Эллиот сидел за столом, делая вид, что читает книгу. Он молился, затем думал и опять молился. Буквы на желтоватых страницах плыли перед глазами и вместо краткого конспекта он выводил на листе мудреные узоры, отдельные буквы и некоторые случайные слова, которые застревали в голове — это помогало как-то ритмизировать и структурировать собственные мысли. Которую неделю он не понимал, что вообще происходит, почти сходил с ума. Он знал только то, что врач и тот черный амулет как-то замешаны, но не мог даже представить, что именно это было. Магия? Вряд ли, вампиры не владеют этим искусством, да и на эльфов почти никакие заговоры не действовали. Какие-то вещества? Сначала Эллиот подозревал, что его чем-то опоили и даже протестовал против прописанного врачом отвара, но когда Темен, внимательно посмотрев в глаза, мягко объяснил, что это всего-лишь безобидные успокаивающие травки… Эллиот ему почему-то поверил.

За окном чернильная ночь сменилась фиолетовыми сумерками; на горизонте, за крышами домов, забрезжил розовый рассвет. «Скоро Темен позовет к себе», — подумал Эллиот, и неожиданно эти мысли не напугали и не расстроили его. Темен его не трогал и даже более того — по просьбе Эллиота не трогал даже Латифа; в основном закрывался в кабинете или уезжал из дома, с наступлением темноты приглашал Эллиота на совместные ужины, а ближе к утру звал в свою комнату, чтобы развлечься беседой перед сном. Из раза в раз просто сном, и Эллиот даже перестал бояться его, теперь спокойно мог прийти в его комнату, чтобы поспать или просто полежать, хотя раньше до дрожи боялся обмана, что в один «прекрасный» день вампир накинется на него и изнасилует.

Темен вдруг… не в один момент, конечно же, но все равно пугающе быстро, перестал казаться опасным. Но только он, другие вампиры все еще внушали неподдельный ужас, Эллиота тошнило и колотило дрожью от одного вида белых одежд и пронзительных красных глаз. Эллиоту нужно было понять, что с ним происходит, и срочно, потому что с каждым днем его притягивало все больше. Наверное, все-таки потому, что Темен и правда хорошо относился к нему и почти не проявлял агрессии. А если и кричал, то, во-первых, по крайней мере не бил, а во-вторых, Эллиоту было стыдно в этом признаваться, он сам делал все, чтобы вампир наконец сорвался, даже не пытаясь выслушать и понять.

Откуда, в конце концов, в Эллиоте такой детский дух противоречия? Чем дольше он жил в доме, тем больше понимал смысл всех запретов и тем спокойнее принимал их, особенно когда Темен с мягким нажимом смотрел ему в глаза и ровным, но строгим тоном повторял приказ. Его хотелось слушаться. На самом деле ведь Эллиоту несложно никогда не снимать ошейник, хотя бы частично сменить режим на ночной, питаться по нормам и не ложиться больше в постель к Латифу, а Темену будет приятно… Однако Эллиот, как ни старался, не мог дать себе отчет, с чего вдруг он захотел сделать Темену приятно. Затем оглянулся на небольшую, но целиком и полностью принадлежащую ему библиотеку, и нашел себе оправдание. Как бы он ни обижался на в сердцах оброненную «зверушку» по отношению к себе, все-таки Темен не отказывал ему в разуме, а называл так уж точно не со зла, а как бы любя, что ли…

Все его мысли звучали как бред. Такой же, какой он писал на листе под правой рукой, абсолютно не связанные случайные слова. Если бы кто-то из наставников в Академии застал его за подобным бездельем, ему бы прописали хорошие розги или отправили бы на пару дней в храм вымаливать прощения за лень. В доме Темена его по крайней мере никто не бил, в целом можно было жить в свое удовольствие и ни в чем себе не отказывать. Только Богиня все еще ему не отвечала, на все молитвы следовало только глухое молчание, и Эллиот страшно грешил — молился все реже, только пару или и вовсе один раз в день, потому что перед Анзором и Латифом стеснялся, а реакции вампира он честно боялся, ни к чему ему в принципе наблюдать такое личное для Эллиота таинство. Конечно же это все были всего лишь отговорки, он просто устал стучаться в закрытую дверь. Возможно, ему не хватало именно адских холодов родного Аргоса и строгого режима труда.

