плечи, готовясь в любой момент получить цветок между лопаток, и шагнул в неизвестность. Мелькнула мысль: «Может, Мама специально меня отвлекла? Как она там говорила, быстрая и безболезненная смерть?»
Но ничто не воспрепятствовало ему сделать эти несколько шагов.
За дверью самая обыкновенная, даже уютная комната — круглый стол с патефоном, книжные полки и… мужчина. Широкоплечий, в элегантном белом костюме. Длинные волосы обрамляли лицо с острым подбородком, губы были сложены в приветливую улыбку.
Брови Нормана поползли вверх. До этого он видел взрослых мужчин только на картинках.
— Добрый вечер, — произнёс незнакомец. — Приятно познакомиться, Норман.
Он открыл рот, чтобы ответить, но не мог выдавить ни слова.
— Мне ужасно жаль, сэр. Мы заставили вас ждать?
Мама застыла в угодливом поклоне. И разговаривая с демонами, и теперь, она переставала походить на гордую и уверенную в себе женщину, вообще на человека. Она превращалась в вещь, покорного пса, лижущего ноги хозяину. Разом исчезла идеальная осанка и гордый подъём головы, Мама съёживалась, как сушёная слива. Даже голос её звучал тихо и предупредительно подобострастно.
«Уж лучше умереть, чем стать таким».
— Нет, всё хорошо, я прибыл немного раньше.
— Норман, это мистер Ратри, — ласково улыбнулась Мама. — Он твой новый папа.
«Папа?» Внутри всё перевернулось от этого слова. Он всё детство мечтал об отце, сильном и смелом, который и его научит быть таким же. Эти мечты приходили ему на ум, когда он лежал в лазарете с очередной простудой. С улицы доносились детские крики, это братья и сёстры резвились на лужайке. Мамы с ними не было, она что-то делала в доме, но он самую чуточку ревновал. Уткнувшись в подушку, сердито сопел, сдерживая слёзы, и думал: «Вот если бы у меня был папа, он бы сейчас сидел рядом…»
Он позволил увлечь себя мечтам. На мгновение, как и Эмма, поверил, что смерть Конни, демоны, борьба с Мамой в последние месяцы — всего лишь страшный сон, и вот она, правда. Всё, как их учили — усыновление, приёмные родители и большой мир. Пусть впереди неизвестность, но это лучше, чем быть съеденным!
Громкий, неприятный смех мужчины расставил все точки над «и».
— Наша разница в возрасте не так велика, чтобы ты называл меня отцом? — он по-своему истолковал замешательство Нормана. — Называй меня просто по имени — Питер. Если ты не против, я бы очень хотел, чтобы ты помог мне моими с исследованиями.
Ему хотелось спросить: «А у меня есть выбор?» Но он широко улыбнулся (одними губами, в уголках глаз ничего не дрогнуло) и ответил:
— Надеюсь, я буду полезен.
Всё-таки это был шанс выжить и снова встретиться с Эммой. «Я не хочу, чтобы она снова плакала», — так он себя успокаивал, хотя знал, что ей придётся плакать. Мама ни за что не скажет, что он жив. Молчаливая ложь будет ей только на руку как ещё одно орудие устрашения.
«Будь мужественна, Эмма! Мы обязательно встретимся. Я всё для этого сделаю».