Таня не могла уснуть. Возле окна, похрапывая, горой возвышалась спящая Пипа, над которой помахивали кистями Чёрные Шторы. По Шторам ехал на белом коне Генка Бульонов в круглых очках. Генка чем-то походил на Пуппера, особенно когда белый конь плавно перетёк в белый лимузин, а затем, так же плавно, — в метлу. На рукоятке метлы золотилась надпись «Генка Пуппер — вот кто супер!» Пипа, как всегда, не могла определиться.
Гробыня, пользуясь полнейшей безнаказанностью из-за исчезновения учителей, в комнате отсутствовала. Таня попробовала угадать, где её соседка по комнате может гулять, но фантазию заклинило на трёх самых очевидных вариантах: Гуня Гломов, Рита Шито-Крыто и Лысая гора. В любом случае, Гробыня совершенно точно не скучала, чего нельзя было сказать о Тане.
Девушка вновь перевернулась на скрипнувшей кровати и вздохнула. Лопухоидные часы, висевшие над дверью, показали полночь. Часы эти достались им по наследству от Жоры Жикина, который прожил в этой комнате целых две недели на первом курсе, пока к нему не подселили Склепову. Тогда тибидохский ловелас смог убедить Поклепа и переехал в комнату к Шурасику. А часы остались.
Наконец, ещё немного поворочавшись, Таня встала. Чёрные Шторы было потянулись к ней, но тут Пипа увидела странного карлика, отплясывающего с золотым медведем в руках. Медведь превратился в Пуппера, а тот, в свою очередь, — в золотую статую себя любимого. Карлик продолжал отплясывать, и Шторы, забыв о Тане, вновь повисли над Пипой, шевелившейся во сне и что-то тихо бормотавшей.
Таня натянула джинсы и рубашку и вышла в коридор. С улицы донёсся тоскливый рёв Гоярына, и девушка вздохнула. Она чувствовала себя так же, как и дракон: одинокой и покинутой. Вечером она, не доверяя джинам, сама наполнила Гоярыну поилку ртутью и долго сидела возле него. Дракон тяжело вздыхал, наполняя ангар запахом серы. В Ваньку, сунувшегося было за Таней, полетела струя огня. Гоярын тонко намекал, что входить к нему может только Таня, и, хотя, возможно, ей и показалось, на лице Валялкина в этот момент мелькнуло обиженное выражение.
Девушка постояла ещё чуть-чуть возле комнаты, ощущая сквозь тонкую рубашку сквозняк, гуляющий по коридору, а затем направилась в этажу преподавателей. Идти здесь ночью казалось безрассудством: Таню не покидало ощущение, что вот-вот сейчас из засады выскочит Поклеп и устроит ей неприятности. Мимо кабинета Сарданапала, странно опустевшего без сфинкса у двери, Таня проскочила как можно быстрее. Дверь Медузии, а за ней — комната Великой Зуби, совмещённая с комнатой Готфрида Бульонского. За ними пустующая ныне комната Клоппа, уже не профессора. А дальше…
Таня замерла, боясь входить. Вот глупость, подумала она. Так спешить, чтобы замереть в шаге перед дверью. Но девушка ничего не могла с собой поделать. Не было привычной еле заметной фиолетовой завесы защитных заклинаний. Не звучало из комнаты тихого шелеста страниц или насмешливого «Входи, раз уж пришла». Комната Соловья была пуста, как пустовала каждая комната на этом этаже.
Таня коснулась тяжёлым перстнем двери и вошла, лишь позже сообразив, что и касаться-то было незачем — комнату ничего не защищало. Сила привычки, и только. Да и перстень, которым она коснулась, был не её — массивный, широкий, с печаткой-драконом, он принадлежал Соловью. И на её тонких пальцах выглядел так же нелепо, как перстень повелителя духов на руке Ягуна.
В комнате ничего не изменилось. Горела лампа на столе, и шевелила страницами лежащая рядом раскрытая книга Дедала. Видимо, Соловей размышлял над стратегией матча с невидимками, когда розовый дым проник на Буян. Девушка убрала книгу на полку, к остальным, и села на кровать.
— Что мне делать? — тихо спросила она. Фотография, стоявшая на столе, не ответила: двухмерным Тане и Соловью было не до неё. Они сидели у края лесного озера и о чём-то беседовали. В прозрачных водах отражался закат. Таня помнила день, когда было сделано фото. Они устроили пикник у озера, причём Соловей достал по этому поводу свои скатерти-самобранки, угощавшие тем, чем пожелаешь. Смеялись, шутили, а когда вечерняя нега снизошла и на них — просто сидели, глядя на багровеющее озеро, так, как могут глядеть лишь влюблённые и счастливые люди.