Никогда до этого Эллиот не чувствовал себя настолько ленивым, ведь раньше даже редкие религиозные праздники, в честь которых отменяли занятия, приходилось проводить в храме, стирая колени о ледяной мрамор. Сейчас же ему было даже несколько скучно, приходилось самому себе придумывать занятия: учить Латифа, изучать историю и географию по вампирским учебникам и развлекать себя беседой с Анзором — но все это было пустое и конечно же не занимало всю его праздную жизнь в доме у вампира. В какой-то момент он мог просто лежать под сенью дерева в саду, пока Латиф рядом старательно переписывал предложения из книги; мог провести весь день в мокрой вампирской бане или вовсе лежать в обнимку с Латифом, читая ему вампирские сказки, причем читая с интересом и разглядывая яркие иллюстрации.

Стоит быть благодарным Темену за предоставленную возможность, особенно после Хёрен… Возможно, сейчас и вовсе было самое счастливое время в жизни Эллиота: всю жизнь, разве что кроме самого раннего детства, его вечно преследовали разнообразные лишения. В Академии растили воинов, а не изнеженных принцев, телесные наказания и разнообразные истязания были обычным делом. Его до сих пор трясло от страха перед извращением, причем даже не из-за того, что это страшный грех, всего несколько воспитательных моментов, и его навсегда отворотило от одной только мысли о сексе.

Первый эпизод он не мог даже датировать в памяти. Он, возможно, себя даже не помнил, а та ситуация накрепко врезалась в память. Он еще совсем маленький, от силы десять лет, и у него еще нет течек, только случайные, но яркие гормональные приливы время от времени — неизбежная часть формирования тела и взросления. Тогда мысли о своей физиологии еще не пугающие, только лишь немного стыдные, но всем его ровесникам, без исключения, просто любопытно, как это устроено у взрослых. Во время очередного прилива он не сдержался, снял штаны и потрогал себя, сугубо из анатомического интереса и без всякого сексуального подтекста. Ему не было даже приятно, только немного щекотно и стыдно, но конечно же его застукали, благо, не воспитатели, а старшие товарищи, закричали, стали смеяться и вытащили маленького и насмерть перепуганного Эллиота на улицу, где закидали снежками с криками «Тебе надо охладиться».

Хулиганов быстро разогнали и наказали розгами, а продрогшего и обморозившего все ноги Эллиота долго жалели и обогревали в лазарете. Тогда он чувствовал себя самым обиженным на всем свете, но только потому что не знал, что отделался легким испугом. Старшие сказали, что просто заигрались, а Эллиоту хватило ума не ляпнуть про свой грех, иначе его однозначно ждала бы смерть. Мальчикам-омегам прелюбодеяние не прощают ни в каком виде, и Эллиот с раннего детства наблюдал кровавые казни всех, кто был недостаточно осторожен. Он сам не понимал такой жестокости, никогда он не считал смерть справедливым наказанием и особенно был против, чтобы такие вещи проводили прямо на алтаре в присутствии остальных детей, как бы в назидание. Это была расправа, самая настоящая, каждый раз все более изощренная и кровавая.

Сначала Эллиот в силу возраста не понимал, что такое смерть, и не принимал близко к сердцу частые казни, а затем даже до самых недалеких донесли запрет прикасаться к себе, их становилось все меньше… но каждый эпизод до сих пор стоит в памяти. Сначала пересказ всех грехов провинившегося, затем зачитывание приговора, почему-то всегда священником, о честном конкурентном суде и речи нет, а затем коллективная молитва, страшная, всегда с оттенком лицемерия. Убийство — грех, но если это делает священник прямо на алтаре под всеобщее одобрение, то как бы можно? Эллиот никогда не понимал и не поймет этого. В своих мечтах он всегда представлял, как упразднит эту отвратительную систему. Конечно же в Аргосе нет места прелюбодеянию, но и убийствам тоже. Нарушивших закон сослать куда-нибудь, на рудники или в конце концов выкинуть за границу к троллям. Если Богиня будет милосердна, то поможет выжить.

Эллиот никогда не забудет, когда сам оказался в шаге от гибели. Он был уже постарше, ему было лет двадцать — самый расцвет полового созревания. Течки он переносил нормально, его в последнее время даже не связывали, и больше он боялся за своих товарищей, чем за себя. Однако не бывает так, чтобы Эллиота не преследовали неудачи, и в самый неподходящий момент, во сне, когда он никаким образом не мог контролировать себя, у него случались приливы и снился один и тот же мутный сон, который никак нельзя было назвать праведным. Ему снился альфа, абстрактный образ без каких-либо деталей даже внешности, но всегда непременно мужчина, взрослый и сильный — он Эллиота просто трогал, без всякого сексуального подтекста, который уже на тот момент был Эллиоту искренне противен.

