Темная половина

Последние капли вина мы допили с последними лучами солнца. Из распахнутого окна лился аромат цветущих деревьев, мягкие сумерки понемногу укутывали Ехо, и комнату наполняла так любимая мной атмосфера легкого и понимающего молчания. Шурф повертел в длинных пальцах бокал.

— Я сейчас велю принести нам новую бутылку. Какое вино ты хочешь?

Мне, однако, не хотелось ждать, а еще меньше хотелось, чтобы в комнате появился посторонний человек – казалось, это нарушит что-то невидимое и неуловимое, но очень важное, что проступало сквозь тишину.

Оглядевшись, я сунул руку в выдвижной ящик стола.

— Давай-ка лучше теперь я тебя угощу.

Ждать пришлось недолго. Уже через полминуты я извлек из Щели между мирами улов — бутылку с жидкостью, которую в быстро сгущающихся сумерках все же опознал как зеленую. Неужели абсент? Что ж, вечер становился все занятнее.

Шурф слегка подался вперед:

— Зеленое вино? Первый раз такое вижу.

— Да, это… довольно необычный напиток. Сейчас попробуем.

Несколько минут я пытался вспомнить, как его полагается правильно пить — кажется, нужна была особая ложка, сахар, еще что-то… Неважно. Когда-нибудь устроим абсентовую церемонию по всем традициям и канонам, а сегодня можно и так — очень уж не хотелось лишней суеты.

Я разлил зеленую жидкость по бокалам, протянул один Шурфу — как всегда при этом слегка прикоснувшись к его пальцам и как всегда при этом сразу же поставив на мелкое касание штамп «Случайность».

Мы сделали по глотку, и я уже собрался было плюнуть на свой негласный обет молчания и разразиться лекцией о своеобразном культе этого напитка и его специфике, например, свойстве вызывать скорей наркотическое, чем алкогольное опьянение, но ничего из этого так и не произнес, потому что последняя мысль у меня самого вызвала большое, очень большое ОЙ.

Я быстро глянул на Шурфа. Несколько мгновений он явно прислушивался к своим ощущениям, затем быстро отставил бокал и, слегка скривившись, приложил пальцы к вискам. Я помертвел. Он что, отравлен? Не может быть, у него же иммунитет к ядам… С другой стороны, это питье из другого мира — и понятно, что не только я могу нетипично реагировать на такие вещи. Впрочем, начать истерику по этому поводу я так и не успел. Шурф поднял на меня глаза.

— Так. Без паники, но, похоже, скоро у нас будут гости.

Ну что ж, ожидаемо, и это всяко лучше, чем смерть от яда. Я вспомнил, как на меня подействовало приворотное зелье и вздрогнул.

— Насколько скоро?

Чуть морщась, он еще раз потер пальцами висок.

— Минут через двадцать, я думаю. Ты можешь достать какую-нибудь веревку?

— Хочешь, чтобы я связал тебя? Но мы уже виделись, и все было вроде нормально…

— В тот раз Рыбник был под воздействием твоего курева, но сейчас я бы не стал проводить подобные опыты: кто знает, как оно сочетается с этим напитком. Поверь, не стоит лишний раз испытывать удачу — холодно глянув на меня, он добавил, — даже если я слишком преувеличиваю степень угрозы, пожалей в первую очередь меня, Макс. Если что-то… пойдет не так, я не хочу остаток жизни провести в сожалениях.

Сглотнув, я молча засунул руку в уже облюбованный ящик. Реальность, видимо, поняла, что сейчас мне не до шуток, и мягкий моток бечевки я получил почти сразу.

Шурф взял ее в руки, оценивающе подергал и через секунду порвал без видимых усилий. Та уже участь постигла и вторую. Тоже мне Фенрир выискался. Во рту стало как-то неприятно сухо.

— Сосредоточься на чем-то действительно прочном и возможно, даже магическом. Очень желательно, кстати, чтобы эта веревка каким-то образом заблокировала возможность колдовать — кто знает, что ему взбредет в голову? Полагаю, это не обязательно должна быть вещь именно из твоего мира, так что не ограничивай свои запросы.

Я кивнул и снова сунул руку в ящик. Вот тебе и мирный вечерок, называется.

Так, нужно что-то прочное, супер-магически прочное, супер-экстра-ультра-прочное, ограничивающее колдовство…. Третья веревка оказалась на удивление легкой, странного изумрудного цвета, как будто подсвеченная им изнутри. Интересно, какому миру она принадлежала? Разорвать ее у Шурфа не получилось ни с первой, ни с пятой попытки. Намотав несколько витков на запястье, он щелкнул пальцами, явно попытавшись наколдовать огонь, и когда у него ничего не получилось, кивнул:

— Годится. А теперь дай руку.

Небольшой шаг Темным путем — и мы оказались в просторном каменном коридоре, судя по ощущениям, глубоко под землей. Шурф тут же быстрым шагом направился вглубь коридора, и мне осталось только последовать за ним.

— Где это мы?

— Подземелья Иафаха, наша часть подземного хода. Поскольку тут можно заниматься любой степенью магии, не воздействуя на внешний мир, это свойство использовали не только для создания тренировочных комнат, но и обустроили парочку дополнительно защищенных заклинаниями камер. Для секретных врагов Нуфлина, скажем так. Это было сделано в строжайшей тайне, разумеется… Уровень защиты послабее, конечно, чем в Холоми, но в целом неплохо. И что немаловажно, эти камеры блокируют Безмолвную речь — мне не хотелось бы, чтоб Рыбник от скуки решил с кем-нибудь поболтать. Например, озвучить Старшим Магистрам свои новаторские идеи относительно орденских дел, а то он мне за два часа тут такого накомандует, что потом сотню лет разгребать будем.

На этой оптимистической ноте мы дошли до высокой двери, сверху донизу украшенной сложным резным орнаментом, причем явно магического, а не эстетического назначения. За ней оказалась небольшая — по меркам Ехо, конечно — и довольно аскетичная комната. Кровать, стол, стул и небольшая внутренняя дверь — видимо, уборная.

Бросив тюрбан на стол и укладываясь, Шурф скороговоркой выдал последние инструкции:

— Свяжи меня, запри дверь на ключ и уходи – лучше Темным путем, чтоб по коридорам одному зря не расхаживать и лишнего внимания к себе не привлекать. Судя по тому количеству, которое я успел выпить, и по моим ощущениям, через пару часов все закончится; так что ты на всякий случай вернись часа через четыре, чтобы меня отпустить. И уж пожалуйста, постарайся за это время не провалиться в какой-нибудь другой мир на несколько лет. Вот и все. Не бойся.

Я фыркнул:

— А сам-то не боишься оставаться связанным рядом со мной?

Уголки его губ слегка дрогнули:

— Боюсь, конечно. Вдруг ты меня за локоть потрогаешь или, Темные магистры упаси, в лоб поцелуешь. После такого надругательства невинному и неискушенному мне останется только руки на себя наложить, — вернув после этой тирады бесстрастное выражение лица, он приложил запястья к перекладине у изголовья кровати.

Я несколько сердито их примотал. Вполне понятно и приятно, конечно, что он мне доверяет, но с другой стороны — тоже еще нашел пионера. Знал бы он, какие картины с его участием иной раз меня терзают… стоп. Не думать, не думать.

— Что же, до встречи.

С этими словами Шурф закрыл глаза и замер.

Я отошел к двери, неуверенно потоптался там и вернулся обратно. Пожалуй, сперва я должен убедиться, что все в порядке. Вдруг он ошибся и эта фигня попросту убивает его?

Минут пять прошли в абсолютной тишине. Мой друг как будто и не дышал. Я молча наблюдал за ним, снова ощущая поднимающуюся волну паники. Как понять, если он все же отравлен? И к кому бежать за помощью в таком случае?

…Однако вскоре он сделал нетипичный, прерывистый вдох, потом еще один. Не открывая глаза, облизнулся, слегка дернул руками – не столько попытка вырваться, сколько инстинктивное желание устроить их поудобнее.

Ага. Как говорится: город засыпает — просыпается мафия. Вот и мы.

В следующую секунду Рыбник с наслаждением, по-кошачьи потянулся и расплылся в улыбке. Обвел потемневшими глазами комнату, уперся ступнями в кровать, на секунду приподнял бедра, как будто наслаждаясь самой возможностью двигаться.

Меня он уже заметил, так что просто развернуться и уйти будет хамством.

— Э-э… Привет, — проговорил я, чтобы что-то сказать.

Он с ухмылкой посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну привет. Давненько не виделись. Скучал? — в голосе прорезалась заметная хрипотца, — я вот по тебе, например, очень сильно соскучился.

Не успел я придумать достаточно вежливый ответ, как он тут же быстро добавил:

— Может, отпустишь?

— Прости, ну никак не могу, — пожалуй, самым разумным выходом будет валить все на отсутствующего, — Лонли-Локли же мне потом жизни не даст, сам понимаешь, и сто лет будет вспоминать при каждом удобном случае.

— Да уж понимаю. Это он может. Ладно, должен же я был хоть попытаться.

Он замолчал и вновь принялся в упор меня рассматривать. А я подумал о том, что бросать его на несколько часов в одиночестве будет бессмысленной жестокостью — ведет он себя вполне спокойно. Похоже, мой друг все же излишне перестраховался: при таком пацифистическом настрое и в кабинете бы пересидели.

Пауза затянулась. Рыбника, впрочем, она явно не смущала, зато я начал нервничать и вдруг понял, что это чувство сродни тому, которое должен испытывать хозяин дома при заскучавшем госте. Ну что ж, по этой аналогии и пойдем.

— Ты хочешь есть?

— Давай, — откликнулся он с готовностью.

Оглядываясь в поисках подходящего места, я подумал (как всегда своевременно, конечно) — интересно, дают ли стены этой камеры возможность пользоваться хотя бы Истинной магией? Впрочем, это ладно, если что, наружу выйду, но другой вопрос — на какую еду он рассчитывает? Мысленно пометавшись, в конце концов я решил плюнуть и ориентироваться по ситуации. Если каждую фразу заранее обдумывать на предмет скользких мест, за все время мы успеем обменяться максимум парой слов — с ним все места скользкие, как на катке.

