Ровное снежное полотно, накрывшее собой гнилые тела порубленных в пылу битвы цзянши, завораживало своей ослепительной чистотой. Словно этой ночью не произошло ничего ужасного, будто великая вершина стояла в своём величавом одиночестве, не осквернённая ни человеческим, ни, хуже того, грязными демоническими созданиями. Гигант оставался непоколебим, ласкаемый лучами полуденного солнца.

Приходилось щуриться, чтобы разглядеть хоть что-нибудь: и без того близкое к горной вершине солнце удваивало силу своего света, отражаясь от белого покрова. Могло показаться, словно совсем уж потеплело, почти по-весеннему, когда с маленьких уступов над сводом грота закапала вода — камень, пригретый дневным теплом, сбрасывал с себя тонкую снежную насыпь. Впечатление то было невероятно обманчивым, ведь уже через пару часов задорные капельки превратятся в застывшие кусочки льда и нависнут длинными острыми сосульками над входом в пещеру.

Но вместе с тем удивительное безветренное спокойствие солнечного дня было как нельзя кстати для Сяо Синчэня. Покончив с хлопотами над всё ещё бессознательными Сун Ланем и Минмэй, он направился на место вчерашнего побоища. Из инструментов у него не было ничего подходящего, кроме собственных рук, и потому он, закатав рукава, принялся методично раскапывать снег. Чуть подтаявший и местами вновь застывший ледяной коркой он был тяжёл и остёр, то и дело маленькие ледяные лезвия врезались в кожу изящно-мужественных рук, и крохотные капельки крови пачкали алым белоснежный снег. Но разве ж могли Синчэня остановить подобные мелочи?

Как бы велика не была ночная буря, но принести за собой слишком уж толстый слой осадков она не могла. Ежели вчера снег на вершине доходил до середины щиколотки, то теперь едва-едва доставал до голени. Смести с падших цзянши слой снега в несколько цуней не представляло бы для него больших затруднений, если бы не количество этих самых падших. Скольких они сумели окончательно умертвить вчера? Десятки — определённо точно, сотни — очень возможно, но что если счёт мог дойти и до тысячи?

Сяо Синчэнь один за другим расчищал трупы, голыми ладонями сбрасывал с них всё лишнее, крутил на месте, чтобы разглядеть детали одежд и состояние их плоти. Замёрзшие за сурово-морозную ночь, они не источали омерзительной трупной вони, но всё же, покончив, обязательно следовало сжечь все до единого, дабы не приключилось беды и вновь глупая случайность не заставила бы эти тела подняться и напасть.

Местами цзянши лежали вповалку один на другом, чем немало облегчали ему работу, кое-где находились лишь отлетевшие в пылу боя части разложившихся тел, ошмётки плоти и мелкие частицы одежд. Сяо Синчэнь терпеливо отыскивал всё, складывал и собирал, словно замысловатую загадку-мозаику, стараясь не упустить даже малейшей детали и ни одно из осквернённых тел не оставить гнить безмолвно на священной вершине. Кем бы ни был каждый из этих людей при жизни, праведниками или преступниками, богачами или беднейшими из людей, ни один из них не заслуживал столетиями гнить под открытым небом. Хуже того, потерявшая часть своего тела душа лишь с большей вероятностью может вернуться в мир озлобленным духом, жаждущим отыскать утерянное.

Ряд за рядом он выкладывал, тщательно изучая каждую частичку. Как и ожидалось, практически каждый из цзянши словно пришёл из разных мест. Некая часть, определённо, была монахами, некогда жившими на вершинах Шеньлун, но, судя по одеяниям, это были лишь низшие послушники, не развившие ещё особых талантов, а то и вовсе остававшиеся при монастыре скорее в качестве слуг, чем воспитанников. Не имея духовных сил, тяжело сопротивляться вмешательству в собственную душу и в жизни, и в смерти — ни одного из старших монахов среди восставших тел не было, а вот совсем юных, почти подростков, не успевших отыскать своего Пути и обрести бессмертия, Синчэнь отыскал несколько десятков.

— Небо — извечно, Земля — долговременна, — тихо проговорил Синчэнь. — Прошу прощения, мне не возжечь свечей и не поставить вам чарки чая, но…

Он отвернулся от юных лиц давно почивших монахов. Лишь их тела в монашеских одеяниях он оттянул чуть в сторону.

— Я даже не смогу достойно вас захоронить перед вторжением в вашу бессмертную обитель. За это прошу прощения, юные сотоварищи на пути самосовершенствования, — поклонился Синчэнь.