Он совершенно не мог это контролировать, но чаще обходилось без серьезных происшествий: он просыпался поздно ночью, взмокший и перевозбужденный, вставал, чтобы умыться холодной водой, и успокаивал себя молитвой. Эллиота если и беспокоили ночные приливы и странные сны, то после беседы с наставником он перестал принимать слишком близко к сердцу такие происшествия, поверив, что обязательно перерастет это. Пока в один прекрасный момент он не проснулся с пятном на пижамных штанах от сильнейшей судороги и концентрированного удовольствия. Эллиот вернулся в реальность и испугался не сразу, только когда на ночной обход зашел воспитатель. Как же он тогда орал! Разбудил всех и только и мог повторять «это случайно, я себя не трогал», пока разозленный взрослый за руку тащил его в коридор, параллельно стягивая испачканную простынь.

Подняли весь спальный корпус, вообще всех — Эллиот тогда думал, чтобы посмотреть на его казнь. Прямо так, не дожидаясь утренней службы. Благо, обошлось. Его публично отчитали, угрожающе потрясывая перемазанной в сперме простыней, стянули штаны и отчитали еще раз. Эллиот думал, что прямо в тот же момент провалится под землю, и даже когда после его лупили по ягодицам тяжелой тростью, это казалось настоящим облегчением. Замаливал свой грех в храме он действительно искренне и благодарил Богиню за сохраненную жизнь. Почему-то именно его из сотен слишком буйных учеников пощадили. Возможно, потому что и правда поверили, что Эллиот не специально, но иначе как чудом это не назовешь.

И как бы ни было страшно и больно вспоминать все эти случаи, особенно после последнего у Эллиота желание как отрезало, никаких больше снов и приливов, вчерашний подросток от ужаса мгновенно повзрослел и с тех пор даже течки переносились как-то спокойнее. Эллиот в отличие от многих даже не выл, только сжимал подушку и тихо читал молитву — и всегда гордился этим. И сейчас, когда целый месяц, уже будучи почти при смерти, голодал, лишь бы не даться вампиру в постели, он тоже собой гордился, а сейчас… искренне хотелось удавиться, но нельзя. Во-первых, грех, а во-вторых, это причинит боль Латифу, которого Темен может не пощадить просто из принципа. Эллиот сейчас себя ненавидел: за безделье, за то, что почти сдался, и в особенности за то, что Темен больше не пугал и не вызывал отвращения.

Эллиоту стали невыносимы собственные мысли, и его толчком вернуло в реальность. Он вздрогнул, и правая рука соскользнула по перу, смазав чернила пальцами. Эллиот фыркнул от досады, но, не подумав, он не успел затормозить и закрыл лицо ладонями, оставив синий след еще и на щеке. Чувствовал он себя при этом кошмарно, и когда в его комнату вошел Анзор, чтобы передать приглашение Темена, Эллиот ответил ему грубо. Он самого себя ненавидел уже за то, что сердце забилось чаще от одного только упоминания имени Темена. Ладонь с грохотом упала на стол, смазывая свежие надписи и комкая лист, отправляя в корзину под столом. Душа в груди у Эллиота металась и болела, никак не могла найти себе места.

Он все-таки взял себя в руки спустя бесконечную минуту. Анзор все ещё мялся в дверях, не решаясь слово в слово повторить хозяину адрес, по которому его отослал Эллиот. Пришлось попросить прощения за свой срыв и под внимательным взглядом последовать в комнату Темена. Уже почти рассвело, и Анзор действовал в десять раз осторожнее, перепроверяя закрытые окна и двери. Эллиота неоднократно посещали мысли дождаться, когда Темен уснет, и распахнуть плотные шторы в его комнате. И все-таки из раза в раз он не решался, попросту рука не поднималась, и он никак не мог объяснить даже самому себе почему. Наверное, все-таки потому, что тогда по законам Вампирляндии имущество почившего богача без семьи и детей отойдет государству и подлежит выставлению на аукцион, и судьба его и Латифа станет крайне туманной. Да, определенно только поэтому.