Впрочем, все удалось. В руках у меня оказался пакет с крошечными песочными печеньицами — неплохо, учитывая, что столовыми приборами он сейчас воспользоваться не сможет. Только вот сладости, пожалуй, следует запить. Следующей добычей стал высокий стакан с латте. Шурф кофе не любит — проверим, может, по принципу противоположности он понравится Рыбнику?

Лежать с запрокинутыми назад руками — не самая удобная поза для светского приема пищи, но мы выкрутились: я присел на край кровати рядом с ним, он приподнял голову и я аккуратно дал ему сделать несколько глотков из стакана. То, что при этом я был так близко, что даже чувствовал его тепло и дыхание, конечно, было неизбежными издержками процесса, можно даже себя не оправдывать.

Так, а теперь печенье. Я секунду колебался — как-то это очень уж откровенно. Но не с пинцета же его кормить, честное слово. Будь что будет.

Первое печенье Рыбник взял на удивление вежливо и аккуратно, даже не дотрагиваясь губами до руки. Я тоже за компанию съел одно, потом дал ему сделать еще несколько глотков кофе. Мучительно хотелось придержать рукой его затылок — чтобы ему было удобнее пить, конечно, а вовсе не потому, что давно хотелось потрогать эти блестящие темные волосы.

Все это начало напоминать какую-то сюрреалистическую игру в кукольное чаепитие, хоть плюшевых зайцев рядом сажай. Спасибо, посуда хотя бы не из розового пластика. Скармливая третье печенье, я уже ощутил на пальцах легкое касание губ. Оно отозвалось в теле совершенно неправильно, но это было как бы случайно и невзначай, и в общем понятно —они действительно маленькие. Это была такая ни к чему не обязывающая игра, и только.

Не удивительно, что на пятом печеньице я вконец расслабился и зазевался.

Рыбник резко подался вперед, и зубы сжались на фалангах моих пальцев — не до крови и совсем не больно, но как-то сразу стало ясно, что просто так он не отпустит. Чувствуя, как заполошно заколотилось сердце, я на всякий случай все же осторожно потянул на себя руку — безрезультатно, конечно, только челюсти сжались еще крепче.

Впрочем, смотрел он на меня весело — кажется, это все же приглашение поиграть, а не угроза. Так, без паники. Нужно просто быстренько что-то придумать — только вот мозг вместо блестящего плана эвакуации предпочел сосредоточиться на том, какой горячий у него язык.

— Ну и что ты хочешь в обмен на мои пальцы?

— Пофелуефь?

Приплыли. А на что я, интересно, вообще рассчитывал, оставшись с ним? На декламацию стихов эпохи Клакков или научный диспут о связи квантовой механики с Истинной магией? Знал же, дурак, ведь знал же, с кем дело имею!

Я быстро коснулся губами теплой щеки. Конечно, у меня не было ни малейшей надежды, что этот детский поцелуй сработает — но, к огромному изумлению, он тут же разжал зубы, возвращая целые и невредимые, только слегка обслюнявленные пальцы в мое единоличное владение.

Склонив голову набок, Рыбник кокетливо прищурился.

— Видишь, какой я послушный. Давай еще поиграем?

«Уходи, немедленно закрывай комнату и уходи!» — вопили в голове инстинкт самосохранения, здравый смысл, рациональное мышление, трезвый взгляд и прочие персонажи внутренней кунсткамеры.

— На что же?

— Если я тебя поймаю, будешь платить поцелуем. А если ты выиграешь пять раз подряд… ну… ну… к примеру, я могу целую неделю молчать и не терзать твоего дружка.

Хм. Звучит интересно. Целоваться с мужчиной — это, конечно и безусловно, неприемлемое времяпровождение — напомнил я себе строго, но с другой стороны, если только в щеку, то не так уж страшно. И потом, это ведь ради Шурфа. Целая неделя тишины — пожалуй, хороший подарок. Да, вот именно.

Следующие десять минут показали, что реакция у него была молниеносная. Успеть отдернуть руку чаще двух раз подряд мне не удавалось — да и это явно были поддавки с его стороны, чтобы я не терял азарт. Я все понимал… ну а вдруг?

Как ни странно, но поцелуи в щеку срабатывали каждый раз. Рыбник не выражал недовольства и не требовал большего. Вот и прекрасно, молодец (мое разочарование этим фактом проходило под грифом «Строжайше секретно, перед прочтением уничтожить»).

В очередной проигрыш я — чисто случайно, разумеется — приблизился к уху. Потом — к самому краешку губ. Он сладко поежился, прикрыл глаза.

Это была странная, абсолютно детская забава, такая же ненастоящая, как само кукольное чаепитие. В пределах этого игрушечного домика можно было позволить себе немного осмелеть — мы ведь просто играем! — и в следующий проигрыш я слегка коснулся губами его уха.

В ответ на что Рыбник, почти выплюнув мои пальцы, молниеносным движением вцепился зубами в шею. Опять-таки не прокусывая кожу и не очень больно — но абсолютно неотвратимо.

В мозгу заревела натуральная корабельная сирена — только где она, дура, была, когда я вообще согласился на этот идиотизм?! «Пожалей меня в первую очередь, Макс». Даже не хочу представлять, как Шурф очнется рядом с моим мертвым телом. Я лихорадочно щелкнул пальцами, благо, Рыбник не мог видеть мою свесившуюся вниз руку — но, как и стоило ожидать, без толку. Очевидная магия же здесь не действует, да…

Но прошло несколько секунд, а я, как ни странно, все еще был жив. Очевидно, прямо сейчас убивать меня не собирались — просто игра перешла на новый уровень.

Нужно как-то освободиться и больше не подходить к нему ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом.

Чувствуя, как сердце колотится где-то в пятках, я глубоко вдохнул, наскреб по пыльным углам остатки мужества и постарался спросить максимально спокойно:

— А теперь что ты хочешь?

Вдруг он потребует его развязать? Так, стоп, отсюда я даже при желании не дотянусь до его запястий, и он должен это понимать. Наверное.

Сейчас он меня убьет, вот прямо сейчас. И Зов никому не отправишь. Какой я дурак, какой дурак, Шурф, прости…

«Погладь меня». Я распознал эти слова скорей по вибрации, чем по звуку.

Ага, значит, пару минут еще поживем. Замирая, я осторожно прикоснулся пальцами к его груди. На этот раз он не поспешил меня отпустить — только в качестве награды, видимо, скользнул по шее языком, отчего по всему телу прошла горячая сладкая судорога. Глупое, такое глупое тело, оно не хочет понимать, что может умереть в любую секунду, оно тянется к своему потенциальному убийце, как к свету и воздуху…

Я провел кончиками пальцев по груди, ощутив, как даже это почти невесомое касание заставило еще сильней участиться его дыхание. Да и мое, черт побери, тоже. Адов коктейль ужаса и удовольствия.

Через мгновение я задел сосок — это вызвало горячий одобрительный вздох мне в шею, но хватка так и не разжалась.

Сколько он еще намерен так меня продержать? Нужно было как-то выкручиваться, и я тихо проговорил:

— Отпусти меня, пожалуйста. Я тебя поцелую, — не решившись назвать цель вслух, я снова слегка прикоснулся к соску, — обещаю, только дай дотянуться.

Свершилось очередное чудо — еще пару секунд он что-то прикидывал, а потом все же разжал зубы. На шее, без сомнения, наливался роскошный засос, чемпион всех засосов, хоть сейчас на выставку, но главное, что я был на свободе.

Первым и естественным желанием было удрать со всех ног, подвывая и врезаясь на поворотах в углы, как перепуганный кот. Впрочем, эту идею я тут же отмел. Лучше его все-таки не обманывать — еще неизвестно, когда и при каких обстоятельствах нам с этим милым человеком предстоит встретиться, и лишний раз провоцировать его злопамятность не стоит. Сделаю, что обещал, и уйду, вот и все.

Во всяком случае, воющую в голове сирену "ЭТО НЕПРАВИЛЬНО" я попытался отключить именно таким аргументом. Правильно, неправильно — что уж теперь.

Только вот еще проблема — а как до его груди добраться-то? Пуговиц на скабе нет, а задирать все аж по грудь… Кажется он понял причину моего затруднения и усмехнулся:

— Так и быть — просто сверху разорви, стыдливый ты мой.

Ну вот, и этот туда же, возмутился тихий-тихий голосок на самом краешке сознания.

Трясущимися пальцами расстегнув булавку на его плече, я развел полы лоохи. Это сон, просто дурацкий сон. Тем более дурацкий, что в моих снах обычно все происходит наоборот… Не думать, не думать.

Осторожно взявшись за горловину, я невольно прикоснулся к коже, ощутил, как под костяшками пальцев пульсирует жилка. Я всем телом чувствовал его обжигающий взгляд, но понимал — если сейчас отвечу тем же, да хоть просто посмотрю ему в глаза, все полетит к чертям или еще дальше. Черти, пожалуй, даже удивятся, что это такое мимо них пролетело со свистом.

А теперь резко потянуть в стороны. По счастью, ткань оказалась достаточно тонкой и поддалась легко — то-то я наслушался бы сейчас насмешек, если бы даже разорвать ее не смог (мысль о том, что по этому поводу мне предстоит выслушать от самого Лонли-Локли, я предпочел пока задвинуть в угол). Ситуация, конечно, более чем парадоксальная. Я разрываю одежду на Безумном Рыбнике. Дожили.

На груди у него обнаружился небольшой серебристый кулон на цепочке: в моем якобы бывшем мире в такие обычно вкладывают фото близких и прочие милые сердцу вещи. Надо же.

Что ж, момент истины. Зажмурившись до цветных звезд перед глазами, я, как в омут с головой, ткнулся ему в грудь. Еще и промахнуться умудрился — под губами оказалась просто горячая кожа. Пришлось передвинуться поцелуем немного в сторону — и опять недолет. Сейчас я чувствовал себя скорей слепым котенком в поисках молока, чем героем-любовником, но, судя по чуть слышному стону и легким, но вполне характерным движениям бедер, мои бестолковые ерзанья Рыбнику все же понравились.

Наконец я прижался губами к искомому месту, и, хотя ласка доставалась не мне, по всему телу мгновенно разлился такой сладкий жар, что удирать сразу же после поцелуя казалось немыслимым. Можно прикоснуться языком еще — все равно это никогда больше не повторится, это только один раз, только сегодня, за этой волшебной, скрывающей все тайны подземной дверью… Зато останутся воспоминания, которые можно будет прятать и перепрятывать от самого себя — по снам, по мимолетным воспоминаниям, на краешке сознания — как самый опасный, самый восхитительный наркотик.