Остальные же тела были донельзя разнообразными. Людей столь разных сословий никак не могли захоронить в одном месте, чтобы заклинатель, поднявший их, мог сделать это на одном кладбище разом. Те, на которых сохранилась мало-мальски отличимая одежда, носили кто робу простого крестьянина, а кто был в роскошных платьях богатейшего благородного. Любые надежды получить подсказку здесь, на поле боя, исчезли почти сразу же. У тел не было ничего общего, кроме одного: все были ручными цзянши одного и того же кукловода. Но ни единой печати, ни общих атрибутов — совершенно ничего не выдавало в них принадлежности одному хозяину, и, если бы Синчэнь прошлой ночью не убедился в этом своими глазами, ни за что не смог бы вынести подобной догадки.

Он утёр рукавом лоб, от тяжких трудов взмокший даже на морозе. Солнце грозилось вскоре склониться к закату, а телам всё не было конца. Разве можно было успеть расправиться в одиночку за один короткий день, даже если работать без отдыха и малейшего перерыва даже для принятия пищи? Разве было у него право прерваться и не завершить начатого?

Оставлять всё, как есть, на ещё одну ночь было бы непозволительно глупой неосмотрительностью. Заклинатель с дяньгу мог появиться в любое мгновение, чтобы вернуть себе власть над утерянными бойцами и напасть вновь, а что смог бы ему противопоставить истощённый и полный душевных смятений Сяо Синчэнь в одиночку? Не оставалось иного выбора, кроме как вернуться к работе.

Определённо, он испытывал толику дрожащего глубоко внутри омерзения из-за нужды касаться трупов и подгнивших частей их тел. Обыкновенно работа с мёртвыми — удел давно привыкших к этому обученных искусству бальзамирования мастеров, быть может тех, кто избрал тёмный путь и сделал мёртвых своими спутниками и помощниками в заклинательском искусстве. Сяо Синчэнь до сего дня не то, что никогда не касался мертвечины, более того, никогда не заставал смерти человеческой лицом к лицу. Он всё ещё был невероятно молод, да и разве ж в его прежнем обиталище, самом уединённом и отстранённом от мирского из известных, могла проявить себя смерть? Напротив, каждый из его соучеников, пробыл под началом Баошань-саньжэнь несоизмеримо долгое время, смерти и разрушению не было пути к их душам и телам — вместе с этим осознанием взрослел и сам Синчэнь.

Он знал, что такое цзянши и какова их природа, в бытность младшим воспитанником сражался с ними в тренировочных боях, но никогда не вдавался в подробности состояния их тел. Теперь же, борясь с подкатывающей время от времени тошнотой, он был вынужден выполнять грязнейшую из работ.

Закончив с выкапыванием и обшарив едва ли не каждую крупинку снега, теперь Синчэнь стягивал все тела в одну кучу.

Освобождённые от слоя снега трупы, пригретые по-прежнему ярким и бодрым солнышком, чуть подтаяли и вновь источали тлетворный, сладковатый запах гниения, и чем дольше Синчэнь копал, собирал, перетаскивал и раскладывал, тем явственнее и ярче становилась эта вонь. Тошнота подбиралась всё ближе к глотке, и всё чаще он тяжело шумно сглатывал, покуда рубил редкие деревья, судьбой которых стала погибель ради того, чтобы стать основой для невиданных размеров погребального костра.

Разве дозволительно было использовать благородное лезвие Шуанхуа как грубый тесак дровосека? Синчэнь лишь вздохнул, поджав губы: по всему выходило, что сегодняшним днём они оба нашли себя за делом совершенно непривычным и несвойственным их натуре.

Огонь талисмана вспыхнул мгновенно, перекидываясь на сухую древесину, а с неё — на уцелевшие ткани и волосы. Последней костёр поглотил плоть скрюченных окоченевших тел.

Запах палёного мяса, смешавшийся с так и стоявшей в воздухе вонью мертвечины, ударил в нос. Синчэнь прикрыл лицо рукавом, отходя подальше, в наветренную сторону. Но ветер был слаб, а дым костра так густ, чёрен и едок — не укрыться. Синчэня скрутило, он схватился за живот и согнулся пополам, ища второй рукой опоры у ближайшего ствола дерева, но промазывая. Ладонь его скользнула по сухой растрескавшейся коре в сторону и вперёд, а вслед за тем повело и всё его тело.

Синчэнь упал на колени.

Падая, он оцарапал щёку о ствол, в котором надеялся найти поддержку. Он сблевал желчью, слюной и желудочным соком — ни крохи пищи не попало в его тело со вчерашнего вечера. Сяо Синчэнь отфыркнулся, утираясь рукавом, и, подобрав горсточку чистого снега в стороне, сбил её ладонью в комок и засунул в рот.

Глаза его застлало слезами: жгучий дым резал и щипал. Он лишь зажмурился и отполз чуть в сторону, чтобы спиной опереться о древо и замереть в ожидании, когда прогорит последний уголёк.

Выходит, именно об этом предупреждала наставница, когда самый юный из её воспитанников принял решение вернуться в мир? Всё происходящее и есть та мирская суетность, о которой она говорила и которую столь сильно презирала?