Эллиот сам отворил дверь и вошел, уверенно и быстро пройдя до кровати, где уже привычно лег напротив полусонного вампира. По всем правилам этикета ему следовало сначала постучать, а затем, получив согласие, опуститься на колени и так проследовать до ложа господина, чтобы лобызать руки с прозрачной скользкой кожей и только после этого получить приказ подняться на постель. Все эти условности занимали до жути много времени, а ещё Эллиот привык вставать на колени только во время молитвы. Его растили в строгости, но гордым, и если ещё хоть малость осталась от прежнего Эллиота, то это в первую очередь. Как бы Латиф ни пытался научить его правильному обращению с Теменом, так просто отказаться от старых привычек и начать стелиться так же, как делают это рабы от рождения, Эллиот не мог. Но справедливости ради, Темен от него этого и не требовал.

— Здравствуйте, Темен, — решил соблюсти Эллиот хоть какие-то правила приличия. Язык не поворачивался называть вампира по имени, но он всегда так мягко настаивал… Эллиоту правда льстило, что только ему Темен разрешал не называть его хозяином или господином, как-будто специально, чтобы помочь забыть Хёрен, которая так страшно издевалась и требовала называть себя госпожой.

— У тебя вот тут… какая-то грязь, — улыбнулся Темен, потянувшись к щеке Эллиота. Смазанное пятно синих чернил вампира забавляло, а Эллиота, напротив, смущало. Нужно было заглянуть в ванную перед визитом к хозяину. — Опять что-то пишешь без конца. Будь аккуратнее, — сюсюкался с ним вампир, словно с маленьким ребенком, явно путая совершеннолетнего эльфа с юным Латифом. Эллиот должен был возмутиться, но почему-то чувствовал себя крайне смущенным и тоже неловко улыбнулся в ответ.

— Никак не привыкну к вашей форме пера. Хоть и согласен, что она более совершенная, чем у эльфов. Ваша цивилизация, в целом, более развита. Как бы ни прискорбно было это признавать, — нарочито холодно ответил Эллиот после того, как откашлялся. Темен скривился от такой официальности, но вслух свое недовольство никак не высказал. Только отнял руки от лица Эллиота и прикрыл глаза, тяжело вздохнув, чтобы взять себя в руки.

— Чего тебе не хватает для полного счастья, дорогой? — спросил он минуту спустя, когда Эллиоту стало стыдно за свое упрямство. Да, вампир с ним флиртовал и это было не особо приятно, но так он проявлял свое внимание и заботу, и Эллиот вел себя некрасиво, демонстративно отказываясь ее принимать. Может, Темен никогда и не захочет совращать его, главное — наладить контакт и убедить, что Эллиот будет гораздо полезнее на должности личного секретаря и переводчика. Возможно, даже пажа, если будет необходимость. Эллиота опять затрясло, больше всего в этот момент ему хотелось попросить свободу, не для себя — для Латифа, но он понимал, что еще рано. Этот ребенок не готов к самостоятельной жизни, он не умел даже читать, не сбиваясь, на воле он точно погибнет.

— Книгу о том, что вы называете электричеством. Только для самого элементарного уровня, потому что в тех, что есть у меня в библиотеке, очень много новой лексики — каждое второе слово требует пояснений, — выдавил Эллиот с тихим хрипом, изо всех сил наступив на все свои желания. Он не знал, зачем тратит время на изучение вампирских технологий, он ведь на всю оставшуюся жизнь обречен быть рабом и эти знания ровным счетом никак ему не пригодятся. Разве что так, для общего развития, чтобы банально понимать, что не происходит ничего магического, когда он нажимает на кнопку включения света — как всякий порядочный эльф он испытывал отвращение к магии и не хотел ею пользоваться даже косвенно.

— Зачем тебе? — усмехнулся Темен, и Эллиота это опять царапнуло за живое. Только он подумал, что вампир его уважает, как он выдавал что-то подобное, унизительное непонимание, зачем Эллиоту грузить всякими премудростями свою прекрасную голову. — А впрочем, не важно. Я поищу такую книгу, спрошу у знакомых вампиров с детьми, — добавил Темен уже совсем другим тоном, нежным и будто извиняющимся. Снова протянул руку к лицу Эллиота, мягким движением пригладил волосы. От этого у Эллиота по позвоночнику побежали мурашки.