Его чувствительность к касаниям провоцировала так, что меня трясло, а тихие хрипловатые стоны показались лучшей музыкой — слушал бы и слушал.

В голове вертелся дикий калейдоскоп мыслей: жаль, он не может меня обнять — что я творю, помогите — хочу поцеловать в губы — я не смогу потом смотреть ему в глаза — хочу, хочу, хочу! — он меня убьет — как горячо было пальцам у него во рту — да я на себя после случившегося не смогу смотреть еще неделю…

Склоняться над ним на весу было трудно, и я, не глядя, оперся ладонью о твердый живот. Нет-нет, вертелось в голове вкрадчиво: кому понравится, когда давят на живот? Правильно будет передвинуть руку на бедро — на дальнее от себя, конечно, так удобнее держаться….

Стоило мне это сделать, как он тут же выгнулся, прижавшись пахом к руке, и прошипел:

— Ну давай уже…

Я плохо соображал и не понял, что конкретно от меня требовалось давать в данной ситуации, но рефлекс подчинения этому голосу сработал безупречно. Тело пошло по пути наименьшего сопротивления — не успев понять, что делаю, я через ткань накрыл его член ладонью.

… И вот на этом лимит храбрости иссяк. Оторвавшись от его груди, я открыл глаза и как будто с размаху врезался в реальность: заново увидел светло-серые стены камеры, ощутил прохладный воздух и внезапно осознал, что происходит и куда меня занесло.

И страх, и желание оказались вытеснены таким жгучим стыдом, что я сполз с кровати на колени, уткнулся головой ему в бок, как будто попытавшись по-страусиному спрятаться под ним, и замер. Распрямленная ладонь при этом все еще оставалась на его паху. Он непроизвольно продолжал слегка толкаться, а мне не хватало духу ни убрать ее оттуда, ни толком обхватить его член, хотя бы сквозь ткань.

— Э-эй, ты чего?

Я не ответил. Если я не буду говорить и двигаться, можно представить, что меня здесь нет, это просто такая странная коленопреклоненная подставка. Вино окончательно выветрилось, лицо, по-моему, было уже не просто красным, а инфракрасным от стыда.

— Ну, что случилось, Макс? Ложись ко мне…

Самое ужасное, что возбуждение, казалось бы до остатка испепеленное волной стыда, снова начало возвращаться. Этот голос, произносящий такие слова, с минуты на минуту грозил превратить меня в загипнотизированного кролика.

— Давай же, иди сюда. Без рук трудновато, но что-то придумаем… А лучше отпусти, обещаю, тебе понравится….

Я не шевелился. Я запретил себе его слушать, запретил реагировать. И так уже занесло дальше некуда. Еще хоть одна, хоть малейшая уступка — и я окончательно сломаюсь, и кончится тем, что я его сперва пару раз ублажу, как он только захочет, а потом сам же себя приготовлю, изысканно сервирую и подам на ужин.

Я так усердно пытался превратиться в камень, что, возможно, при моих-то талантах мне бы это действительно удалось — если бы не ладонь. Она обращаться в камень никак не хотела. Она внезапно стала самым чутким местом на теле, она жадно впитывала ощущения, каждое прикосновение, каждый толчок твердой, горячей — даже через ткань — плоти.

Рыбник еще несколько раз ко мне обращался — то вкрадчиво, то раздраженно, потом просто зло, но я уже почти невольно оставался в оцепенении. Вскоре, поняв, что толку не будет, он наконец умолк.

Я неподвижно стоял на коленях и считал секунды вдохов-выдохов.

Это постепенно успокаивало, насколько вообще такое было возможно в данной ситуации. В происходящем оставалось все меньше эротизма и все больше какой-то гадкой медицинской процедуры, даже его одежда стала вдруг напоминать больничный халат. А я — пожилую равнодушную медсестру, принимающую у пациента сперму.

Стараясь не сбиваться со счета, я украдкой заглянул ему в лицо, как будто это и было самым постыдным в происходящем, и тут же пожалел об этом.

Нет, там была уже не скучная больница. Я увидел им же самим искусанные до крови, опухшие губы, лихорадочный румянец на щеках и затуманенные глаза. Какой же он все-таки красивый. Безумно красивый. Урод.

 Впрочем, на меня Рыбник глянул без всякой томности — скорей, это была смесь жалости и сарказма.

— Как жаль, — выдохнул он, кривя губы и хватая воздух между толчками, — как жаль, что у тебя нет своей — ах! — темной половины.

— Что? — у меня от неожиданности вырвался нервный смешок. — Думаешь, вы бы с ней спелись?

— Я думаю, она была бы — ах! — честна.

 И зажмурился, выгибаясь. Интересно, он там ничего не натер о ткань?

— Ты о чем?

 Рыбник издал странный полустон, полушипение и снова глянул на меня с той же презрительно-жалостливой улыбкой.

— Ты хочешь меня с первого дня…. Я знаю — ах! — я вижу та…кие вещи. Но даже себе не признаешься. И я знаю — о, я знаю, что ты сейчас о себе думаешь! Великий — ах! — мученик, пожертвовавший девственностью руки из-за безумного друга! Страдалец!

Он начал ржать сквозь стоны. А я подумал: интересно, будет очень нелепо выглядеть, если я, не убирая одну руку с его паха, второй влеплю ему пощечину? Да, глуповато, пожалуй. И неудобно. Проще просто убрать руку — для него это будет неприятнее. Но у меня по-прежнему не было ни сил, ни смелости хоть на какое-то движение.

— Заткнись.

 Снова стонущий, всхлипывающий смех.

— Ну так завяжи мне рот, мой — ах! — маленький трусливый извращенец. Или чем поинтересней заткни. Не бойся — ах! — ничего не откушу в коллекцию. Еще один смерто…носный предмет гардероба мне не нужен, тем более — ах! — такой. Как их там в твоих фильмах называли? Прервативы?

— И после этого я извращенец?

— А хотеть кого-то и даже — ах! — теперь, даже теперь бояться толком потрогать — это не извра…щение? У тебя стоит, я же вижу. Ну иди сюда, придурок.

— Отцепись.

 Неожиданно Рыбник рванулся ко мне, насколько позволяли привязанные руки — хотя, кажется, он готов был выкручивать собственные суставы и ломать кости, чтобы только дотянуться.

— Это ведь такая свобода, — ощутил я у самого лица его обжигающий шепот, — я хочу подарить тебе свободу, Макс, почему ты так боишься ее?

Мгновение его горячие искусанные губы были совсем рядом, и моя воля затрещала по швам — но он уже отстранился и упал на подушку. Закрыл глаза, и, не прекращая толкаться мне в руку, заметил неожиданно равнодушно:

— Все вы вруны — ах! — несчастные. Сами себе врете постоянно, потонули — ах! — уже во вранье этом, — он облизнулся, выгнулся и продолжил, задыхаясь. — Вот взять хоть Чиффу. Сотофа сбежала, жена — ах! — сбежала, так выдумал себе про одиночество сказочку.

 Ух ты, а вот это уже что-то новенькое. От любопытства я даже склонился к нему поближе:

— Вот как? А Безумный Рыбник, стало быть, верит в сказочки о предназначенных друг для друга половинках или вечной любви? Да ты романтик, оказывается.

— Да ни во что — ах! — ни во что я не верю. Ни в половинки, ни — ах! — в четвертинки, ни в одиночество.

— А как тогда должно быть?

 Он неохотно открыл затянутые поволокой, бесстыдно красивые глаза, глянул удивленно:

— Да какого ж хера что-то «должно»? Как нравится, так — ах! — и должно. Кого-то хочешь — так трахни, не получилось — так… по…пытайся еще, а флаг этот вывесить и в него же от горя — ах! — сморкаться украдкой… толку… И другие все такие же. Этот менкал цветастый, такой весь — ах! — искренний, все-то у него на виду, а знал бы ты, на кого у него стоит, ты б упал от смеха.

— А ты откуда знаешь?

— А я такие вещи сразу чую.

— И на кого? — я спросил прежде, чем мелькнула смутная мысль, что вести такие разговоры за спинами у коллег — это как бы немного неправильно.

Он снова оскалил блестящие зубы.

— Что, интересно? А ты в рот возьми, расскажу.

Я пару секунд пытался решить, куда бы его послать, но все ходовые варианты сейчас прозвучали бы скорей как предложение. Так или иначе, нужно продолжать разговаривать, так немного легче отвлечься от собственного, мучительно ноющего паха.

И я сказал первое, что пришло в голову:

— А ты у нас, стало быть, прямо сияющий светоч истины во мраке.

Он фыркнул:

— Ну, куда уж мне до Истины. Я просто — ах! — честный. Я точно знаю, чего хочу, кого и куда. Заодно и ему — ах! — рассказываю. Может, потому он и был Истиной, что бла…годаря мне может себе не врать? Мы с ним такая — ах! — славная пара, правда?

Он умолк, зажмурился и снова начал кусать губы — полностью ушел не то в свои скудноватые ощущения, не то в фантазии (надеюсь, все же не о своей «светлой» сущности).

Что ж, теория интересная. Однако мне хотелось еще послушать про «врунов» в его исполнении — если не поддерживать разговор, я сойду с ума. Впрочем, не успел я придумать новый вопрос, как воображение тут же услужливо подбросило картинку: скандально-разоблачительное ток-шоу и его ведущий Безумный Рыбник, почему-то въезжающий в студию на стуле с колесиками.

— Ииииии с вами снова я!!!

А что, с его-то темпераментом и специфическим юмором он быстро стал бы любимцем публики. В моем мире, по крайней мере. Так, а кто у нас будет гостем?

Ага, вот и Нуфлин с платочком.

— Представляете, такая трагедия, я потерял свою Тень…

Главное — продолжило воображение вкрадчиво — чтобы это была не кулинарная передача для домохозяек. Стоит он такой в фартучке: «Для сегодняшнего блюда нам понадобятся два младших, один старший и один грешный магистр»…

От истерического смеха я окончательно упал лицом ему на плечо. Он жадно, нетерпеливо потянулся, слегка боднулся, пытаясь приподнять мою голову — и наконец впился в рот поцелуем.