Казалось, это было так недавно.
Таня резко вытерла слезу. Ну уж нет, не будет она плакать. Они смогут всё сделать: и преподавателей вернуть, и малышей научить, и матч с невидимками выиграть, чтобы Соловей, когда вернётся, мог по праву гордиться своей командой.
Девушка опустила голову на подушку, вдыхая родной запах. Подушка пахла пёстро-оранжевым, неповторимым ароматом пряностей, свежего неба, серного дыхания драконов и чего-то ещё, неразличимого, непонятного, но такого важного. Слёзы потекли сами, и теперь Таня уже не пыталась их смахивать, только смотрела на фотографию, пока она не расплылась окончательно, а потом потушила лампу и уснула, убаюканная родным запахом.
***
Тибидохс продолжал жить, хотя это уже был не тот Тибидохс. Многим не хватало командных рыков Поклепа и рассеянного взгляда академика Сарданапала. Не хватало Ягге, без которой опустел магпункт. Не хватало сочного баса Тарараха и ядрёных запуков Великой Зуби.* А Тане больше всего не хватало Соловья, без которого драконбол внезапно утратил свою прелесть. Она ухаживала за Гоярыном, который подпускал к себе её одну. Летала на контрабасе, готовясь к матчу, помогала первокурсникам учить заклинания и тренировала юношескую команду Тибидохса, а вечером приходила в комнату Соловья, садилась на кровать и долго-долго смотрела на фотографию, где глянцевая Таня лежала на траве, опустив голову на колени Разбойнику.
Матч неумолимо приближался, и Ягун, самоназначенный тренером, вздыхал. Команда окончательно обленилась, и было ясно, что невидимки разнесут их в пух и прах. Быть тренером у Ягуна не получалось, и Таня постоянно ловила себя на том, что закладывая мудрёный воздушный манёвр, опускала взгляд на трибуны, ища маленькую фигурку Соловья. Фигурку, которой не было.
— Что, Гроттерша, — спросила как-то Гробыня, когда Таня уже переоделась, собираясь уходить, — слёзы спать мешают? Танечка в подушку плак-плак?
Пипа хихикнула.
Таня обернулась, и смех разом оборвался, а Гробыня на всякий случай притворилась немой от рождения. Таня смотрела так, что становилось понятно, почему она выпустила когда-то три красные искры, перешла на тёмное отделение и получила силы Чумы-дель-Торт. Сейчас она и сама напоминала не к ночи упомянутую некроведьму, и Пипа, поймав на себе взгляд холодных зелёных глаз, закашлялась.
Ни слова не говоря, Таня вышла, а в комнате ещё долго стояло молчание, пока Гробыня наконец не хмыкнула непонятно чему и не легла спать.
Часто по ночам в коридорах попадался и Бейбарсов, однако с ним Таня была настороже и старалась максимально далеко обходить некромага. Редкие встречи заканчивались тем, что в парня летели одна или две искры, зелёные или красные в зависимости от настроения. После третьей неудачной попытки поговорить Глеб наконец понял и отстал.
А дни шли своим чередом. Буянила на уроках Недолеченная Дама. Гремел кандалами Безглазый Ужас. Носился по всей школе, хлопая дверями, бряцая ножами и иногда громыхая пушечным ядром Поручик Ржевский. Матч приближался. На драконбольное поле выходило всё меньше и меньше игроков, и Таня тренировалась с утра до ночи. Недавний разговор с Ягуном дал ей если не цель, так мотивацию. Мотивацию победить, даже если придётся как Торин Одноглазый поймать все пять мячей и залететь с ними в глотку Кенг-Кинга.
Соловей на фото смотрел на неё понимающе, и даже глянцевая Таня иногда выскальзывала из рамки, оставляя их одних. Девушка падала носом в подушку, пытаясь уловить исчезающий запах пряностей, и засыпала. Во сне её обнимали тёплые сильные руки, а насмешливый голос шептал что-то про «неуёмную студентку Гроттер, которая вечно вляпывается во всякие неприятности». Утром Таня просыпалась в слезах, хватала контрабас и, даже не завтракая, спешила на поле или к медленно затухающему Гоярыну.
До прилёта невидимок оставалось совсем чуть-чуть, как и до битвы с вампирами и до полёта к колодцу Посейдона. Всё это будет: и слёзы радости, и тихий мужской смех, и громкий победный рёв Гоярына, и ласковые прикосновения, и шёпот, и объятия, и много-много чего ещё. Всё это будет, а пока Таня летала, тренировалась, смотрела на фотографию.
И ждала.