— Спасибо, — только и смог сказать в ответ на это Эллиот. Его снова накрыл жгучий стыд, особенно когда рука вампира переместилась на его шею, через ткань погладила ключицы и остановилась на его плече. Самое отвратительное, что ему было даже отчасти приятно. Уж точно не больно и не слишком откровенно, чтобы испугаться. Вампир постепенно приучал его к своим прикосновениям.

Повисло молчание. Вампир просто смотрел на него, а Эллиот отчаянно краснел и пытался придумать, как продолжить этот диалог. Обычно они с Теменом перед сном просто разговаривали. Обязанностью Эллиота было стараться отвечать впопад и дождаться, когда вампир заснет, и после можно было наощупь перелечь на свою кровать или же пойти к Латифу, чтобы позаниматься с ним до обеда. Сейчас же все было по-другому, почему-то все происходящее казалось очень интимным, хотя Темен просто положил руку на его плечо и смотрел, с неприкрытым интересом, но все-таки без сексуального подтекста. У Эллиота горели щеки от смущения и сердце стало биться минимум в два раза чаще, чем положено у здорового взрослого эльфа. И Темен, наверняка своим ночным зрением и тонким слухом замечая это, продолжал нагло смотреть, разрезая непроглядную черноту ярко-алыми глазами.

— Ты, наверное, скучаешь взаперти, даже в компании Латифа. Я бы хотел завершить кое-какие дела тут и отвезти тебя на юг, к морю — у меня есть небольшой домик на берегу и огороженная часть пляжа — днем ты даже можешь загорать и купаться там. Ты когда-нибудь был на море? — вдруг оживился Темен, пытаясь удивить Эллиота, а тот только кивнул. Конечно же он видел море, их вывозили на что-то вроде экскурсий в другие страны. Правда, это было северное беспокойное море, в котором купаться можно было только в короткий период летом и то на свой страх и риск. — Хотел бы поехать со мной? — не отчаялся Темен и, взяв Эллиота за руку, трепетно заглянул ему в глаза.

— Вы так спрашиваете, как-будто у меня есть выбор, — фыркнул Эллиот, как бы отказываясь принимать правила этой странной игры, но ни одна, даже самая крошечная, частичка его души не желала ругаться с вампиром. Сам от себя не ожидая, Эллиот флиртовал, и слова обреченного на рабское существование эльфа звучали не так уж упадочно, даже с легкой смешинкой, словно его это совсем не волновало. Словно быть рабом Темена ему только в удовольствие.

— У тебя всегда есть выбор, хороший мой. Если захочешь, возьмем с собой Латифа. Я хочу, чтобы ты отвлекся и немного отдохнул, — ворковал Темен и даже придвинулся ближе к Эллиоту, чтобы приобнять. Тот задохнулся от смеси стыда и возмущения, но так как Темен все еще сохранял некоторую дистанцию, он решил не возмущаться. Только опустил взгляд, чтобы алые глаза Темена не копались с таким остервенением в душе.

— Как скажете, так и будет, — нарочито ровным тоном откликнулся Эллиот. Он не хотел говорить лживое «нет», потому что увидеть теплое море и вырваться из повседневной рутины в Вéросе ему действительно хотелось, да и Латиф будет счастлив отправиться в путешествие, ведь он постоянно ныл, что Темен не берет его в деловые поездки.

— Тогда полежи со мной, пока я не засну, а затем можешь пойти обсудить это с Латифом. И еще кое-что, — с хитрым прищуром приказал Темен, а затем подвинулся еще ближе и склонился над щекой Эллиота. Тот думал, что вампир его поцелует, даже приготовился кричать и сопротивляться, но его лица коснулась только прядь длинных волос, а ухо мазнуло горячим дыханием. Вампир почему-то решил прошептать, несмотря на то, что они абсолютно точно находились в комнате одни: — Разрешишь поцеловать тебя, моя полная луна? — опять вопрос, словно бы у Эллиота есть выбор.

— Нет, — покачал головой он опять же специально, чтобы проверить, как отреагирует Темен. Если возьмет силой, то подведет черту под любым доверием и грош цена его словам про какой-то выбор Эллиота. Он понимал, как неправильно в который раз выводить вампира на эмоции, но он вовсе не хотел издеваться, только проверить. И все равно чувствовал себя гадко, потому что можно и даже нужно было не упрямиться, пусть целует, если ему это нужно. Это тоже слишком личное, когда вампир так близко и Эллиот ему это позволяет, не кричит, не сопротивляется и даже наоборот, это казалось дикостью, но Эллиот чувствовал, что прикосновения Темена ему даже приятны. Но он старался гнать от себя все эти мысли.