Это были… очень сильные ощущения. Горячие жадные губы, его язык у меня во рту, мучительное желание одновременно подчиниться и в то же время смять ответным поцелуем, впечатать его голову в подушку, доказать, что я не боюсь ни его, ни себя, выразить поцелуем то, что никак не помещается в слова, нащупать языком его клыки, слегка прикусить губу и до горячей истомы внизу живота насладиться ответным беззлобным укусом.

Я сам не заметил, как моя рука, воспользовавшись сумятицей в голове, наконец-то крепко обхватила его член, а вторая тем временем проскользнула к собственному паху.

Мелькнула мысль, что пора задрать его одежду и наконец по-настоящему, уже без преград взять его достоинство в руку, а еще лучше в рот; и одна только эта идея вызвала такой электрический разряд по всему телу, что от оргазма я едва не сложился пополам.

При общей скудности касаний поцелуй наконец-то дал разрядку и ему: Рыбник так судорожно и резко дернулся, что казалось, еще немного — и веревка порвется на клочки. Но обошлось, и скоро все стихло.

Секунды тянулись в молчании. Я по-прежнему стоял перед кроватью на коленях, сложив руки на краю, и смотрел на его лицо, теперь странно спокойное. И каменные стены, и его связанные руки, и наши длинные одежды вызывали у меня ощущение, что мы персонажи какой-то картины времен средневековья — не то про мирные будни инквизиции, не то про странного, темного ангела-утешителя, явившегося спящему пленнику. Не знаю только, как в эту картину вписывалась бисерная ниточка слюны, которая тянулась между нашими губами.

Что ж, теперь действительно можно уходить.

Однако, с трудом поднявшись на ноги, я заметил неладное: видно, то ли в судорогах оргазма, то ли раньше, в попытке дотянуться до меня, он слишком сильно дернул веревку и повредил сосуды на запястьях: ниже ладоней расплывались пятна подкожного кровотечения. Интересно, почему за все эти годы я не соизволил освоить хотя бы минимальные навыки целительства? Хотя какая разница — Очевидная магия тут все равно не действует…

Я осторожно потрогал запястье и на всякий случай спросил:

— Ты можешь себя вылечить?

— Конечно, — отозвался Рыбник вяло, — если ты меня развяжешь и выпустишь из комнаты.

— Э-э.. не могу. Прости.

Он попытался пожать плечами.

Мне категорически нужно было побыть одному. Уходить совсем я побоялся — сперва следовало что-то решить с его руками — и направился в уборную. Вслед донеслось:

— Мылом такой позор не отмоешь, щеткой попробуй! Или песком потри!

Я, не отвечая, молча дошел до двери, и тогда он снова окликнул меня.

— Макс! Мааакс! Ну Мааакс!

— Что тебе еще?

Глядя на меня ясными, искрящимися от смеха глазами, он проникновенно сообщил:

— Веришь, это был худший секс в моей жизни.

Я грохнул дверью так, что с потолка посыпалась пыль.

***

Я и вправду машинально вымыл руки, ополоснул пылающее лицо. По-хорошему не мешало бы и его вытереть под одеждой....

Хотя неважно. Сейчас — курить.

По счастью, в одном из карманов нашлась почти целая пачка, и я затянулся, обессиленно прислонившись к стене. Надеюсь, тут нет чего-то типа противодымной сигнализации.

Думать о случившемся было нельзя. Категорически. Пройдет время, вихрь эмоций потихоньку сойдет на нет, и можно будет заняться анализом, а пока что размышлять о нашей странной недосвязи — все равно, что пытаться поставить градусник взбешенному тигру.

Будь моя воля, я бы вообще не возвращался до истечения времени. Подумаешь, пара часов — не помрет небось. Поскучает немного и задремлет. Не на сутки же я его одного бросаю. Но вот руки… При кровотечениях нужно вроде бы наложить жгут, но куда уж больше, там и так веревки. Еще в таких случаях, кажется, прикладывают лед? Или не лед?

Как бы не навредить еще больше.

Ладно, обратимся к экспертам.

На этот раз ждать «улова» пришлось довольно долго, и первой добычей стал не искомый медицинский справочник, а обычный чистый блокнот. Довольно дорогой, в мягком кожаном переплете, но абсолютно чистый. «Толку с тебя, сволочь», — буркнул я, откладывая ни в чем не повинную канцелярию в сторону. Вторая попытка вообще принесла мне галстук. Что за черт?

Так, нужно немедленно взять себя в руки и успокоиться. Это вовсе не смертельная рана, ничего с ним не станется. Выдох. Вдох. Нужен справочник. Толстый такой, в глянцевом переплете. И обязательно со статьей про первую помощь.

Наконец праведные труды увенчались успехом — мне достался увесистый, явно подарочный том обо всем на свете: судя по оглавлению, там были статьи и о лекарственных растениях, и рекомендации по здоровому образу жизни, и даже сонник. Ага, вот и кровотечения. Все-таки нужен лед.

После неудобоприменимого миниатюрного ведерка для шампанского я получил разделенный на секции пластиковый пакет с замороженными внутри льдинками. Отлично, то что надо.

А теперь бегом назад.

Однако по мере того, как я приближался к двери, шаги становились все медленнее и короче.

Он там. Поджидает. Веревку небось перегрыз уже. Или еще как-то выкрутился, с него станется. Я вдруг представил Рыбника, сидящего прямо на стене над дверью, словно Чужой, и чуть не влепил себе пощечину. Ну же, Макс, возьми себя в руки, что за истерика!

Дышим. На провокации не реагировать. Вести себя как с диким зверем: страх не показывать, разговаривать ласково, но уверенно, спиной поворачиваться пореже, в пасть ничего не совать (даже если хочется — тьфу!) — и все будет хорошо.

Глубоко вдохнув, я переступил порог.

Как и следовало ожидать, страхи оказались надуманны — в комнате все оставалось по-прежнему.

Мой странный пленник расположился с комфортом: лежал с мечтательным видом, закинув ногу за ногу, и даже мурлыкал какой-то веселый мотивчик. Я бросил справочник на стол и осторожно приблизился. Левая рука выглядела примерно так же как и до ухода, а вот с правой дело было плохо — синяк дополз почти до локтя, а под веревкой набухла изрядная гематома.

Я показал ему пакет:

— Сейчас приложу лед. Не знаю, может будет неприятно. Потерпи.

Он запрокинул голову, с интересом наблюдая за моими действиями, слегка сощурился.

— Да нормально, хорошо даже. Кстати, мне так жарко – можешь по лицу немного повозить, чтобы остыло? И по груди немножко? Тут правда жарко очень.

Отлично, теперь в пот бросило еще и меня. «Провокация, провокация, провокация» — надрывалась в голове сирена.

Какого черта этот человек и говорит, и движется, и смотрит так, что я не могу думать ни о чем, кроме секса? Можно подумать, у него грем вместо крови.

— Не стоит, — процедил я сквозь зубы, — простынешь еще.

И поспешно ретировался в дальний угол комнаты. Умостился на стул и прикрылся справочником. Побуду тут, потом удостоверюсь, что кровь остановилась, и сразу уйду. Второй раз ему меня не провести.

Рыбник горестно вздохнул. Я, с похвальной стойкостью так не глянув на него, принялся листать справочник. Так, что тут у нас? Ага, вот отличные советы… по искусственному дыханию. Ненавижу. Всех.

Быстренько листаем дальше. Здорово — вот отличная, замечательная статья о целебных свойствах календулы, увлекательное и захватывающее чтение, на нем и стоит сосредоточиться. Послышался второй вздох — еще более громкий и печальный. Я заново перечитал первое предложение, пытаясь вникнуть в его смысл. В следующий вздох-стон были вложены уже все беды и страдания мира.

Я раздраженно поднял глаза. Всем своим видом Рыбник изображал умирающего лебедя, причем, надо отдать ему должное, делал это очень талантливо – очутись в комнате посторонний, он немедленно кинулся бы выручать прекрасного страдальца из моих грязных жестоких лап.

— Мне скучно.

— Могу почитать тебе вслух про календулу.

— Я есть хочу.

— Ты поел.

— Два несчастных печенья?!

Дышим, дышим.

— Во-первых, ты сожрал не меньше чем полкило. Во-вторых, судя по тому, как ты.. отвлекся, думаю, ты наелся.

Совершенно предсмертный вздох.

— Допустим, наелся. Но они же сухие и сладкие были до ужаса, я пить хочу.

Не будь это тело общим с Лонли-Локли, я бы его все-таки стукнул. А так пришлось ограничиться выразительным молчанием. Раздраженно покрутившись еще немного, он сообщил:

— Ну Макс, ну пожалуйста. Ладно, первый раз я так сказал, чтобы ты подошел, мне же без тебя скучно, а вот сказал — и правда очень пить захотелось. Ну дай воды, а?

Черт. А ведь теперь не врет, кажется. Ладно, пытки в повестку дня не входили. Набрав воды в пустой стакан от латте, я поднес питье к его губам.

Первые несколько глотков Рыбник сделал действительно быстро и жадно, а затем, понемногу цедя воду, начал задумчиво косить на меня глазом. Примеривается опять цапнуть, что ли? Неожиданно он резко повернул голову, отчего остаток воды выплеснулся ему на грудь.

— Ой, какая жалость, — заявил он тоном, диаметрально противоположным от раскаяния. — Вытрешь?

— Ничего, сама высохнет, — буркнул я, — ты же говорил, что тут жарко. Могу на голову еще стакан вылить.

И быстро удрал обратно.

Если у него сейчас что-то зачешется, клянусь, я сам его покусаю.

Под пристальным взглядом я попытался читать дальше, но буквы, на первый взгляд все знакомые, наотрез отказывались складываться в слова — вместо них мерещились блестевшие от воды губы и капли, стекавшие по ключице.

В тот момент, когда ценой титанических умственных усилий мне наконец удалось победить несколько букв, уложив их в гигантское слово «где», он решил разобраться с ситуацией в лоб.

— Ну скажи, чего ты стесняешься? Лицо и тело у тебя красивые. Что, шрамы или пятна какие-то? Или с размерами не то? Или в процессе неполадки?

В голосе не было ни малейшей издевки, скорей сочувствие. Он правда не понимал — вроде как голодный человек получил еду и не ест почему-то.

— Не твое дело.

— Ты что, боли боишься? Так это...

— Нет.

Он помолчал, что-то обдумывая, и взгляд вдруг стал очень недобрым.

