Гордость

Хината-химе всё ещё покашливала. Это беспокоило. Прошел целый месяц, настолько видимые последствия джукена должны были уже исчезнуть.

Неджи иногда опускал взгляд на свои руки, когда Хината-химе проходила мимо. Руки у него были большими, мужскими, с длинными пальцами и чуть выделяющимися костяшками. Бледные, но не такие бледные, как у принцесс старшей ветви, за которыми в детстве при солнечной погоде ходили служанки с зонтиками. Именно эти руки заставили её кашлять.

Если бы Хината-химе смотрела на него после боя с презрением, ненавистью или страхом, Неджи бы вскидывал голову и смотрел в ответ с превосходством победителя — он отлично знал, как реагировать. Но Хината-химе смотрела на него точно так же, как и раньше, и вот это уже сбивало с толку.

Он всегда считал, что её покорность — признак слабости, надлома где-то внутри. Неджи не любил старшую ветвь, но был согласен с Хиаши: Хината-химе не станет главой клана, куда лучше на эту должность подойдёт более талантливая, более жёсткая Ханаби, которая, даже несмотря на свой малый возраст, всегда смотрела твердо и никогда не прятала взгляд. Но после той битвы на экзамене на чунина, Неджи чувствовал, что-то изменилось. Не в самой Хинате-химе даже, а в нём.

Слабость перестала казаться слабостью; оказалось, это была мягкая перчатка на твердой руке, мягкие прикосновения опасного джукена. Надлом перестал казаться надломом; оказалось, это было упрямство, которое Хиаши так и не смог подавить до конца, упрямство идти собственным путём не оглядываясь ни на клан, ни на семью. Неджи смотрел на собственные руки — те руки, что отправили Хинату-химе в больницу на долгие, долгие дни — и не понимал ни своих мыслей, ни своих чувств.

Удивительно, но разобраться ему помогла Ханаби. В какой-то момент она просто пришла в его комнату (Неджи мог бы начать возмущаться, что старшей ветви в клане Хьюга все двери открыты, но не хотелось), села на пол (совсем не так, как стоило бы сидеть негласной наследнице клана) и заплакала (совершенно по-детски, а ведь всегда хотела казаться старше).

Неджи растерянно застыл в двух шагах от неё. Он совершенно не знал, что ему делать, а гордость внутри уродливо шевелилась, скалила свои зубы: не делай ничего, смотри, как она плачет, как она унижается, как она сидит на полу, сминая своё кимоно… Неджи сделал два шага и опустился перед маленькой девочкой на колени.

Он должен защищать старшую ветвь, потому что это старшая ветвь — но он этого не делал. Он должен любить старшую ветвь, потому что это старшая ветвь — но он не делал и этого. Зато он тренировался с Ханаби несколько раз в неделю, знал каждый её вздох боли, знал каждый её взгляд упрямства. Он мог помочь ей не потому что она из старшей ветви, но потому что она его двоюродная сестра, человек, которого в этом клане он знает лучше всех. Неджи выучил её всю через вытянутые для применения джукена пальцы, через трясущиеся от усталости колени.

— Нээ-сан… нээ-сан на самом деле такая сильная, — наконец, сказала Ханаби ему, вцепившись в ткань одежды. — Она так нас всех любит.

Неджи не знал, что Хината-химе сказала своей сестре, но, по всей видимости, это оказало на неё не меньше влияния, чем на него — этот глупый, странный, неправильный, закончившийся его победой бой. Он мог только растерянно гладить её по плечам, дожидаясь, пока слёзы высохнут. Возможно, он несколько раз глухо вторил её удивлённо-истеричным восклицаниям, но никогда в этом не признается.

Ханаби ушла из его комнаты спустя полчаса, собранная и с чуть покрасневшими глазами, но никто из клана не посмел бы ей на это указать. У Ханаби, в отличие от Хинаты-химе, была быстрая на расправу рука и острый язык.

Неджи остался в своей комнате один, словно обухом по голове ударенный. Ему нужно было быть на тренировке — в конце концов, скоро уже третий этап экзамена — а он бессмысленно завис в своей комнате, проматывая в голове то истерику младшей кузины, то лёгкие движения старшей. Его постепенно затапливало осознание. Осознание того, как он был несправедлив, как глуп, как зашоренно было его сознание…

Не удивительно, что днями позже он проиграл Наруто. Удивительно то, как долго он держался за убеждения, в которые и сам уже почти не верил. Помогла его цепкая, уродливая гордость, которая скалила зубы и отказывалась признавать свои ошибки.