— Тогда не буду, — согласился Темен, и даже интонация его голоса не изменилась. Он явно предвидел такую реакцию и был готов отступить. Он отстранился и даже руку с плеча Эллиота убрал, перехватив за кисть, переплел пальцы со своими. — Закрой глаза, дыши глубже. Ты опять так дрожишь… Ни к чему эти лишние нервы, — продолжал шептать он, и Эллиот подчинился, потому что так, правда, стало легче. Нет, он и не думал обманывать себя, он знал, что Темен хочет успокоить его исключительно для того, чтобы течка пришла скорее, но бесконечно думать об этом было больно, и Эллиот предпочел забыться хотя бы на минуту.

Вампир не позволял себе лишнего, только держал его за руку, гладил пальцы, а затем замер. Эллиот отчетливо осознал момент, когда Темен заснул, и у него в голове опять мелькнула мысль сдернуть шторы, но ему вдруг стало так лень, а постель была такая мягкая, что подняться с нее было решительно невозможно. Его собственная узкая кровать не шла по комфорту ни в какое сравнение, а уж про жесткую лежанку в Академии и заикаться не стоило. Он опять напомнил себе, что в случае смерти вампира он снова мог попасть в недобрые руки, а Темен был по крайней мере предсказуем и в последнее время крайне сдержан. Эллиот окончательно успокоился, провалившись в тяжелую дрему, даже не подумав о том, что ранее никогда не позволял себе расслабляться в обществе вампира.

***

— Вставай! Просыпайся, это уже даже не смешно! — истерично вопил кто-то над ухом, не оставляя никакой возможности продолжать нежиться в простынях. Эллиот отчаянно не понимал, что происходит, только старался уползти с головой под мягкое одеяло, чтобы яркий свет ламп под потолком не так слепил глаза.

Только потом он понял, что его так бесцеремонно будил Латиф, и ужаснулся тому, как глубоко и надолго заснул в постели у Темена — это было просто невозможно. А Латиф продолжал вопить и стягивать с него одеяло; он ругался, иногда в его речи проскакивал даже мат, и не слышал никаких просьб успокоиться и дать Эллиоту немного прийти в себя после сна. Никогда раньше Эллиот не видел его таким, пышущим нездоровой деятельностной энергией и злым, как черт. Какими бы словами Эллиот ни просил его угомониться, он не слушался, что на него тоже было совершенно не похоже. Латиф Эллиоту обычно в рот заглядывал, а сейчас как с цепи сорвался и не боялся даже по неосторожности порвать пододеяльник хозяина — которого он и вовсе боготворил.

— Да ты с ума сошел, — фыркнул Эллиот, все-таки выбираясь из-под одеяла, и только после этого Латиф замер, насупив рыжие, в тон медным волосам, брови. На маленьком солнце просто не было лица, и даже Анзор, который, видимо, привел его сюда, выглядел совершенно обескураженным.

— Ты — с ума сошел! — решительно заявил Латиф, совсем по-детски, в духе «сам дурак». Эллиот не смог удержаться и улыбнулся, чем еще сильнее взбесил друга. — Ты утром не пришел, а я тебя ждал. А потом я нахожу тебя здесь, спишь в постели хозяина, а я ничего не знаю! Меня, значит, он не приглашает, а с тобой каждый вечер, — визжал Латиф вне себя от ярости, и Эллиот сразу понял, что все дело в банальной ревности. Латиф привык быть в центре внимания, долгое время именно он был диковинной игрушкой Темена, а теперь Эллиот заменил его на этом месте и его это почему-то расстраивало.

— Я не знаю, почему заснул, но поверь, ничего не было. Мы поговорили как обычно и все, — постарался объяснить Эллиот как можно спокойнее, но Латиф его не слышал, его прямо-таки разрывало от злости и обиды. — Ты когда-нибудь видел море? — решил схитрить Эллиот, когда понял, что прямые уговоры не помогут. Латиф вздрогнул и тут же замер, хотя до этого отчаянно замахивался на Эллиота тяжелым одеялом, которым точно бы задушил его, если бы не отвлекся.

— Нет, — обмер он, непонимающе хлопая своими невероятно длинными и густыми ресницами, которые, кажется, тоже отливали красным; Эллиот даже невольно залюбовался. — Это здесь ни при чем! — перескок на другую тему сработал только частично, и даже вечно отвлекающийся и теряющий нить мысли Латиф, не купился на эту уловку. Эллиот из последних сил старался не улыбаться, чтобы не обижать Латифа своим смехом.