— Тебя когда-то изнасиловали? Если так, скажи, я его… или их…

— Что?! Нет! — помолчав несколько секунд, я выдавил кривую улыбку. — Но все равно спасибо за… заботу.

Попытавшись всем телом спрятаться за справочник, я откашлялся и спросил неожиданно для самого себя:

— А ты бы за меня заступился?

— Конечно, — кажется, он был искренне удивлен, — ты же мой единственный друг. У этого еще хоть какая-то компания есть, а со мной только ты нормально разговариваешь.

Глупость высшего уровня, но меня это действительно тронуло. Хотя врет, конечно. Все время врет.

Рыбник продолжал сканировать меня взглядом. По-моему, у него сейчас перегреются мозги от попыток понять, что же со мной не так. Я бы охотно ему рассказал – если бы знал сам. Ой, а может ему вредно так долго думать? На этот счет я инструкций не получил.

— Да я сам не знаю, не ломай голову. Не хочу, и все.

Он вложил в смех годовой запас язвительности. Я побагровел, разозлился из-за этого сперва на него, потом на себя, и наконец со вздохом захлопнул книгу. Ясно, что он все равно не отвяжется – так почему бы не побеседовать?

— Знаешь, а ты похож на психолога.

Рыбник уже явно готов был возмутиться, но я быстро пояснил:

— Это… такой человек, который помогает другим людям разобраться с собой. Ну там… проблемы решить всякие.

Призвать в психоаналитики психа — это, без сомнения, весьма свежий подход. Хоть диссертацию потом пиши. Вот для пущей убедительности блокнот с галстуком и пригодятся.

— Только тебе еще обязательно нужны очки.

— Зачем? Твою проблему из Арвароха видать.

— Так полагается.

Он обреченно вздохнул.

Кажется, лимит удачных находок в Щели на сегодня оказался превышен. Очки мне попадались только или солнцезащитные, или мотоциклетные, или вообще какие-то фестивально-стимпанковские. Некоторое время я сражался с судьбой, но потом вдруг заопасался, что Мир просто морально не готов к такому зрелищу, как Безумный Рыбник в обычных очках. Вдруг это первый всадник местного Апокалипсиса?

Ладно, сойдут и темные, — еще более абсурдной ситуацию все равно сделать трудно.

Он покорно дал нацепить на себя очки и галстук, согнул ноги в коленях, и я прислонил к ним раскрытый блокнот. Учитывая специфику предстоящего разговора, невольные прикосновения стали невыносимо сладкими. Может ему в самом деле удастся меня убедить?

— Блокнот-то зачем? — спросил он таким голосом, каким пленник инквизитора интересуется, в каком это смысле его ведут к такой странной штучке с шипиками.

— Ну, если бы ты мог писать, то должен был бы притворяться, что делаешь важные пометки по моему рассказу, а на самом деле играть с собой в крестики-нолики или рисовать ерунду какую-нибудь. — Не удержавшись, я добавил: — Понимаешь, когда реверсивная сублимация воспоминаний входит в резонанс с абстрактным уровнем мышления, это сублимирует когнитивный уровень восприятия.

Такого полного отчаяния взгляда я у него еще не видел. Ого, а я, кажется, начинаю входить во вкус истязаний невинных жертв!

Отойдя, я полюбовался делом рук своих. Красивая рожа в солнцезащитных очках, разорванная на груди скаба и галстук. Что ж, тем лучше — при таком-то враче и мне стесняться особо нечего.

Я вернулся в свой угол, а Рыбник, приподняв голову, повертел ей во все стороны, осваиваясь с очками. Как ни странно, ему вполне шло. Еще бы под них косуху с цепями да гитару… Голос-то кстати, отличный. А что — тоже вполне себе вариант карьеры, если с ток-шоу не сложится. «Наркоманы-сатанисты» всякие от него пищать будут.

— Для полноты картины можешь называть меня «батенька».

— Да без проблем, валяй уже. Батенька.

Повисло молчание. Я откашлялся. Тема была похожа на огромный намыленный шар — никак не ухватиться. В конце концов я свалил ответственность на него:

— Ты должен задавать мне наводящие вопросы.

— Почему мы не можем потрахаться? — откликнулся он бодро.

— Ты мужчина.

— Ты тоже. Трава зеленая. Кошки мяукают. Что еще тебе мешает?

Так, он явно не понимает суть затруднения в принципе.

— Там, где я родился, это не принято.

— Трахаться?! — пришел он в священный ужас. — Где ж вы детей берете?! Хотя стоп, стоп. Все ты врешь, я же фильмы ваши видел!

— О боже мой. Да не вообще, а мужчинам с мужчинами.

— А иначе что? Батенька?

Отличный вопрос. Я помолчал, пытаясь сформулировать последствия. Он вкрадчиво осведомился:

— Из твоего мира кто-то придет, и тебя казнят?

— Ну… нет.

— На тебя падет проклятие?

— Нет, просто это... э-э-э... не одобряется.

— Хорошо, — беззаботно отозвался он, — развяжи меня и давай сходим в твой мир. Я их тоже не одобрю. Знаешь, как я умею не одобрять? По гроб не забудут. Или можешь другана своего Лойсо позвать. Он их тоже не одобрит. Оптом.

Я промолчал. Я вдруг понял, что на мнение давно покинутого мира мне плевать, и суть не в этом — но разгадка была уже почти рядом, пищала возле уха, как надоедливый неуловимый комар.

— Я сам геев не одобряю, —– медленно проговорил я наконец.

— Я тоже, просто с детства ненавижу. А кто это, кстати? Это они виноваты, батенька? Давай тогда их всех убьем.

Я его обожаю. Какой восхитительно простой, понятный, не обремененный глупыми метаниями мир.

— И съедим?

— Ну не знаю: если они хоть на что-то годятся, можем и съесть. Заценишь, кстати, как я готовлю.

— Боюсь разбить тебе сердце, но это как раз и есть те мужчины, которые спят только с мужчинами.

Он посмотрел на меня без улыбки, внимательно и пристально. Да что же я творю, зачем заставляю его думать? Голова еще разболится. Я примирительно вскинул ладони:

— Слушай, я знаю, что ты сейчас скажешь. Что ты сам видел, как я это не одобряю и все такое….

— Нет-нет, не это… — и медленно добавил, — то есть с женщинами они не спят?

— Нет, говорю же.

— Но почему?! Как можно не спать с женщинами? Они же красивые, грудь есть и вообще!

— Ну вот так.

— Гм-м. Нет, мы их есть тогда ни в коем случае не станем. Это… очень странно.

Найти поддержку в его лице по данному вопросу было самым абсурдным событием этой ночи.

— Да, — неожиданно для самого себя продолжил я голосом обиженного ребенка, — и поверь, это еще не самая большая странность.

А дальше я в течении десяти минут вываливал на него весь букет самых смешных и отвратительных стереотипов: и преувеличенная манерность, и нелепое поведение, и нелепые наряды, и нелепые интонации, и прочая, и прочая… Говорил и сам понимал, насколько эти все это стереотипы… нелепы.

— Какой ужас, — резюмировал наконец мой «доктор». Повисла скорбная пауза. — Нет, мы будем кем-то другим. Давай искать другое слово.

А я наслаждался ощущением вскрытого нарыва. Забавно — стоило произнести все это вслух, и самому стало смешно. Неужели вот эти глупости держали меня на расстоянии от него? Все эти годы?

— Давай, — согласился я медленно. Мне хотелось не спеша распробовать ощущение свободы. Никакое «новое слово», пожалуй, уже не требовалось, но рекомендации столь эффективного и успешного психолога, конечно, надо выполнять.

В блаженном состоянии безмыслия я начал листать книгу — мало ли, может, в многомудром справочнике и этот ответ найдется.

Растяжения, ушибы, виды массажа (хе-хе), опять какие-то травы, маски… ага, вот и оно. Незаменимая все-таки вещь.

Скользнув пальцами по типам сексуальных определений, я замер на одном из них.

Пансексуальность — это абсолютное игнорирование гендерных различий. Превыше всего ставится поиск «половины души» и глубокого эмоционального контакта с партнёром вне независимости от его пола и типа сексуальности.

Это я просто не мог не зачитать вслух. Скорей всего, для самого себя — верней описать мои чувства было нельзя. Мне хотелось дико расхохотаться, расцеловать его и, скажем, пройтись колесом по потолку. Все ложилось одно к одному, как верно подобранные паззлы.

Помолчав, темная половина моей половины потрясла головой так, что очки съехали на нос, и глядя на меня поверх них, с ухмылкой осведомилась:

— Разобрались?

— Пожалуй, да.

— Ну так вперед. Докажи. Зря я старался, что ли?

Я осекся. Вдруг стало кристально ясно, почему меня подсознательно всегда так тянуло к этому эксцентричному типу: если вдруг что, не я буду виноват — при больших, кстати, шансах на это самое «если вдруг что». Только вот теперь уже нет нужды снимать с себя ответственность. Меня вдруг передернуло: с себя-то, получается, я вину снимал, а вот о человеке, которой потом себя сгрыз бы за случившееся, мое подсознание как-то не побеспокоилось.

Видимо, догадавшись о причинах моего смятения, Рыбник усмехнулся:

— Что, не я должен быть первый, да? Ладно уж. Все равно теперь от меня никуда не денешься, правда?

Я облегченно улыбнулся:

— Правда.

— Но не забывай, — продолжил он вкрадчиво, — ты мне должен. За работу этим вашим психованным.

— Психологом.

— Да похер. Вы оба теперь мне должны. Кто вас спас, а? Много не прошу, но хоть сядь поближе, а то шея уже затекла вбок на тебя пялиться. И, может, выпить чего достанешь? Отметим.

Начинается. Сказать, что схожу наверх за вином, и вернуться уже по прошествии нужного времени? Потом совру, что меня вдруг срочно вызвали, не смог отвертеться. Да, так и сделаем. Только вот лед нужно убрать наконец, как бы обморожения не случилось.

Кровь уже явно остановилась, во всяком случае, синяки хоть и выглядели жутковато, но больше не расплывались во все стороны.

Я бросил пакеты на пол.

— Сейчас схожу наверх, принесу выпивку. А то тут уже… не получается что-то.

Он запрокинул голову и пару секунд всматривался мне в глаза. Потом улегся обратно и мрачно отозвался:

— Хорошо.