Быть может, и она сама когда-то пережила невосполнимую бурю трагедий, потерь и тяжелейших испытаний, от чего надеялась оградить хотя бы своих воспитанников?

Но покуда в нём самом и в его драгоценном друге теплилась жизнь, он ни о чём не жалел.

Солнце склонилось к закату, а костёр затух, оставляя за собой гору золы, разносимой ветром. Теперь для того, чтобы набрать чистого снега на растопку, следовало бы отходить куда дальше; Синчэнь с трудом поднялся.

Конечности его замёрзли и ослабли от того сильнее прежнего, практически отказываясь двигаться, но дел своих он по-прежнему не завершил.

Развести костёр, что станет источником тепла и света на ближайшую ночь, натопить достаточно воды для своих нужд и приготовления лекарств, осмотреть раны Сун Ланя и прислушаться к внутреннему состоянию Минмэй — дела уже ставшие рутинными. Вопреки усталости, Синчэнь управился быстро, а после смог, наконец, позаботиться о себе.

Быть может, он позабыл бы о состоянии собственной плоти и вновь пропустил бы приём пищи, вновь не обратил внимания на свои, пусть и совершенно незначительные, раны, да вот если не выдержит он, то кто тогда сумеет позаботиться о судьбе его товарищей?

Вкуса пищи, однако, он совершенно не ощущал, и засохшая маньтоу, расцарапывавшая горло, совершенно не отличалась для него от самого роскошного блюда. Даже самые изысканные кушанья Синчэнь проглатывал бы с тем же трудом, что и едва ломавшийся под его зубами сухарь.

Истощение физическое пришло рука об руку с истощением умственным, и, как бы Синчэнь не силился, а разум его всё отказывался подчиняться, вместо этого предпочитая заставить своего владельца бесцельно глядеть в одну точку прямо перед собой.

Быть может, Синчэнь был слишком юн и слишком неопытен, а может, и слишком глуп сам по себе, но даже укорять себя за это не осталось сил. Сухие крошки маньтоу упали на полы его ханьфу, и лишь в этот момент юноша словно вновь очнулся, осмотрел себя и свои грязные одежды, ладонями отряхнул собственные колена. От одного комплекта одежд он избавился ещё вчера, а значит тот, что был надет на нём, следовало поберечь, и завтрашним днём выстирать и высушить — этой мысли Синчэнь кивнул, тут же поднимаясь на ноги.

Следующий шаг его наткнулся на что-то твёрдое и остро-выпуклое. Синчэнь взглянул под ноги.

Обломок стрелы, вчерашним днём отброшенный в сторону, такой важный, но напрочь позабытый. Следовало рассмотреть его со всех сторон, и когда, как не сейчас тому была превосходная возможность — Синчэнь подошёл ближе к костру и развернул тряпицу, скрывавшую окровавленное остриё.

Работа по металлу была весьма искусной и слишком гладкой для ручного труда. Наконечник был больше похож на формовое литьё, а подобное могли создать лишь там, где была крупная кузнечная мануфактура. Ни один обыкновенный разбойник или прячущийся в тенях заклинатель тёмных путей не смог бы получить доступа к подобному оружию, если только он не грабил или не занимался мародёрством. Подобные инструменты были привилегией крупных орденов, монастырей и больших благородных домов.

Синчэнь покрутил наконечник меж пальцев, ощупал и оглядел со всех сторон, пока вернувшие себе чувствительность подушечки пальцев не наткнулись на странную фигурную выемку. Он пригляделся, и то оказалось клеймо, крохотная и едва отличимая в полумраке света костра печать на металле — знак принадлежности мастеркой. В полукруглом завитке и очертаниях не до конца пробитого иероглифа было что-то смутное знакомое, но понять смысл написанного практически не представлялось возможным. Столь тонкие линии со всей тщательностью можно было нанести лишь рукой, а если уж формовка стрел была поставлена на поток, то, неизбежно, надпись была неполной и прерывистой, и прочесть его, не зная истины загодя, не представлялось возможным.

До того дремавший разум, наконец, решил чуть приободриться. Синчэнь опустился на землю рядом с костром и потянулся рукой в стоявший рядом дорожный мешок, чтобы найти писчие принадлежности и лист бумаги. Быть может, если он перенесёт явные очертания на бумагу и припомнит все известные ему слова с этими чертами, то он станет хотя бы немногим ближе к разгадке?

Однако, шум со стороны заставил его вздрогнуть и чуть отшатнуться. События последних дней сделали Синчэня уж слишком чувствительным к любым звукам и движениям, и он тут же потянулся к оружию, ещё до того, как поднял взгляд в сторону источника шума.

То Минмэй приоткрыла глаза и, в попытке подняться на лапы, подкосилась и упала в прежнее положение.