— Еще как при чем. Темен приглашает меня на юг, к морю, и разрешает взять тебя с собой, — попробовал преподнести это как приятный сюрприз Эллиот, но Латиф, выслушав, только еще больше насупился, а затем его лицо и вовсе скривилось и на глазах выступили слезы. Эллиот даже предположить не мог, что это так его расстроит, ведь Латиф с таким интересом слушал рассказы Эллиота про другие страны и ныл, что Темен ни разу не брал его в деловые поездки. Эллиот даже подскочил, чтобы обнять его и успокоить, но тот вырывался и только глубже впадал в истерику.

— Ты! — пискнул он, от души молотя по спине Эллиота кулаками, и сам задохнулся от собственных эмоций. — Почему?.. — заныл он совсем уж отчаянно, и Эллиот решил помолчать. Не отпускать друга, но дать проораться и высказаться, потому что все происходящее его уже порядком нервировало. Эллиот боялся за Латифа, его ревность принимала явно нездоровые обороты, и он никак не мог понять причины. Латиф признавался, что ему нравятся девушки, и даже говорил, что ему претит постель с Теменом, а теперь почему-то обижался на Эллиота за то, что он принимает на себя весь удар. — Ты теперь любимый, а на меня все равно! Ты спишь с ним, а меня он не приглашает уже сто лет. Ты ему нравишься, а я так, на побегушках. Ты ждешь, что я буду тебе прислуживать?! Я так не хочу! — истерил Латиф, и Эллиоту оставалось только дивиться, как он дошел до таких умозаключений.

— Он тебя не трогает, потому что я попросил. Не надо тебе с ним спать, пойми, солнышко. Ты — мой любимый друг, и я не хочу, чтобы эта тварь причиняла тебе боль. Я поклялся… — попробовал объяснить Эллиот, но Латиф только горче ревел и пытался его оттолкнуть. Силы Эллиота уже были на исходе, но он чувствовал, что если отпустит сейчас, то Латиф больше и не посмотрит в его сторону. Он отказывался понимать, что Эллиот не плетет интриг за его спиной и желает только добра. — Ты послушай меня, я перед Богиней поклялся, что буду тебя защищать. Что буду учить и не пущу больше к нему в постель. И если ты откажешься ехать к морю со мной, я тоже откажусь, мне это не нужно. Ты — моя душа и мое искупление, — голос подводил Эллиота, от также подкатывающих слез пришлось опуститься до свистящего шепота.

Латиф чуть успокоился, пришибленный неожиданным откровением, но в ответ уже закипал Эллиот. Если Латиф продолжит так убиваться по Темену, то в чем вообще тогда смысл? Зачем Эллиот давал страшное обещание и менял его душу на свою, если Латифу это не нужно? Ему лишь бы нежиться в роскоши, и страшно ему не ложиться в постель с вампиром, а потерять его расположение и стать прислугой. Теперь уже Эллиот оттолкнул Латифа и опустился на постель, закрыв лицо руками. У него внутри все бурлило от разочарования. Эллиоту не нужны были дорогие подарки, экзотические страны и тем более любовь хозяина, а Латиф готов был жертвовать всем, лишь бы не быть «на побегушках». Они были слишком разными, и зря Эллиот думал, что кого-то спасает. Латиф замер напротив и нервно мял в пальцах край одеяла, не в силах произнести ни слова.

— Прости, — пискнул он минуту спустя, но Эллиот был так подавлен предыдущей его истерикой и обвинениями в предательстве, что очередные извинения на него никак не подействовали. Это было слишком даже для Латифа, его душевное нездоровье и капризы были ни при чем. Это было в нем где-то глубоко внутри, полнейшая испорченность и извращенный взгляд на мир, где все вокруг враги и только лишь один Темен хороший, потому что удовлетворяет эту меркантильную сущность. — Я тоже тебя люблю, — почти взвизгнул Латиф, когда Эллиот ему не ответил.

— Но Темена и подарки ты любишь больше, — констатировал факт Эллиот. Латиф поначалу задохнулся от возмущения, даже попробовал снова замахнуться одеялом, но сам себя одернул и застыл, как статуя — только губы задрожали. Эллиот всегда был готов пожалеть его, но только не сейчас. Он и сам был до предела истощен вечными противоречиями, сам переживал внутренний конфликт и не мог смириться с рабством, но чувствовал, как внутри него все ломалось и внутренний стержень давал трещины. Ему самому нужна была помощь и поддержка, и он не мог дать ее другому.