Неджи не был уверен, что эта гордость стоит того, но продолжал за неё держаться.

Вечером они с Хинатой-химе встретились в небольшой беседке вглубине территории клана. Неджи шёл мимо, Хината-химе, судя по всему, сидела там уже долго. Неджи не мог тренироваться, потому что отравился чакрой Узумаки (что у него за чакра?), Хината-химе не могла тренироваться, потому что опять начала кашлять кровью. На данный момент, внезапно подумал Неджи, они были равны.

Он подошёл ближе.

— Ты такая слабая, — сказал он. Губы двигались, словно чужие. — Наш бой был месяц назад.

— Неджи-кун не жалел меня, — ответила она, и в её голосе почему-то слышалась улыбка. — Но я этого и просила, так что всё в порядке.

— Тебе нужно стать сильнее. Твой бьякуган. Твой джукен.

— Да, это так, — откликнулась Хината-химе. На этот раз она звучала совсем не весело. — Не стоит беспокоиться, Неджи-кун. Я смо…

— Приходи на мои тренировки, — боясь передумать, выпалил Неджи. — Ты знаешь, когда я занимаюсь.

Хината-химе подняла на него взгляд, и в её глазах — таких же, как и у всех Хьюга — он увидел безмолвную благодарность. Это уже было больше, чем он готов был выдержать, так что Неджи ушёл.

Всё, что его гордость позволяла предложить, он предложил. Всё, что он готов был дать, вставало комом в его горле — просить об этом Хинате-химе предстояло самой. И она не разочаровала.

Спустя неделю, когда они уже могли свободно манипулировать своей чакрой, они тренировались вместе. Неджи смотрел на мягкие шаги Хинаты-химе и хмурился. Он пообещал обучить её, но, на самом деле, почти не понимал, как. Его собственная интерпретация джукена не подходила никому другому. Его собственная интерпретация джукена была дикой, почти неправильной, основанной лишь на наблюдении, ведь его толком никто не учил — и работала она только на чуде и его силе воли. У Хинаты-химе силы воли было как бы не больше, но вот таланта…

Когда в окне ближайшего дома промелькнуло яркое кимоно Ханаби, Неджи в голову пришла замечательная идея. В конце концов, сестры были похожи, пусть на первый взгляд этого и не скажешь.

Спустя три дня он застал Хинату-химе и Ханаби за негромким разговором в одном из коридоров дома. Неджи был уверен, что они не заметили его, когда он остановился за углом, как вкопанный, и подождал, давая им закончить. Его присутствие, посчитал Неджи, не требовалось.

Спустя неделю общающихся сестёр стали находить все Хьюга: они завтракали вместе, тренировались вместе по собственному желанию, а не указке отца, обедали вместе, вдвоём пили чай… Неджи как-то увидел белого от гнева Хиаши, направлявшегося от места тренировок своих дочерей. Кажется, на этот раз его ослушалась не только Хината-химе — и, судя по гордо поднятой голове Ханаби и безмятежному взгляду её сестры, жалеть никто не собирался.

Может, Неджи было меньше лет, чем главе его клана, но в нём было больше понимания принцесс Хьюга. Он знал: как бы Хиаши ни старался, Хината-химе победит. И теперь, когда Ханаби на её стороне, их отцу придётся просто смириться.

Спустя месяц они пригласили Неджи на своё чаепитие. Неджи открыл рот, но оттуда не раздалось и звука — его горло будто что-то сдавило. Что-то, подозрительно похожее на гордость. Хината-химе рассмеялась и назвала время. Он, конечно же, пришёл.

Спустя три к ним впервые заглянул хмурый, но усталый Хиаши. Он отпустил несколько не очень вежливых комментариев о своей старшей дочери, и Неджи опять почувствовал, как горло сдавливает. Но на этот раз он не молчал — на этот раз он, наоборот, говорил.

— Как бы то ни было, вы сейчас играете по её правилам, — едко сказал он. Настолько едко, будто оскорбили его самого, а не Хинату-химе, которую несколько месяцев назад он мог бы оскорбить сам. — Вы тут гость, да ещё и незваный... разве не стоит быть вежливее?

Хината-химе одарила его удивлённым, но польщённым взглядом. Ханаби громко усмехнулась. Хиаши опять побелел.

Неджи был удивлён и смущён и сам, но одновременно — доволен. Кажется, его гордости, наконец, нашлось толковое применение.