Примечание
Лили умная девочка.
Умница-разумница, прилежная отличница, гриффиндорская львичка.
Ей в след бросали «грязнокровка», она упрямо варила зелья и штудировала книги, а получив признание учителей, с надменным превосходством бросала насмешливые взгляды сверху вниз на остальных.
Какая разница, что за ней не стоит древнего рода, если она умна, красива, одарена талантом и любима?
Она лучше, она избрана, она словно та принцесса из фэнтези.
Поэтому она приходит в самую настоящую ярость, когда все начинают учить её, указывать, какое имя выбрать ее ребенку. ЕЁ РЕБЕНКУ. Гарриет. Хельга? Ну что за глупые, не звучные имена. Лили злится, недоуменно поднимает брови, будто смеясь над чужим суеверным страхом. Все же хорошо, что она не родилась в этом отсталом средневековье, где до сих пор некоторые верят в мифы, вычисляют имена по звездам и, о Мерлин, приносят жертвоприношения!
Лили выше старых предрассудков, она умней, она современней, ей плевать, мифы это не магия, это лишь пугалки древних людей, созданные для пугания самих себя.
Хорошо, что Джеймс поддерживает её, он тоже свободен от предрассудков замшелых предков.
Лили улыбается, прижимая к себе сверток с новорожденным ребенком.
— Медея. Медея Поттер.
Сириус на мгновение поджимает губы. В голове что-то такое крутится вертится, но быстро ускользает, так и не оформившись. Не важно.
Геката довольно улыбается, стоя за плечом глупой смертной, вообразившей себя колдуньей, и смотрит в крошечное розовое личико своей дочери.
***
За самоуверенность следует наказание.
Не искушай Судьбу, глупец, не верь в беззаветную любовь переменчивой Фортуны.
Бездыханными падают глупышка, мнящая себя ведьмой, и глупец, отрекшийся от Памяти.
Безумца-идиота, рискнувшего попытаться одурачить Смерть она может быть и пощадила бы, развлечения ради, если бы тот не поднял руку на дитя. Мало того, на <i>её дитя. </i>
С каким пронзительным криком умирал глупец, заживо разрываемый Сворой. Душа его не найдет покоя, не окунется в воды Забвения, навечно оставаясь поломанной, бесправной игрушкой богини до тех пор, пока той не надоест. А там, кто знает, может Хель отдаст, может демонам скормит…
Триединая богиня хохочет над чужой верой в собственное могущество и праведность, а у Альбуса по коже ползет холодок, будто за спиной крадутся волки с глазами злыми-голодными, хотят загнать его, впиться в горло, играя порвать на клочья, торжествующе воют, а их подельница Ночь поглощает звуки и прячет убийц страшноглазых в вязкой тьме.
За спиной никого.
Ему кажется.
Ночь смеется лаем Своры, оскалом волков и шепотом колдующей богини.
***
Петунья боится свою племянницу.
Боитсябоитсябоится.
Петунья начинает седеть рано, слишком рано, прячет отвратительное серебро под краской и учится дышать.
Дышатьдышатьдышать.
И не сбиваться с ритма, когда случайно заглядывает в глаза племянницы.
И делать вид, что не замечаешь Тьму ютящуюся в углах, что не слышишь голосов и пения, женского пения, из ее спальни.
И просыпаясь ночью, слыша сумасшедшую дробь пульса, не будить уставшего мужа срываясь в истерику, а на утро прятать синяки под глазами и заставлять их блестеть жизнерадостно, а не убито.
Петунья хорошая жена и мать. Она справится, она сможет, она вытерпит. Все ради семьи.
А во снах у нее юная женщина, древняя, чертовски невозможно древняя древняя, с кожей невозможно белой, волосами, весь непроглядный мрак впитавшими, глазами страшными-мудрыми, по примеру этих глаз, кажется, космос создавался.
У женщины-богини-чудовища-чуда на коленях ее племянница маленькая, с виду дочка и есть, чернокосая, белокожая, лишь глаза хризолиты яркие, а не холодный космос.
Позади них дворец, позади них Вечность, за спиной, у ног их огромные волки.
Петунья когда-то давно любила мифологию.
У нее ужас поселяется под кожей.
Она смотрит на Петунию с насмешкой и предупреждением, пока Меда играется с аспидовыми змеями волос, заплетая косу.
Петунья склоняет голову, падает на колени. Шепчет в мольбе-молитве-заклятие:
Всё что угодно, возьми, все возьми, меня убей, только сына не тронь, умоляю, умоляю тебя
Богиня ведьм молчит, снова обращая все внимание к девочке, а у Петуньи все внутри замирает, переворачивается, когда она видит любовь и нежность, весь пустой космос наполнивший звёздами.
Петунья просыпается.
Когда она замечает, что седина исчезла, а морщинки усталости разгладились, дела мужа пошли в гору и он больше не хватается тайком за сердце, что Дадли, ее милый сын, снова активен и весел, она думает, что успокаивающая улыбка из сна ей не показалась.
Намек понят ясно.
Медея весело улыбается.
***
Медея влюблена беззаветно и преданно.
В ночь, в магию, в Мать.
Медее плевать.
Медея хохочет, манит омутом искр в хризолитовой радужке, утопит, утопит, заведет, забудет. У нее смех звенит серебряным колокольчиком, а сердце медное, лишь одной Покровительнице, драгоценной матери отдано.
Медея танцует на перекрестке дорог, вплетает в волосы асфодели и кизил, пламя вьётся, целует, поселяется где то в руках и за ребрами.
Медея — Ведьма, Колдунья, Чаровница.
Таких на кострах сжигали, а они танцевали на пепле и смеясь снова приходили, одетые в тени.
Медея слушает голос матери, играет с волками, живет, смеётся и точно знает, что однажды встанет рядом равной и добровольно опустится у ног, а мама вплетет хрупкие пальцы в ее волосы и прошепчет с любовью бессмертной:
— Родная, ты дома.