Явно понял, что я не вернусь. Впрочем, никаких уговоров не последовало.

Сейчас уйду, только надо наконец снять с него эти дурацкие очки, мешают же человеку. И блокнот, чего ему на кровати валяться. Шурфу пригодится. Рыбник лежал, прикрыв глаза и оставаясь все так же безучастен к моим манипуляциям, только попросил неожиданно тихо:

— И удавку эту убери с горла, пожалуйста. Нервирует.

Дырку над ним в небе! Лучше бы это были угрозы или те фальшивые вздохи. Я ослабил узел галстука и взялся за ленту возле шеи – а он вдруг прижался щекой к моей руке и замер с закрытыми глазами.

И сердце у меня замерло.

И черт его знает, как оно так получилось, но в следующую секунду я впился в него таким поцелуем, что едва не разбил собственные губы о его зубы.

Стоять, склонившись, было неудобно, ноги не держали, и я присел рядом, уперся локтем в его грудь, до дрожи, до пожара по всему телу наслаждаясь его жесткими агрессивными поцелуями, все сильней распаляясь, пытаясь не отставать и все больше втягиваясь в эту умопомрачительную схватку.

Понятия не имею, когда он успел вступить в преступный сговор с моим телом, но сговор имел место быть – это факт. Руки сами потянулись к его волосам, которые мне так давно хотелось потрогать. Ласкать их, пропуская сквозь пальцы, было неимоверно приятно; как выяснилось вскоре, не менее приятно было за них тянуть, забрав в кулак.

Разорвав поцелуй, я от избытка чувств вцепился зубами ему в шею — не одному же мне засосом сверкать — и хихикнул, не разжимая челюсти: хорошо было бы наложить такое заклинание, чтобы он не смог свести синяк магией. А что, пусть так и ходит на свои совещания. Чтобы сразу все поняли, кто тут у нас самый грешный магистр.

Он тихо зарычал, и эта вибрация, которую я ощущал и губами, и языком, молнией прошла по телу. Я отстранился, тяжело дыша, — так пьют холодную воду между глотками кофе, чтобы полнее ощущать его вкус.

Рука все еще удерживала его волосы, вынуждая откинуть назад голову; беспомощно выгнутая шея, влажно блестевшая от слюны и все еще хранившая вмятины от моих зубов, казалась мне самым соблазнительным зрелищем в мире.

— Ты смотри, какие мы свирепые стали, — заметил Рыбник с хвастливостью мамаши, сообщающей подругам, что «мы уже пять слов знаем».

В следующее мгновение он, рывком повернув голову, впился зубами мне в руку. Мне не хватило сил удержать его, однако в противовес я схватился за галстук, туже затягивая на нем петлю. Вряд ли это представляло для него угрозу, но создавало хоть иллюзию контроля. Он коротко заржал, не ослабляя хватку. Кажется, придется опять начинать торговаться... Хотя какого черта?

— Может, тебе ухо откусить? — нежно поинтересовался я, в подтверждение своих слов тут же аккуратно прихватывая зубами мочку.

Ответом мне стало игривое мычание. Отлично, возвращаемся к горлу. Увы, как я не старался, мои усилия вызывали у него только ехидное посмеивание мне в руку – а слишком усердствовать, понятно, было опасно. Стоп, у меня же еще вторая рука есть.

— Ой!!!

С ума сойти! Он боится щекотки! Неужели, неужели этот раунд за мной?! Отпрянув, я отодвинулся на безопасное расстояние и показал язык.

— Хороший язык, длинный, — оценил он по достоинству мои прелести, — но спорим, все равно мне до гланд не достанет? Кстати, еще раз посмеешь меня пощекотать — ты труп. Без шуток.

— Может, подышишь и успокоишься? Ты вообще хоть чему-то за эти годы научился?

— А как же. Сидеть в засаде, например. Очень полезный навык. Ты разве не заметил?

Да уж заметил. Лживый, подлый манипулятор. Надо его за это еще раз укусить, теперь пониже, чтобы не дотянулся.

— Ну все, все, разошелся! Иди уже, куда собирался, — он попытался боком спихнуть меня с кровати.

— Мне и тут хорошо.

— Пошел вон. Ты смотри, прицепился к человеку, уже час никак в покое не оставит.

Не успел я возмутиться, как он еще раз меня толкнул, уже сильнее, так что я не удержался и все-таки свалился с кровати. Естественно, следующим, вполне логичным и разумным шагом было немедленно запрыгнуть обратно и с размаху усесться ему на живот.

Теперь, кстати, я смело могу выходить на настоящее родео — куда там до Рыбника какому-то убогому быку или жалкой необъезженной лошади! Продержался я целых три секунды, а потом, взлетая куда-то к потолку, невольно схватился за его одежду, и вскоре обнаружил себя лежащим на полу с изрядным куском его скабы в руках.

— Эй, Макс, ты там живой?

— Что ж ты за сволочь такая, а? — прокряхтел я, садясь у кровати и потирая поясницу.

— Ну извини. Я ж любя.

— Любя… Знать бы еще, каковы шансы твою любовь пережить. А кстати, вот ты и проболтался. Не отпирайся теперь, что романтик. Руку и сердце мне предложишь?

Судя по голосу, он был несколько озадачен:

— Без проблем, только скажи, чьи и под каким соусом. Это какой-то ритуал или просто организм требует? Тебя плохо кормят, кстати, я всегда говорил.

— Что?!

— Что тебя подкормить не мешало бы кем-то магически питательным, учитывая, что на тебя взвалили. Так что обращайся — уж я-то тебя хорошо кормить буду, если что. Не волнуйся.

А денек-то все лучше и лучше. Безумный Рыбник в роли любящей бабушки – о чем еще можно мечтать?

— И свитер мне свяжешь?

— Свяжу, свяжу. Эту вот веревку — крепкая, зараза — выбрасывать не будем, ей же и свяжу. Не знаю, кто этот Свитер и чего ты хочешь с ним сделать, ну да похер, только изменять не вздумай. Это его руку ты хотел?

Пошатываясь, я наконец встал на ноги, глянул на него и тут же, смутившись, отвел взгляд. Дернул я сильно, и многостарадальная скаба оказалась, наконец, разорвана до самого низа. При этом стало ясно, что наша возня его весьма вдохновила.

— Покраснел, покраснел! — резюмировал Рыбник с восторгом.

Да что за наказание такое, а? Конечно, в такого рода связях опыта у меня нет, но это же не повод глумиться. И вообще, почему это он все время чувствует себя хозяином положения? Он же связан.

А может, и мне раздеться? Пожалуй, для него это будет уроком — пусть помучается, учитывая, что все равно ведь ничего не будет. На всякий случай убедившись, что дверь заперта изнутри, я наконец скинул лоохи. И долго, аккуратно, со вкусом его складывал. Потом решил, что оно уложено как-то неровно и начал все заново. Пусть попросит. Пусть наконец признает, кто сейчас здесь главный.

— Ой, рукав плохо завернул, не вздумай так оставлять, — заметил он ехидно. — Разбудишь, когда закончишь с этим, ладно? Только смотри, чтобы шов к шву!

Вместо ответа я швырнул в него так тщательно уложенной одеждой. Стоп, это идея! Подскочив, я закрыл его лицо плотной тканью, подоткнув по краям так, чтобы он не смог ее сразу сбросить.

Ага, а вот теперь можно окончательно разоблачиться и самому. Наслаждаясь прохладным воздухом (когда это я успел так вспотеть?) я уселся ему на ноги чуть выше колен. Упиваясь собственным бесстыдством, любуясь его гибким, точеным телом, я потерся о него внутренней частью бедер, и, изо всех сил впиваясь короткими, увы, ногтями, прочертил след по ногам.

Рыбник тем временем мотал головой, яростно сражаясь с моим лоохи. Я наклонился над ним и шепнул:

— Я сниму, только попроси вежливо.

Вместо ответа он заметался еще активнее. Я тут же вцепился в края лоохи, попытавшись плотнее прижать его голову к подушке; он очередной раз свирепо взвился, и я упал вперед, прижавшись членом к горячему животу и ощутив, как его плоть уперлась мне в бедро.

И мысли, и желание что-то доказывать резко кончились. Я сам сбросил с него ткань, прижимаясь к губам коротким поцелуем.

Было слишком хорошо, чтобы о чем-то думать. Я с головой тонул в этом удовольствии — просто тереться о него, чувствовать возле лица обжигающее дыхание, смешивать наши тихие стоны, время от времени покусывать и лизать его шею и плечи, чувствуя расходящиеся по всему телу волны жара.

Он с выдохом подался вперед бедрами, задавая собственный ритм. Ну сколько можно?

Снова вцепившись в его волосы, я уперся второй ладонью в его плечо и прошипел:

— Уймись уже. Сейчас я решаю.

В ответ Рыбник нежно улыбнулся и с ангельской покорностью опустил ресницы — но в сумме от этого повеяло такой неумолимо приближающейся пакостью, что я подобрался. Ну, что теперь?

Однако ничего не происходило: он расслабился, покорился моему ритму и вроде как действительно послушался. Еще пару секунд я подозрительно вглядывался в его лицо, готовый при любом резком движении шарахнуться назад, однако телу эта настороженность быстро наскучила — его сейчас интересовало совершенно другое.

Я даже не заметил, как опять принялся тереться о его живот. Сохранять бдительность при этом было решительно невозможно: прерывисто выдохнув, я уткнулся лбом в его плечо, лизнул шею… Но стоило вновь начать забывать обо всем, растворяясь в движениях, как он чуть заметно покосился на меня и вдруг, запрокинув голову и вскинув бедра так, что я едва снова с него не слетел, протяжно застонал:

— Лооойсо!

И вот тут я все-таки ударил его. Кулаком. С размаху. Почти отшибив себе при этом руку, но зато с наслаждением полюбовавшись, как на скуле тут же проступило багровеющее пятно. Собственно, я был уверен, что через мгновение окажусь размазанным по противоположной стене, но…

— Видишь?! Видишь, радость моя, это ведь весело! Может, плетку еще достанешь? — его хохот скатился уже в откровенное истеричное хрюканье.

Руками его не задушишь, конечно, при его-то силище, но само ощущение пальцев на горле дало хоть какое-то утешение.

— Зачем, зачем ты это сделал? Ты же не мазохист, я уверен, так зачем, скажи мне!