— Мне не разрешают выходит на улицу, не разрешают есть то, что я захочу, больше не дают деньги и не дарят подарки — все из-за тебя. Хозяин просто так не будет содержать меня: сначала Гюней отправят следить за другим, а потом что? Меня вон из красивой комнаты и полы на кухне мыть? Или еще хуже, тебе еду подносить и тряпки стирать, — снова начал истерить Латиф, обиженный на Эллиота за резкие, но правдивые слова. Тем самым он только глубже себя закапывал.

— Ты капризный, — шикнул на него Эллиот, искренне желая, чтобы Латиф вконец на него обиделся и отстал хоть ненадолго. Эллиоту нужно было взять паузу, по крайней мере чтобы привести себя в порядок со сна и удалиться из комнаты Темена, куда тот в любой момент мог вернуться и застать дележку хозяина двумя фаворитами. Отвратительное зрелище, должно быть. — Хочешь — оставайся подстилкой Темена, я могу даже попросить его приглашать тебя в постель почаще — это просто. А можно пойти по сложному пути, учиться и получать какие-то умения, чтобы твое благополучие зависело только от тебя, а не от настроения хозяина. Это страшно, но только подумай о перспективе: когда ты подрастешь, я мог бы выбить для тебя свободу, солнышко. Чтобы ты строил свою жизнь, стал встречаться с девушкой, которая тебе понравится, завел семью без оглядки на хозяина. Просто представь себе это, — попытался уговорить его Эллиот. Он не питал лишних иллюзий и понимал, что скорее всего Латиф воспримет все в штыки, но не мог даже не попытаться донести до него эту мысль.

Латиф опять долго молчал, а губы все еще дрожали, глаза раскраснелись и все лицо уже было залито слезами. Эллиоту это видеть было невыносимо, но он продолжал смотреть, прямо и уверенно, чтобы не сорваться и снова не начать его жалеть. Латиф и без того избалован постоянным сочувствием, в чем-то и правда заслуженным, ведь очевидные душевные нарушения невозможно было отрицать, но в какой-то момент взрослые вокруг него не захотели разделить реальные жалобы от надуманных, чем задавили всякую самостоятельность. Эллиот не хотел становиться для Латифа новой нянькой, ему хватит и Гюней, чтобы поплакать кому-то в жилетку, а Эллиот предпочел стать для него старшим братом и наставником. Он честно ждал, что уязвленный такими прямыми замечаниями Латиф просто сбежит, ведь тот даже дернулся к двери, но остановился, обернулся и заплакал еще горче, он был не в силах выдавить из себя ни слова.

Эллиот никогда не страдал чрезмерной эмпатией, но сейчас, смотря на Латифа, он сам трясся и чувствовал на собственной шкуре, насколько же ему больно. Возможно, стоило обойтись с ним как-то мягче, аккуратнее подобрать слова и без конца юлить, чтобы убедить в своей правоте, но Эллиот не хотел обманывать любимого друга. Пусть хоть раз в жизни примет взрослое решение, даже если ошибется. В конце концов, он же разумен и по человеческим меркам уже взрослый, пусть хоть раз у него не будет даже шанса переложить ответственность за свою жизнь на другого. Эллиот мог позволить себе лишь впиться взглядом в его глаза, чтобы склонить к правильному выбору — слов к тому моменту было уже сказано достаточно.

Латиф все еще задыхался от рыданий, но, сжав всю волю в кулак, закивал, как смешная игрушка с качающейся головой. Эллиот улыбнулся в ответ, но улыбка вышла кривая. Он знал, что это немое «да» пока ничего не решает, Латифу предстоит еще очень много труда, чтобы уложить в свою голову необходимые знания и решиться стать свободным, но начало уже было положено. Если бы он сейчас отказался и опять стал обвинять Эллиота во всех грехах, то не было бы никакого смысла насиловать его учебой дальше, Эллиота не настолько забавляло возиться с его слабоумием, чтобы бороться, несмотря на его опущенные руки. На душе стало немного легче, и теперь его можно было даже похвалить за проявленное мужество — нежно обнять и поцеловать в щеку, шепотом пообещав, что все будет хорошо.