Подавшись вперед, прежде чем я успел отстраниться, он лизнул меня в губы.

— Ну ты же хотел побороться? Настоящую схватку я пока обеспечить не могу, тут уж как получилось. Или можешь мне руки развязать. Порезвимся.

Ах так? Ну хорошо. И я сделал самое страшное, что мог — отодвинулся. Сел ему на колени, скрестив руки на груди, как памятник оскорбленной невинности. До пояса, по крайней мере — ниже невинность выглядела уже как-то сомнительно.

Несколько секунд мы прожигали друг друга взглядами. А я, глядя на разгоряченное, восхитительное тело под собой, помимо воли вдруг вспомнил о толпах его поклонников, до сих пор заваливающих Иафах любовными признаниями. Это мысль оказалось вдруг крайне неприятной. Пусть любуются и восхищаются, конечно, но издали. Нечего тут.

— А ну иди сюда!

Я только выше вздернул нос.

Следующие несколько минут Рыбник объяснял, что со мной сделает, когда все-таки доберется. Две трети озвученных вариантов вызвали у подлого предательского тела бурное одобрение, а еще треть я просто не понял — видимо, какая-то специальная эльфийская терминология. При этом оказалось, что он все-таки способен на длинные предложения со сложными деепричастными оборотами, развернутым сюжетом, красочными метафорами и таким полетом мысли и фантазии, что любой писатель обзавидуется.

Просто сидеть и слушать подобное было физически больно – слишком уж активно требовала внимания определенная часть тела. Пришлось положить на нее руку и сделать пару движений. Рыбник поперхнулся и закашлялся на самом интересном месте.

Вот что в нем было хорошо — так это умение мгновенно менять тактику.

— Макс, ты что, правда обиделся?

— А чего ты хотел?

— Ладно, ладно, извини. Иди сюда, поцелую.

— И этим ты намерен искупить свою вину?

— Да что ж я могу, привязанный-то? Разве что еще покусать — но это тебя не утешит, наверно.

— Так себя укуси, кретин.

— А мы тогда продолжим?

— Кусай, кусай, там посмотрим.

Я должен был заранее догадаться, что Рыбник все делает с размахом.

Кровь из прокушенной руки мгновенно залила плечо и грудь, алым пятном расплылась по подушке. Он взглянул на меня с выжидающей усмешкой.

Молодец я, своего добился — а теперь-то что? Бежать за пластырем? Ладно, вроде бы рана была не смертельной, а логика ситуации требовала хоть как-то воспользоваться своей победой.

Никакого желания пить кровь у меня не было, но уже просто из принципа я подался вперед и коснулся языком красной соленой струйки.

К моему удивлению, она оказалась действительно вкусной. Это было так неожиданно, что я лизнул еще, просто чтобы убедиться, что мне не померещилось. И еще – и каждая попавшая мне на язык капля лишь увеличивала жажду. И вскоре, добравшись до раны, я припал к ней губами, и пил кровь.

Кровь, отравленную защитными рунами.

Кровь существа, которое когда-то было стихией.

Кровь существа, которое когда-то было демоном.

Кровь существа, которое когда-то было дверью между мирами.

Кровь, до отказа наполненную безумием – щекочущим и сладким, как пузырьки в шампанском.

Кровь, из которой страсть можно было выпаривать, как соль из морской воды.

Кипящий коктейль из веселой вседозволенности, жадного любопытства, жажды удовольствия любой ценой, где мораль была такой же весомой преградой, как линии, начертанные мелом на полу.

Эта кровь будила во мне что-то давным-давно позабытое, быстро промелькнувшее, но сейчас снова заполнявшее тело и разум.

Я приподнялся, пытаясь понять суть своих новых ощущений.

Мир ощутимо изменился. Чувства стали острее, но запах крови довлел над всем, и он был самым пьянящим и сладким из всего, что я чувствовал. Я не испытывал кипящих эмоций моего приятеля, зато мне было очень хорошо и очень спокойно.

Изменения произошли и в самом теле: облизнувшись, я почувствовал увеличенные клыки.

Это даже не вызвало особого удивления – к тому моменту я уже откуда-то знал, что ядовитая, многократно видоизмененная чудесами кровь странным образом среагировала с моим собственным непредсказуемым организмом, пробудив вампира, которым я был на заре своего пребывания в Ехо.

Только вот сейчас, в отличие от того инцидента, меня никто не собирался морить голодом.

Рыбник смотрел на меня со спокойным любопытством. Теперь я понимал, ощущал на уровне физического восприятия, почему он не убил меня, когда была возможность, и почему не боялся сейчас: за счет многократного обмена Тенями мы так пропахли друг другом, что, как хищники одного прайда, не стали бы атаковать всерьез – это был уровень абсолютного звериного инстинкта.

Тихо засмеявшись, я склонился к нему, потерся щекой о щеку. Я испытывал странную радость узнавания — глазами моей новой личности он и сам выглядел иначе.

Я подумал, что с ним будет интересно познакомиться заново – но только позже, чуть позже…. Сейчас эпицентром моего мира была только свежая рана, к которой я вновь припал, как к единственному противоядию от жуткого, отравлявшего годы моей жизни яда, название которого я уже позабыл.

Рыбник прерывисто вздохнул, нетерпеливо и судорожно дернулся. Я тут же понял, что ему нужно, и что его желание полностью справедливо — и, не глядя, поднес руку к его губам.

Запястье пронзила острая боль, впрочем, мне быстро стало не до нее — как и не до всего остального. Мы сосредоточенно затихли, поглощенные каждый своим питьем, и даже все, происходящее ниже пояса, уже перестало волновать обоих.

Вместе с вернувшимся состоянием вампира калейдоскопом мелькали воспоминания о породившим его первом совместном деле. Отвратительные зеркала, поставленные друг напротив друга, два пожравших друг друга монстра…. Круг словно бы замкнулся, вот только мы не ненавидели друг друга, мы любили — уж извините, как могут любить чудовища и демоны — и жадно захлебывались в соленой алой любви друг друга, и поить второго было такой же радостью и почти плотским удовольствием, как и пить самому. Я чувствовал, как он время от времени напрягает руку, чтобы его рана не переставала кровоточить, и делал то же со своим запястьем.

Мое сознание расслаивалось, дробилось, и я начал ощущать — за спиной упивающегося счастьем вампира стоял спокойно наблюдающий за происходящим Вершитель. Вершитель, много лет назад увидевший поразившего его человека в белых одеждах и сказавший — даже не себе, миру: «Хочу. Это — мое». Вершитель, силой своей власти подчинивший себе чувства этого человека, повернувший его судьбу в свою сторону, алчно и без спросу захвативший его сердце, фактически силой, хоть и неосознанно, сделавший этого человека полностью и абсолютно — своим.

Вершитель с улыбкой смотрел на происходящее — но ему, конечно, были интересны не две увлеченные питьем зверюшки. Он смотрел за плечо Безумного Рыбника.

Там стоял спокойно наблюдающий за происходящим человек, обладающий удивительной властью присваивать себе все понравившееся. Человек, много лет назад увидевший юного Вершителя и сказавший — даже не себе, миру: «Хочу. Это — мое». Человек, силой своей власти подчинивший себе чувства этого Вершителя, повернувший его судьбу в свою сторону, алчно и без спросу захвативший его сердце, фактически силой, хоть и неосознанно, сделавший Вершителя полностью и абсолютно — своим.

И это тоже были два зеркала — но совсем, совсем других. Два зеркала, в один и тот же момент отразивших взаимное желание, и, как в зеркальном коридоре, умноживших и усиливших его стократ. Зеркала, отражающие и переливающие друг в друга радость и свет и ставшие друг для друга этими радостью и светом.

И было смешно даже подумать, что эти двое могут причинить вред друг другу: ведь для того, чтобы убить своего зеркального двойника, нужно прежде всего убить себя. Эти двое были чем-то запредельным, чем-то, что мое слабое сознание пока не могло понять. Я только чувствовал, что их настоящее время придет еще нескоро, возможно, спустя столетия — когда даже от «настоящих» нынешних нас не останется и следа — но именно они и были решающей силой всего, что происходило между нами.

….Пожалуй, будь мы какими-то заурядными легендарными могущественными магами, на этой оптимистической ноте история могла и закончиться. Веселенькое зрелище ждало бы зашедших в эту комнату — два обнаженных, перепачканных в крови трупа высших лиц государства, один из которых связан. Интересно, какие благовидные причины наших смертей сочинили бы для публики? Хотя слухов в таких историях не миновать, конечно. А вещи из этой комнаты, сохранившие воспоминания о произошедшем, наверно, продавали бы за баснословные деньги. Тьфу.

Однако сработали те самые, давным-давно запущенные механизмы, априори не дававшие нам толком навредить друг другу. Они заранее перенастроили даже физиологию, сделав нашу кровь слишком сытной и снотворной друг для друга — и мы «наелись» раньше, чем потеря сил стала опасной.

Сознание понемногу начало возвращаться в физическое тело, и я вновь ощущал себя вампиром. Вампир наконец-то утолил многолетнюю жажду, ему было тепло, даже жарко. Его приятель уже дремал — отчасти из-за такой же сытости, отчасти из-за того, что подаренное абсентом время истекало. Вампир потряс его, желая еще немного поболтать, но ответа не получил и некоторое время бессмысленно и лениво играл блестящим кулоном на груди. Подумал было пойти погулять, но даже вставать с пригретого места оказалось лень. В конце концов, решив, что без Рыбника будет скучно, он тоже вознамерился прикорнуть в ожидании его возвращения: неважно, случится оно месяцы или годы спустя. Вампир тихонько фыркнул, вспомнив, как пару вечностей назад воображал себя слепым котенком в поисках пищи, — что ж, сейчас ему было так хорошо и уютно, что можно было считать себя вполне сытым котенком. Очаровательным котенком по уши в крови.

…Сознание все сильнее сливалось, вновь становилось моим собственным и единым. На грани сладкой дремоты, впрочем, пришло ощущение, будто что-то еще не так в мире, что-то нужно подправить для полной гармонии. Ах да. Вытянувшись, я развязал руки Шурфа, уложил их вдоль тела. Надеюсь, нормальное кровообращение успеет восстановиться до того, как он очнется, — и так после пробуждения «приятных» ощущений у него будет хоть отбавляй.

Наконец, еще немного уютно повозившись и уткнувшись носом ему в плечо, я заснул.

***

Не знаю, сколько мы проспали.

Кто-то из нас пошевелился сквозь сон, потревожив второго, тот тоже завозился, и вскоре оба проснулись.

Мы приподняли головы и коротко переглянулись. Секунда взаимного узнавания — все в порядке, это мы, это настоящие мы, они ушли — и снова чинно улеглись рядом.

Помолчали.

— Вся кровать в крошках от печенья, — наконец скорбно заметил Лонли-Локли.

Естественно, значимая катастрофа по сравнению с такой мелочью, как заливавшая эту же кровать наша общая кровь и его порядком покалеченное тело и разбитое лицо. Впрочем, я его понимал — о крошках говорить безопаснее.

Следовало срочно выяснить, что он помнит.

— Э-э-э… тебя не удивляет… наша диспозиция?

Вместо ответа он показал мне кулон.

— Видишь? С тех пор как с твоей помощью стало ясно, что Дитя багровой жемчужины позволяет сохранять осознанность, я всегда ношу с собой одну. За свою жизнь я и так уже утратил несколько лет воспоминаний — не хочу, чтобы это повторилось. И хотя я не мог вернуть контроль над телом, и воспоминания слегка смутные и расплывчатые, как сон — но да, помню все.

Вот и отлично. Не придется пускаться в долгие пояснения. Теоретически нужно было устыдиться произошедшего, но стыд как-то не ощущался. Все к лучшему. На мгновение я захотел спросить, помнит ли он наблюдающих, — но не стал этого делать. Во-первых, это не тот вопрос, который можно задавать вслух. Во-вторых, я точно знал — помнит.

Шурф прищелкнул пальцами, сотворив небольшой огонек. Я приподнял голову:

— А что, блокировка отключилась?

— Видимо просто уровень моей силы вырос благодаря твоей крови. Увы, все равно через пару дней Орден все высосет. Ладно уж.

Наше лечение заняло несколько минут. Когда он напоследок взялся за свою разбитую скулу, я мучительно покраснел, однако никаких комментариев не последовало, а мне так и не хватило решимости что-то сказать.

Еще немного помолчали.

Я провел рукой по покрывалу, собрал в щепоть несколько крошек.

— Там еще осталось немного. Или есть в постели уже нельзя?

После коротких размышлений Шурф вяло махнул рукой.

— Когда исправить что-то нельзя, остается доломать все окончательно. Не люблю недоделанные дела. Сейчас доедим, только погоди минутку.

Он медленно вдохнул. Еще медленнее выдохнул. А в следующее мгновение, нависнув сверху, вцепился мне в горло железной хваткой — еще немного усилий, и просто раздавил бы его в пальцах.

— Ты что творил, а?! — прошипел он яростно. — Ты понимаешь хоть, на каком краю стоял?! Шею ему подставить, безмозглое ты создание!

Я рефлекторно вцепился в его руки, но разомкнуть их оказалось не проще, чем сломать стальной ошейник. Правда, через пару секунд Шурф, видимо, определил цвет моего лица как нездоровый и самую малость ослабил хватку, позволив судорожно втянуть пару молекул воздуха.

— По-твоему, это было весело?!

Я попытался вложить в булькающий хрип всю глубину своего раскаяния вместе с твердым обещанием впредь думать головой и даже написать триста раз «я не буду ничего совать в рот Безумному Рыбнику».

— Ты представляешь, что я пережил?

Ой. Да. Наверное, ощущения были те еще. Видимо, лицо у меня стало достаточно расстроенным и виноватым, потому что он наконец отпустил мое многострадальное горло и принялся так свирепо трясти за плечи, словно намеревался вытряхнуть при этом всю дурь. Кстати, не сомневаюсь, что будь у него немного больше времени, он бы своего добился.

Только вот теперь, когда я немного отдышался, ситуация предстала в новом свете. Я вдруг осознал, какой крепкой была хватка тяжелых ладоней на моих плечах. И то, каким жаром веяло от нависшего надо мной тела. И то, что мои ноги почему-то оказались разведены в стороны. Да и тихое поскрипывание кровати наводило на определенные ассоциации.

Неожиданно он перестал молотить моим телом о подушку, и, тихо засмеявшись, упал сверху, сжимая меня в объятиях.

— Ты не поверишь, но Рыбник перепугался, что я тебя в самом деле прикончу, и пытается заступиться, — истерически смеясь, сообщил он мне куда-то в шею.

Я с облегчением его обнял. Пережитое напряжение этих безумных часов, постоянный страх, который я в какой-то момент перестал распознавать, но который так и не оставлял меня до «обращения», — все грозило вылиться в нервный срыв, а разреветься прямо сейчас представлялось мне не самым интересным вариантом.

Гораздо интереснее было переключиться на что-то другое. Например, осторожно погладить его спину, провести пальцем вдоль позвоночника, послушать, как смех прерывается мурлыкающим выдохом. Помочь снять оставшиеся от его одежды лохмотья. Прикоснуться губами к губам, осторожно прихватывая, изучая, медленно-медленно углубляя поцелуй, растворяясь в нем, чувствуя, как с головой захлестывает волна почти мучительного возбуждения. Все сильней распаляясь с каждой секундой, тихо стонать под поцелуями, с готовностью подставляя его языку и губам любое заинтересовавшее их место. Тереться о его пах, с сумасшедшим восторгом понимая, как сильно он хочет меня, и с той же жадностью, с которой я глотал воздух минуту назад, ласкать и царапать его спину и бедра.

В порыве страсти я позволил себе наконец-то как следует сжать и даже шлепнуть его ягодицы – скажи мне кто-то этим утром, что хоть одно существо во вселенной может огреть Лонли-Локли по заднице, я бы плюнул в несчастного психа за двести сороковую ступень кощунства; теперь же мне хотелось зажечь над Ехо небесную надпись «Откусите все» и пусть что хотят, то и думают.

Пожалуй, единственное, чего мне сейчас не хватало — это еще трех-четырех пар рук.

Я наслаждался ощущением того, как движутся под кожей его мышцы, его дыханием и сердцебиением, силой сжимавших меня объятий, а в душе разгоралась яростная жажда: доломать, стереть в пыль все преграды, не оставить от них и следа. Слегка отстранившись, я нащупал его член, осторожно приласкал его, изучая, очерчивая пальцами головку, — и дрожью во всем теле отозвался на сдавленный стон.

На несколько секунд Шурф замер, позволяя руке творить что вздумается; затем, испытующе глянув в глаза, кончиками пальцев осторожно раздвинул мне губы. Покорность его власти была не меньшим удовольствием, чем физические касания, — приоткрыв рот, я старательно облизал вложенные в него пальцы и чуть не задохнулся от восторга, вскоре ощутив их внутри себя. Неприятные ощущения, возникавшие по мере того, как пальцев становилось все больше, он гасил, время от времени прижимая к низу живота ладонь — от нее расходились волны покалывающего тепла, быстро снимавшие боль и оставлявшие только чистое удовольствие.

Наконец, с захлебывающимся стоном я принял его в себя. Сжимая ногами его поясницу, чувствуя, как жалкие остатки мыслей и контроля окончательно сносит вихрем незнакомого острого удовольствия, я двигался навстречу сильным толчкам, слизывал с плеч капельки пота, жадно вглядывался в любимое, затуманеное страстью и удовольствием лицо. Наслаждение заполняло все тело, заставляло судорожно выгибаться, вырывало уже настоящие крики, переполняло каждую клетку — и, наконец, выплеснулось, заставив до синяков, до боли в собственных пальцах вцепиться ему в плечи; в следующую секунду Шурф со стоном сжал меня в сокрушительных объятиях.

Несколько моментов вечности два до предела напряженных тела вжимались друг в друга с такой силой, что воздух вокруг звенел и искрился — и обессиленно распластались рядом.

Несколько минут мы молча лежали, прижавшись друг к другу лбами. Постепенно фокусировалось зрение, стихал шум в ушах, замедлялось дыхание. Мы возвращались в мир.

Я нашарил пакет, так и оставшийся валяться возле изголовья. Печенья были малюсенькие, но все же можно было разделить их пополам — если брать губами прямо из губ, практически касаясь зубами зубов…

Ну вот и все. Теперь уже точно все завершено.

— Пора идти, — озвучил мои мысли Шурф. — Не знаю, сколько мы проспали, но, скорей всего, уже утро. Как бы нас искать не начали.

Уже перед выходом он сделал плавное движение — и по комнате прошла волна огня, испепелившая окровавленное покрывало и оббежавшая стены и мебель, словно они были покрыты тонким слоем спирта.

— Уничтожение компромата, — спокойно пояснил он на мой недоумевающий взгляд. — Возиться, отстирывая эти тряпки, как ты понимаешь, никто не будет, да и вещам нечего помнить всякие… не касающиеся их вещи.

Поскольку моя одежда была в относительном порядке, я осторожно приоткрыл дверь и высунул нос наружу. Коридор был пуст; Шурф выскользнул вслед за мной, и вскоре Темным путем мы оказались в его кабинете.

Там царили серые предрассветные сумерки — выходит, мы все же недолго спали. Шурф ненадолго оставил меня одного, чтобы переодеться; я тем временем обеспечил нас напитками.

Вскоре, стоя у окна, мы пили чай и кофе соответственно. Все тело сковала блаженная истома. Я потерся лбом о его плечо и он, усмехнувшись, поцеловал меня в макушку.

Легкие, подсвеченные розовым облачка плыли над Иафахом.

Было ясно, что новый день принесет с собой много новых проблем. Я ощутил укол совести, подумав о Меламори. И откуда только во мне в свое время взялось это баранье желание во что бы то ни стало переупрямить всех и вся? Мало мне было достаточно недвусмысленного «нет» от судьбы во время нашей встречи в Квартале свиданий, так я еще и не смог распознать абсолютно откровенный и понятный знак, когда мы пили «Древнюю тьму» перед моей поездкой в Кеттари. А стоило бы задуматься: мы в тот момент уже были разлучены, я уже, пардон, пребывал в облике супруги Шурфа – и этот расклад судьба в лице пузырьков отмечала как «правильный». Так нет же…. Что ж — хоть и с муками, но эту ошибку предстоит исправлять.

Но все это потом. А сейчас мы молчали — и я наслаждался нашим молчанием, как самым драгоценным вином, наконец сполна раскрывшим свой вкус.